А потом появилась Шестнадцатая. Ее лицо было в пятнах и потертостях, как стекло старого зеркала. Она попыталась сделаться невидимой, но Фея подняла руку, и на теле Шестнадцатой стали пробиваться листья. Рот ей заткнула кора, и Уилл заметил в ее глазах ужас. Она умоляюще протянула к нему руки.
Стреляй!
Но тут в его голове прозвучали слова Феи:
– Что они тебе обещали?
Он и не знал, что она может казаться такой слабой. И такой уязвимой.
Из ее волос и одежды роем вылетели мотыльки. Даже у кучера в сказочном наряде пробились крылышки, и Семнадцатый исчез под порхающими тельцами, а крик его застыл в коре. Шестнадцатая подняла немеющие руки, пытаясь защититься. Это зрелище высеребрило Уиллу рассудок. Однако сердце его было нефритовым, и дала ему это сердце Фея.
Не смотри на нее, Уилл.
Он вскинул арбалет.
– Нет! – Казалось, язык у Бастарда из серебра. – Дай ей уйти!
Рой мотыльков, бросив Шестнадцатую, устремился к Уиллу.
Черные крылышки окутали его, как дым.
69Как в ее снах
Он медлил. Именно так, как она снова и снова видела в своих снах. Но даже сны фей не всегда сбываются. Не потому ли она не спряталась от него получше? Нет. К чему себя обманывать? Ее слишком занимали любовные страдания.
Теперь боль ушла, как и любовь.
Тех двоих, что сопровождают охотника, породила глупость ее сестер. Столько гнева, и весь – возмездие за давние прегрешения. Гораздо старше их самих.
А она так устала.
Это единственное, что она чувствовала. Усталость.
Охотник все еще медлил. Нет, она не хочет его так называть. Ему суждено было защищать. Только для этого она прорастила в них камень. Но у арбалета своя воля, а задачей охотника было просто его сюда принести.
Так много гнева. Так много застарелого гнева.
Олень хотел прыгнуть стреле наперерез. Он отчаянно сражался с путами, что призваны его защитить. Все они так спешат умереть за нее. Но к чему? Эта стрела ее найдет. Сестры были правы. Она вновь выбрала бы этот путь, несмотря ни на что. Потому что это ее путь.
Нефрит вернулся, едва на ее убийцу налетели мотыльки – его защищало ее же колдовство. Все ради Кмена. Но даже эта мысль уже не причиняла боли. Когда ее настигла стрела, она держала в руке золотую нить.
Сколько темноты! Сколько света!
Это и есть то, что они называют смертью?
Нить выскользнула из пальцев, когда Фея отдалась на волю породившей ее стихии. Это был всего лишь тоненький ручеек, но он с готовностью принял последнюю искру ее жизни.
Сестры погибнут, и виновата в этом будет она. Как всегда. Это последнее, о чем она успела подумать. Потом растворились даже ее мысли, стали влажными, и текучими, и такими прозрачными, каких не позволяет ни одно тело, а все остальное в ней умерло.
70Ее больше нет
Да. Этот монастырь он и описал рисовальщику. Вот та самая река, и открывшая дверь монахиня одета в черную рясу монашеского ордена. При виде его людей лицо монахини исказила обычная гримаса отвращения. Беспричинная ненависть. К ненависти добавился страх, когда баварский офицер, приставленный к ним в качестве сторожевого пса, спросил о ребенке. Болван! Он что, хочет дать им время спрятать его сына? Возможно.
Если они давно его отсюда не вывезли.
Он уже сомневался, правильно ли поступил, что приехал сам. На его поезд дважды нападали. Крестьяне, завидев его, плевались, женщины крестились, а дети таращились ему вслед, будто увидели черта, которого так страшились. Кто может знать, чем в конечном итоге обернется для ребенка этот страх перед ним и его армией – защитой или опасностью? Хентцау прав: жители Баварии не скрывали, что с радостью вернулись бы в те времена, когда гоилов сжигали на рыночных площадях. Остается надеяться, что насчет ловушки он ошибся. И на то, что ребенок еще жив.
Монахиня говорила на непонятном Кмену диалекте, и он попросил баварского офицера перевести. Тот неплохо владел гоильским, но когда повторял для Кмена то, что сказала монахиня, тому вдруг почудилось, будто мягкие человеческие губы шевелятся беззвучно. Слышал он только биение собственного сердца. Такое громкое, словно он внезапно оказался один в огромном пустом пространстве.
Ее больше нет.
Кмен повернул коня.
Его люди смотрели на него в полном недоумении. Офицер хотел его остановить. Один из телохранителей ухватился за поводья. Оттолкнув его, Кмен пришпорил коня. Он гнал его к деревьям, что окаймляли берег реки, не обращая внимания на крики, раздававшиеся ему вслед. Им его не догнать. Он всегда был отличным наездником.
Наконец, остановившись, он уже не понимал, где находится.
На вражеской территории. И что? Для гоила любая территория – вражеская.
Ее больше нет.
Вот все, что он знал.
И сердце его билось слишком громко и слишком быстро.
В пустоте.
71Палач
Фея упала беззвучно. Как лист с дерева. Неррон с трудом встал на ноги. А чего он ожидал – что она умрет, как человек? Ну у него и видок! Весь в пятнах, как жук, и тело болит, словно эти чертовы зеркальцы его поджарили. И все-таки Бастард жив – несмотря на отчаянные попытки Шестнадцатой превратить его в кусок металла.
«Пусть это послужит предупреждением для ваших эльфийских хозяев! – думал Неррон, когтями соскребая с лица серебро. – Если вернутся, пусть лучше с гоилами не связываются».
Олень все еще пытался освободиться от побегов, которыми сковала его Фея. Такое ощущение, что она сама не очень-то хотела спастись. Черт, это не олень, а чудовище. Таких огромных Неррон никогда прежде не видел. Но Щенок прошел мимо фыркающей бестии, словно ее не существовало. Все его внимание приковывало распластавшееся возле кареты неподвижное тело. Теперь он выглядел просто растерянным мальчиком – только и всего. Вот уж нет, Неррон. Теперь его будут величать совершенно иначе: палач Темной Феи.
Мотыльки роились над ней так же бесцельно, как пчелы, потерявшие свою царицу. Щенка они не трогали, и только один снова и снова все врезался ему в лицо. Уилл даже не отмахивался от него. Неррон встал рядом. Фея лежала с открытыми глазами. Интересно, что происходит, когда смерть забирает того, кто бессмертен?
Покончившее с ней оружие Щенок все еще сжимал в руке.
В руке с мягкой кожей.
Неррон мог бы убить Щенка. Почему он этого не делает? Ведь стражей у того больше нет.
Семнадцатый полностью одеревенел. Его искаженное ужасом лицо в коре – какое дивное зрелище. Среди листьев у него на руках виднелось несколько серебряных и стеклянных.
Шестнадцатая еще шевелилась. Уилл повернулся к ней, когда она прошептала его имя. Да, она могла только шептать. В глазах Щенка читался почти такой же ужас, как у ее одеревеневшего брата. Он бросил арбалет, словно сломанную игрушку, и кинулся к тому, что когда-то было девушкой. Шестнадцатая стояла на коленях, но, в отличие от брата, еще сохраняла свой прежний облик. Она даже могла двигать одной рукой, другая стала деревянной. Уилл погладил ее по лицу. Она изо всех сил старалась, чтобы оно хоть немного напоминало человеческое, но в ее коже отражалась надвигавшаяся ночь. Тем не менее Щенок ее поцеловал. Как трогательно. Влюблен в стеклянную девушку.
Он даже не заметил, что Неррон поднял арбалет.
Ну вот, пожалуйста. Обрел – потерял – обрел – потерял и снова обрел.
Не совсем на такой финал он рассчитывал, но и этот очень даже неплох. Правда, не для Феи. Олень почти высвободился. Осторожней, Неррон! Хочешь, чтобы олень поднял тебя на рога с арбалетом в руке? Что ж, почему бы для разнообразия не опробовать его на звере? А вдруг вместе с ним умрут все олени? Да какая разница. Бастард не будет по ним скучать. Стрела выскользнула из груди Феи, словно он вытащил ее из воды. Торопись, Бастард.
Олень, встав на дыбы, разорвал последние побеги.
Что за рога! Зверь наклонил голову, готовясь к нападению, но не обращал внимания ни на арбалет, ни на прицелившегося в него гоила. Ничего себе! Он собирается напасть на Щенка!
Ну и ладно. Почему бы нет? Пусть Щенка уложит олень. Неррону нравилось, когда убийство брали на себя другие. К тому же олень явно не будет против, если голову его жертвы он отправит Джекобу Бесшабашному.
Щенок все еще стоял на коленях в траве рядом с тем, что когда-то было девушкой из стекла и серебра.
Он даже не оглянулся.
Выругавшись, Неррон вскинул арбалет.
Он натянул стеклянную тетиву, хотя пальцы болели, словно их перед этим окунали в кислоту.
Черт-черт-черт!
Бастард, который так гордился тем, что всегда и всюду думает только о себе, выступает в роли защитника! И на этот раз у него даже нет отговорки!
Олень не видел ничего вокруг, кроме Щенка. Возможно, все дело в арбалете. Магическое оружие часто притупляет внимание своих жертв, не давая заметить опасность.
Неррон подстрелил его в прыжке. Пустил стрелу в незащищенный бок. Олень, споткнувшись, сделал еще шаг в сторону Щенка – так просто он действительно не сдавался – и с почти человеческим стоном рухнул на землю. Ониксы, конечно, забрали бы рога, но Неррон не был любителем охотничьих трофеев. Ему показалось, что сейчас арбалет гораздо легче, чем в прошлый раз, когда он стрелял из него в Джекоба Бесшабашного. Тогда это принесло куда большее удовлетворение. Отыскав на земле бездонный кисет, он натянул его на арбалет. Неисповедимы пути, приводящие нас к тому, чего жаждет сердце, Неррон.
Щенок тем временем соскребал кору с Шестнадцатой. И делал это так осторожно, словно откапывал какое-нибудь сокровище. Нефритовый юноша и стеклянная девушка – ну и что это, если не сказка. Пора придумать ей плохой конец.
Да. Кто сказал, что у него не было оснований защищать Щенка от оленя? Уступить какому-то громадному козлу то, что в своих фантазиях так часто делал сам? Он не был уверен, за что теперь больше хочет отомстить – за унижение, которому подверг его Джекоб Бесшабашный, или за преданного нефритового гоила? Да что там, знает он ответ!