но, он обнаружил скрытые в нем слова, но ничего не знал о воспоминаниях, которыми наполнил ковер Джекоб. Как скоро он заметит, что они летят не в Альбион? Гусак наверняка ориентируется по звездам не хуже лисицы.
Людмила с волколаком завели на ковер четырех лошадей. Брюнель разглядывал ковер с недоверием. Похоже, ему было бы спокойнее лететь на одном из своих самолетов. Лиска никак не могла понять, как к нему относится. Такое случалось нечасто.
Ковер был мягкий и одновременно упругий. Как покрытая мхом галька в русле реки. Заходить на него нужно было не торопясь, чтобы дать ему привыкнуть к своему весу. «На них нужно опускаться на колени, как для молитвы, – объяснял как-то Лиске один старик в Магрибе, с четырехлетнего возраста ткавший ковры вручную, пальцами завязывая пестрые узелки. – У них у всех есть душа, и они требуют уважения и веры в их способность подниматься в воздух вопреки земному притяжению. Без этой веры они что половики для вытирания ног у двери».
Джекоб все еще стоял рядом с Ханутой. Наконец он обнял старика так, словно и не собирался отпускать. Никто не был достоин называться его отцом больше, чем Альберт Ханута. Брюнель наблюдал за обоими с каким-то странным выражением лица.
Людмила права: им пора было отправляться.
Орландо опустился на колени рядом с Лиской, и ей было от этого очень хорошо. До сих пор казалось нереальным, что он стал настолько родным, хотя она по пальцам могла перечесть дни, проведенные вместе. На его ладонях темнели ожоги, на шее остались следы удушения, а в глазах читалась усталость, какой Лиска прежде не видела. Орландо сжал ее пальцы в своих, и она ответила на пожатие, но жест отдавал предательством, и она стала искать взглядом Джекоба.
Тот, помедлив долю секунды, опустился на ковер так далеко от них, насколько позволял узор. Сердце у Лиски разрывалось.
Ханута, отступив к Сильвену, и впрямь смахнул с небритой щеки пару слезинок. Волколак кивком призвал Брюнеля сесть, и тот лишь теперь опустился на ковер. Людмила подняла глаза к небу, но если крылатые царские шпионы их где-то и высматривали, то не над Парком Привидений.
Джекоб прочитал скрытые в узоре слова, и по ковру пробежала дрожь. Лиса тоже разбиралась в таких узорах и вторила ему шепотом:
Ветер оседлав,
Умчимся мы с тобой
Прямо в небеса.
Лети, ковер, лети!
Ковер поднялся в воздух так мягко, как призывал его голосом Джекоб. Даже лошади не встрепенулись, когда он оторвался от земли и стал набирать высоту. Людмилу и волколака, Хануту с Сильвеном и мертвецов в Парке Привидений поглотила ночь.
Орландо растянулся на ковре и закрыл глаза. Когда огни Москвы остались позади, он спал, а Брюнель не разбирался в звездах, которые могли бы выдать ему, что Джекоб направил ковер не в Альбион.
58Не те мертвецы
По мнению Хентцау, люди ничем так наглядно не демонстрировали, насколько абсурден их род, как своими кладбищами. Зарывать истлевающие останки в деревянных ящиках, подверженных разложению так же, как их содержимое, в то время как камни и статуи на могилах оплакивают бренность их плоти – что может быть нелепее? Намного достойнее смерть у гоилов. Аллеи под землей обрамлены головами их героев, нисколько не изменившимися, каменными что в жизни, что в смерти. Тела они оставляют там, где нашла их смерть, чтобы те вновь воссоединились со скалой или землей, их породившей… Вот каким должен быть конец.
Они зашли на кладбище, с территории которого, если верить иконописцу, освободители Брюнеля собирались тайно переправить его из Москвы. По лицам своих солдат Хентцау видел, что они испытывают те же неприятные ощущения, что и он. Чурак так и не смог объяснить, почему выбрали именно это кладбище, однако клялся, что заправлявший всей операцией волколак не раз называл местом встречи именно его.
Хентцау предполагал бегство по какому-нибудь подземному ходу – самое очевидное предположение для любого гоила – или в карете альбионских спецслужб. Автомобиль явно привлекал слишком много внимания. Однако нашли они только могилы.
Уже два часа они прятались за очень по-дилетантски обтесанными камнями и слащавыми статуями, которые любой гоильский скульптор, сгорая от стыда, расколотил бы на мелкие кусочки, когда на один из памятников внезапно опустился белый голубь. На его лапке была закреплена одна из тех позолоченных капсул, в каких состоятельные москвичи отправляли приглашения на балы и званые обеды.
Нессер, поймав птицу, протянула капсулу Хентцау.
Сообщение было написано на гоильском языке.
Художник ни на что не годен. Он человек доверчивый и предает так же неумело, как обращается с кистью. Сохраните ему жизнь. Надеюсь, лейтенант Хентцау, в следующий раз вам повезет больше.
В мастерской, куда Хентцау послал на штурм своих солдат, разумеется, никого не оказалось. Кроме трясущегося никчемного художника.
Хентцау оставил Ашемеза Чурака в живых, хотя тот и не смог ему сказать, кто такой Л. А.
59Горы-обманки
Даже с ониксовой кожей нелегко оставаться незамеченным, когда на мили вокруг одна трава. Неррон уже не раз жалел, что кожа у него не стеклянная, как у Семнадцатого, и там, где Щенок мог его увидеть, осмеливался следовать за ним только ночью. Щенок, похоже, спал уже мало, как гоил. Он и есть гоил, Неррон. Даже если похож на стакан молока. Все те дни и ночи, когда возился с ним, как нянька, – забудь о них. Обманут обоими братьями… Почему же этого простить намного легче? И зачем он продолжает скакать за Щенком, хотя от одной мысли о его стеклянных стражах по каменной коже металлические мурашки бегают?
Да к черту все эти «почему».
«Ах да! Зеркала… Поверь, лучше тебе их не видеть. И тех, кто ждет за ними». Да неужели?! Он хочет получить то, что ему принадлежит! За последние месяцы его слишком часто лишали законной добычи!
Наконец трава вокруг уступила место камню. Горы врастали в небо, выше и выше, и вот уже на склонах засверкал снег, а сами они стали отбрасывать тени, делавшие Неррона невидимым. Вперед, по темным, как оникс, ущельям, вслед за инфантильным мальчишкой, вознамерившимся убить бессмертную Фею… Если когда-нибудь ее найдет.
А что, если ему это удастся? Станет ли Кмен оплакивать свою былую любовь? Будет ли кто-то скучать по ней и ее сестрам? Все эти влюбленные идиоты, утопившиеся из-за них; насмерть уснувшие принцессы, рои их смертоносных мотыльков…
Дай ему убить ее, Неррон. Успеешь еще отомстить, когда он сделает свое эльфийское дело. Зеркальцы уже не будут его защищать, а что там заберет с собой Темная?
Да, что…
Нефрит.
Неррона бесило, что стоило только этому слову прийти на ум, как его охватывали благоговейный трепет и тоска. По чему же он тосковал?
По чему, черт побери?
Склоны вокруг становились все круче, и Щенок продвигался медленно. Это, должно быть, не нравилось его стражам, как и все более сырые тени от скал. И все же Неррона не оставляло неприятное ощущение, что Щенок подбирается к Фее все ближе. Черные цветы, наполнявшие расселины насыщенным ароматом, птицы, кружившие над ущельями возбужденными стаями, – и без конца следы оленя… Неррон не понимал, в чем дело, но часто именно это доказывало присутствие мощной колдовской силы. Что, если украсть у Щенка арбалет, до того как он найдет Фею? На несколько секунд кожа защитит его от зеркальцев. Они уже и сами это заметили, и это им не нравилось. Неррон представлял себе, как ломает их деревянные пальцы, как бросает в огонь их зеркальные глаза и вырезает на их застывших в коре лицах гримасы. Может, ему удастся преградить им путь в непроходимой местности? Раздразнить Уилла, чтобы выступил нефрит… Вранье, что Щенок не хочет возвращения нефрита, треклятое вранье!
– Бастард! Бастард! Бастард!..
Он осадил лошадь.
Голоса.
Он слышал, как они эхом разносятся по подземным улицам, отскакивают от стен малахитовых дворцов. На площадях и лестницах, ярко-зеленых, как листья олеандра.
Неррон спешился.
– БастардБастардБастард…
Откуда они идут?
Неррон карабкался на скалу, пока не увидел обрамляющие горизонт горы. Неужели голоса доносятся оттуда?
Они становились громче, словно где-то пел хор, а ветер принес ему эти звуки.
Они шли издалека, да, от той горной гряды, что изумрудной каемкой выделялась на фоне бескрайнего неба.
Затерянные Города! Не может быть. Они гораздо дальше к северу.
– БастардБастардБастард!
Неррону почудилось, что горы вдали приняли цвет его кожи. Он видел, как они образуют колонны, башни, видел Бастарда на троне, а перед ним Хентцау на коленях, видел Горбуна, Моржа и рядом с ним четырех принцесс, все прекрасные, как феи. Он карабкался выше, поскальзывался, сдирал кожу, карабкался дальше.
– Где ты так долго был, Бастард? ГдебылГдебылГдебыл?..
Дотуда скакать самое большее пять дней, может, меньше.
Погоди.
Погоди, Неррон.
Остановись, черт тебя дери!
Он, задыхаясь, прислонился к зубчатой скале.
У него что, мозги летучей мыши?
Это не горы шепчут. Это ветер.
Ветер!
Песня сирен для бродячей собаки, которая имеет наглость все еще следовать за ними. И он попался на их серебряную удочку.
Он вытащил из-за пояса подзорную трубу.
Ну конечно. Щенка и след простыл.
Ему хотелось повеситься на ближайшем дереве, скормить себя стервятникам, что кружили над головой.
Соберись, Неррон.
Он ударил себя по щеке – раз, другой. Пока не запылала каменная кожа.
Он разыщет его. Да.
Щенок еще не мог уйти далеко.
Он его найдет. И чем больше они его злят, тем лучше.
60Подходящее место
Ясная ночь сменилась пасмурным утром, а под ними проплывали широкие степи, простирающиеся от Москвы на восток. Над древними монастырями в Новгороде на них напала Жар-птица. Быть может, ковер накрыл ее гнездо слишком грозной тенью. Однако она отстала от них, когда на нее, сменив обличье, прыгнула Лиска. Помогая подбирать с ковра оброненные Жар-птицей перья, Брюнель не сводил с Лиски глаз: вероятно, никогда еще не видел девушек-оборотней. Стоимость перьев превышала сумму задатка, который Джекоб получил от царя.