Джоселин Багеналь начала разбирать свою стопку: колониальная политика Альбиона, история народов коори и анангу, рудники в Нью-Камри. Библиотекарша. Или жрица храма книг, как Данбар еще любил называть ее профессию. Мисс Багеналь – он не обнаружил обручального кольца на привычных к книгам пальцах – поставила на полку последний фолиант.
– Фир дарриг?
Она даже правильно произнесла это слово.
– Именно так.
– У одного из моих дальних родственников есть пара капель крови фир дарригов, но ровно столько, чтобы чуть гуще росла борода. – Она заправила седую прядь за ухо. Бусинка у нее в сережке, если Данбар не ошибался, была русалкиной слезкой из Каледонии. – Возможно, я смогу вам помочь. Я собираю утраченные легенды. Забытые, засунутые невесть куда и прочие всевозможные «за»… Будь они из Альбиона или Иммрамы, из Нам Вьета, Аотеароа или Альберики. Все в Парраматте знают о странных книгах Джоселин Багеналь. И постоянно приносят какие-нибудь еще. Скоро я смогу принимать книги только от карликов: мне едва хватает места для кровати. – Она записала на клочке бумаги адрес и протянула Данбару: – С пяти до десяти.
И опять исчезла за полками, словно сошла со страниц одной из книг только ради того, чтобы ему помочь.
Она и двигалась с проворством двенадцатилетней девочки. А может, еще более юной.
Данбар достал листок из кармана.
Джоселин Топанга Багеналь.
А вдруг Парраматта все же именно то место, которое ему нужно?
44Новая рука
Ханута был на верху блаженства. Старость, смерть – он позабыл обо всем. Сидя на кожаном диване Алексея Барятинского, он учился заряжать пистолет – рукой со стальными сухожилиями и суставами.
В ответ на вопрос Лиски, чем Ханута заплатил за руку, Сильвен хитро улыбнулся, как ребенок, которому удалась проделка.
– Я продал свои наручные часы. Видела бы ты лицо часовщика! Tabarnak, я думал, он умрет на месте. Это же всего-навсего дешевая копия «Ролекса», но здесь ведь этого никто не заметит!
Джекоб его убьет. Он четвертует его, если узнает! Но когда Лиска поинтересовалась, не утопил ли Сильвен все мозги в картофельной водке Барятинского, тот лишь обиженно насупился, а потом прошипел ей на ухо, что Альберту Хануте – tabarnak câlisse! – требовалась рука, а ему, Сильвену Калебу Фаулеру, друг важнее, чем вся эта болтовня о двух мирах и о необходимости их не смешивать.
Может, он и прав.
Хануте наконец удалось новыми пальцами заткнуть заряженный пистолет за пояс, и он рассмеялся, как дитя. Восемь лет прошло с тех пор, как его правой рукой полакомился людоед.
– Гляди-ка, ma puce. – Сильвен вытащил из кармана позолоченный медальон. – Хозяин лавки поклялся, что мне нужно лишь вложить в него прядь волос моей бывшей жены.
Чтобы что? Взяв из рук Сильвена медальон, Лиска поднесла его к носу. Вечно эта лисица. Однако она не чуяла никакого волшебства. Сильвен наблюдал за ней с беспокойством собаки, положившей под ноги хозяину охотничью добычу, а потом молча выхватил у нее медальон и, открыв окно, выбросил его прямо на грядки Барятинского. За этим последовали ругательства в таком количестве, что хватило бы набить канадскими непристойностями весь дворец до потолка. Затем Сильвен до краев наполнил стакан коричной горилкой, расставленной в доме князя повсюду, и с мрачным видом погрузился в изучение «Лондра иллюстрейтед ньюс» трехдневной давности, где-то раздобытой Ханутой. Сильвен разбирал витиеватые буквы с большим трудом, но так упорно корпел над каждым набранным мелким шрифтом сообщением, будто в газете этого мира можно найти сокровища. У Лисы не хватало духу лишить его последней надежды.
Ночное небо за окнами было грязно-серым от московских огней, и даже луны казались окутанными людскими испарениями. Тем не менее ее не тянуло уехать отсюда. Лес и звезды заменяло переполнявшее сердце чувство. Она не желала знать, как долго это продлится. Она даже не желала давать этому чувству какое-то имя.
– «Открытие Лондрского туннеля прошло без участия его конструктора, – прочитал Сильвен. – Болезнь Изамбарда Брюнеля представляется более серьезной, чем утверждает пресс-служба королевского дома». Лондра? Звучит почти как «Лондон». Или это здесь он так называется?
Лиска бросила на Сильвена предупреждающий взгляд.
Она наполнила бокал сладким портвейном Барятинского, хотя выпила уже более чем достаточно, и взяла книгу, которую читала несколько часов, не помня ни слова. Она так явственно ощущала на коже прикосновения Орландо, словно они осели там, как оседает цветочная пыльца в меху лисицы. Она была очень счастлива. И в то же время несчастна. Напрасно Лиса напоминала себе, как часто смахивала с одежды Джекоба чужую пудру или чувствовала запах незнакомых духов, когда он возвращался от какой-нибудь возлюбленной.
Ну куда же он так надолго запропастился?
Когда Ханута в третий раз призвал ее восхититься великолепием стальной руки, Лиска огрызнулась с таким раздражением, что Сильвен посмотрел на нее с упреком, опустив газету. К черту их обоих. И ее саму к черту. Ей безумно хотелось вернуться в постель к Орландо. А еще – чтобы они с ним никогда не встречались.
Сильвен спросил Хануту, кто такие человекогоилы, и тут к дому подъехала карета. Лиска услышала, как привратники отворяют ворота. Как же у нее билось сердце, когда она подходила к окну, но из кареты вышел не Джекоб, а Барятинский. Духи, которые князь недавно велел поставить в ее комнате, она подарила горничной.
Сильвен поднялся, чтобы вновь наполнить бокал, но, опередив его, бутылочное горлышко сжала стальная рука. Ханута торжествующе улыбнулся Сильвену и разочарованно выругался. Стекло лопнуло в металлических пальцах. Слуги вздрогнули, когда Сильвен громко воскликнул «Oupelaï!»[25], а Ханута расхохотался. Самый молодой из лакеев от испуга порезался осколками. Пробормотав что-то вроде извинения, Сильвен принялся помогать их собирать, что смутило слугу еще больше. А Сильвен, конечно же, этого не заметил.
– Ayoye tabarnak! – простонал он, с довольным вздохом падая на диван рядом с Лиской – можно подумать, мир спас, не меньше. – Я оказался в одной камере с Джекобом, и ничего лучше со мной никогда не случалось! Как представлю, что всю жизнь мог провести лишь в одном мире!
Лиска грозно взглянула на Сильвена, и тот зажал рот ладонью, как мальчишка, которого отругали, но настроения это ему не омрачило. Ничто не могло омрачить Сильвену настроение ни в этом, ни в другом мире. По крайней мере, ему очень хорошо удавалось создавать такое впечатление.
– Открыть тебе один секрет? – шепнул он на ухо Лисе.
Лиска сомневалась, что хочет этого, но ответа он не ждал:
– Мы с Ханутой поедем в Аркадию! Он уже купил карты и объяснил мне маршрут. Путешествие будет долгим. Сначала на речном пароходе из тех, что доставляют охотников на пушного зверя до Камчатки, а оттуда на корабле на Аляску. Нет, погоди! Здесь она называется Альеской. Мы еще не пришли к согласию, как двигаться оттуда дальше. Ханута говорит, путь лежит через земли индейцев, а таких, как мы, они превращают в сусликов.
Лиска посмотрела на Хануту. Насколько ей было известно, Джекобу он еще ничего не рассказывал.
– И когда это будет?
Сильвен заговорщически улыбнулся:
– Как только Джекоб уедет из Москвы. Ханута говорит, что вам он все равно не нужен. Третье колесо в повозке. Наверное, он имел в виду пятое, в счете он не особо силен. Вообще, если хочешь знать мое мнение, он мечтал бы, чтобы вы бросили эту затею. Говорит, зеркальные существа вас не трогают только потому, что вы потеряли Уилла, а Джекоб просто не желает свыкнуться с мыслью, что это слишком опасное дело. Говорит, что каждый должен идти своим путем, и братья тоже. Ну, в общем, ты знаешь Хануту лучше, чем я, он никогда своего мнения не скрывает.
И возможно, Ханута даже надеялся своими планами убедить Джекоба отступиться. Хотя нет, он ведь прекрасно знает своего бывшего ученика. Но Лиска так и видела лицо Джекоба в тот момент, когда Ханута рассказывает ему о своих намерениях.
– И когда вы собираетесь сказать об этом Джекобу?
Сильвен пожал плечами:
– Когда получится.
Ханута уже велел слуге принести очередную бутылку и торжествующе взглянул на Сильвена, когда его новые пальцы, сомкнувшись на горлышке, подняли ее, а она не разлетелась вдребезги.
45От нее
Мотылек опустился на грудь Кмену, когда тот вместе с царем принимал парад. В окружении варягских генералов и с медведем, одетым в ту же форму, что и солдаты. Разумеется, Кмен сразу догадался, от кого прилетел мотылек, но, какие видения он принес, понял, только услышав детский плач. Зачем Ниомея послала его? Чтобы отомстить Амалии? Доказать, что он несправедливо подозревал и предал ее? А вдруг он ее все-таки не потерял – только об этом он и мог думать. И о том, что его сын все еще жив.
Сразу после парада Кмен велел одному рисовальщику запечатлеть в рисунке то, что показал ему мотылек: реку, монастырь и монахиню с ребенком на руках. Одному из офицеров казалось, что такое здание он видел в Лотарингии, другому – что в Ломбардии, но Хентцау, взглянув на рисунок, покачал головой:
– Бавария.
Логично. Эта страна была союзницей Лотарингии, а ее молодой король состоял в родстве с Горбуном. (Все они друг другу родня.) Спрятать принца там – умно придумано, но глупой Терезу Аустрийскую уж точно никогда не считали.
Выяснить, где находится монастырь, будет нетрудно, но кого послать за мальчиком? Бавария – враждебная территория. Единорог привлечет там меньше внимания, чем гоил, а шпионы Хентцау из людей считают дитя чудовищем, выродком, которому лучше было бы не рождаться на свет. Даже его офицеры думают не иначе.
Кого же послать?
Ответ напрашивался только один.
Хентцау пытался его переубедить. Он напоминал о том, что Бавария не запрещает организации, открыто призывающие истреблять гоилов и человекогоилов. Но это лишь укрепило Кмена в его решении. Король гоилов должен забрать сына сам: у него одного есть шанс вернуть ребенка домой живым и невредимым.