– Полезай-ка. – Отец не терпит возражений. Лицо его становится красным и злым. – Пошел.
Он слушает, как я шуршу в дыре. Отец улыбается. Гордится мной. Поворачивается к очкастому, забыв стереть улыбку с лица. Очкастый и горлум одинаково жадно смотрят на него. Псы и кость.
– А если ты гонишь? – Очкастый растопыривает пустые ладони. Подозрительно чистые они у него.
– Есть монетка?
Отец зевает. Глупость, какая глупость. Откуда ему знать, что все трое в сговоре? Они с очкастым смотрят на лужу и влипшего в нее охранника.
– Достанешь? – кивает батя на кирпич. Чертыхаясь, очкастый выуживает его из вязкого кровяного моря.
– А с этими? – поворачивается к нему спиной батя? «Стоооооой!»
Все происходит четко, как наяву. Меня там нет, но я все вижу.
Кирпич влетает в затылок моему отцу, раскрывает багровую пасть, батя летит на пол. Очкастый прыгает следом, бьет еще раз, крушит кости, мочит надежно, умело.
Горлум кудахчет из своей камеры, подпрыгивает, хлопает руками, как крыльями.
Третий арестант оборачивается. Я впиваюсь в его лицо взглядом. Кто ты? Я убил тебя? Ты наказан?
– Ключи у нас, – докладывает очкастый, – что дальше?
– Выкинем Хэммета за мальчишкой. – Третий мне совершенно незнаком, у него ровное бесцветное лицо, он и говорит точно так же. – И сядем ждать.
Гремят ключи, открывая камеры.
Толчками утекает жизнь моего отца, вливаясь в океан.
Я вылезаю из дыры в стене.
30. Голубая чашка
Облака текли над землей бесконечным лавовым полем. Что-то случилось с воздухом, солнце окрасилось зеленым, плыло за облаками крупным яблоком. Вся равнина превратилась в огромный аквариум.
С утра накрапывал дождик, но пикник решили не отменять.
Мама ворчала, но мы понимали, что это ноет нога, шныряли вокруг, набрасывались внезапно и расцеловывали маму в щеки. Она смеялась и швыряла в нас кедами, которые выменяла для Ши.
– Лимузин прибыл! – Отец одолжил у Пендерсонов тачку, в которой те возили дикую брюкву с заброшенных оранжерей. Настелили одеял и бережно, в шесть рук уложили туда нашу маму. Ши надулась и отказалась лезть в тачку тоже.
– Чего такая бука? – смеялся отец, подтрунивая над младшей.
Ши сильнее куталась в огромный дождевик, похожая не на отца даже, на какого-то синекожего карлика из радиоспектакля про Марс.
– Не забудьте корзину, – закричала нам мама. Мы с Эни переглянулись. Назвать эту пластиковую торбу корзиной ни у кого из нас язык бы не повернулся.
– Во хрень, – рассмеялся я, но Эни меня не поддержала. Последние дни ходила она грустная и даже плакала тайком. Небось, сохла по какому-нибудь красавчику-торговцу. Жаль, они укатили так внезапно, собрались в одночасье и растворились в ночи.
Поселок дышал полной грудью.
Трое мальчишек тащили куда-то вязанку сгоревших колес, у одного на плече лежал самый настоящий спиннинг, я аж присвистнул от удивления.
– Не завидуй, – заметил отец, – мы и своими рогулями воооооот таких зверей наловим.
Подмигнул мне. Я выкинул спиннинг из головы, заспешил, подпрыгивая, за тачкой. Отец вез маму неспешно, обходил трещины в бетоне, свистел какой-то мотив.
– Это из шоу… этого?
– Джесопа. Нормана Джесопа.
– Такой смешной старик с банджо?
– Да.
– Ты знаешь, что он – герой войны?
– Врешь.
– Чистая правда. Я воевал с ним рядом. А как этот Джесоп водил танк! Загляденье.
Я с обожанием посмотрел на отца. Какой он высокий и сильный, как уверенно везет маму, бережет и заботится о нас. Ничего, что у него нет половины пальца. Оторвало взрывчаткой, он – сапер, поворачивал реки, пускал под откос вражеские поезда, спасал добрых людей.
Со стороны индейцев курил дымок, обычно они поднимались к сумеркам, солнце сжигало нежную их кожу, заставляло вываливаться и кипеть глаза. Бедные индейцы. Сидят, наверное, в самом большом типи и передают по кругу трубку мира. Я прислушался к глухим ударам бубна. Провожают кого-то на Ту Сторону.
– Скорее уж тянут назад. – Я чуть не подпрыгнул. Ненавижу, когда Ши так подкрадывается. Мы шли небыстро, но ей все равно приходилось бежать за нами.
– Точно не хочешь к маме? – обернулся отец. Ши гневно отвергла его предложение и припустила вперед.
Мы вышли на разрушенный мост.
Гигантским обломленным пальцем указывал он на ту сторону равнины. Когда-то здесь шли восемь полос оживленного движения. Под нами зияли триста футов абсолютной пустоты. Белая гуашь тумана скрывала дно расщелины.
Мы расстелили одеяло, придавили по бокам кусками бетона, раскрыли пластиковый короб.
– Руки, молодые люди, – мама никогда не забывала о приличиях и гигиене. – Джек, ты ковырялся в грязи или мазуте?
– Маааа. – Я обтер чумазые ладони о штаны.
– Лучше, но не заставляй…
– Ну, хватит. – Отец начал выгружать на одеяло еду. У меня симфонически забурчало брюхо. Все рассмеялись. Корзина обещала пиршество: огромный тушкан, фаршированный водяной ягодой и запеченный в углях, дикая черемша, фляга сбродившего молока для взрослых – я с надеждой отнес себя к взрослым – и мятая банка, таившая в себе невероятное приключение. Каша, бобы или сгущенное молоко.
Начали с тушкана.
– Всегда, – вещала с набитым ртом мама, подкрепляя слова рукой с зажатой косточкой, дирижировала нашим чавканьем, – надо начинать с мяса. Тяжелая. Грубая. Основная еда.
Черемшу жевали, глядя, как зеленые густые лучи пробиваются сквозь тучи и красят равнину во все оттенки салата, изумруда и ультрамарина.
– Могли бы жить в том волшебном краю. – Все взгляды ползали по стране, начинавшейся по ту сторону моста. Мама мечтательно вздохнула и отерла губы. Отец похлопал ее по руке и сбросил хвостик черемши вниз. Мы следили за ним, пока он не исчез. Я блаженно откинулся на одеяло и смотрел вверх. Солнце плавало в бульоне облаков, круглобокая потусторонняя рыба.
– Мы могли бы уехать. – Отец всегда предлагал искать счастья в другом краю.
– Или остаться, – тихо, но твердо сказала Ши, ее знобило, она вообще всегда мерзла, куталась в чудовищный свитер с множеством дыр и прорех, сидела, глубоко надвинув капюшон. Младшая не любила солнце, почти как индейцы. Другие дети звали ее Мокрицей, в глаза за такое можно было и получить, но от правды никуда не деться – лучше всего ей было под землей, она изучила все ходы и выходы в местной канализации, если кто терял собаку или младенца, шли к ней. Ши всегда отыскивала пропажу. Пусть не всегда живую.
Мы жили в суровом крае. Смерть качала каждую колыбель.
– Ты мог бы уйти, – пролепетала Эни, ни на кого не глядя, но обращаясь ко мне, – ты уже взрослый. Завел бы девушку, детей.
– Куда я от вас? – Счастье перехватывало дыхание, подлинное принятие, любовь.
– Без нас, – поправил отец. – Никуда.
Он крепко, по-мужски сжал мне плечо, и я понял – отец мной гордится. Признание теплом разлилось по груди. Я поморщился, что-то кольнуло в сердце.
– Мы – семья, везде вместе. – Отец обнимал маму за плечи, мы с Ши лежали по бокам, и только Эни сидела поодаль. Ревнует она, что ли?
– Смотрите, – мама показала на небесную реку, солнце, лохматое, грозное, показалось в разрыве облаков, – загадывайте желание, скорей!
Солнце висело прямо перед нами, протяни руку, отломи кусок, сделай солнце своей частью, мы встали, я задыхался от чувства невероятной важности, нечто подобное я испытал, приняв на руки новорожденную Ши.
В расщелине у наших ног закипел туман, откликаясь на приказ своего властелина, он бугрился и восставал навстречу солнцу, мы застыли, молчание натянуло струну, и та дрожала, волнуясь.
«Сейчас произойдет нечто особенное, – убеждало меня сердце, – сейчас ты прозреешь! Поймешь! Вспоминай! – Я морщился, оглядывался на родных, но те стояли неподвижно. – Вспоминай!»
Солнце нахмурилось и обрушилось за горизонт.
Облака покрылись радужной дымкой, она полировала тени, заполняла собой лощины и впадины, тонировала более темные пятна сначала пеплом, а потом и густым киселем тумана.
– Совсем скоро стемнеет, – очнулся отец, – собираемся домой.
Мы катили по стране пробуждающейся ночи, спешили наперегонки с ее сумрачными конями, звучали ее охотничьи рожки, из нор, пещер, шкафов, из-под кроватей выходили ее полночные слуги.
Внезапно отец встал как вкопанный. Мама вскрикнула, ей больно отдало в ногу.
– Завтра идем на рыбалку. – Отец смотрел остановившимся взглядом перед собой, не сразу сообразил, что он обращается ко мне. – Черви за тобой.
– Я уже накопала, – хихикнула Ши, и все рассмеялись, какая ловкая и смелая получилась у нас сестренка.
Не смеялась только Эни. Она смотрела мне в спину, кожа чесалась от этого взгляда, но я не знал, что ей сказать.
Мы успели домой до луны.
Говорят, ее можно отвадить, если выстрелить прямо в глаз.
Еще четверть часа шушукались и болтали, укладываясь. Мы уснули без снов. В нашей семье смотреть их было запрещено.
31. Рыбаки
Разбудили меня теплые руки Эни, она тормошила, не позволяя ускользнуть в теплые воды сна.
– Тебе надо бежать, – горячо шептала мне на ухо, а я морщился. Казалось, какая-то многоножка щекочет мне шею.
Она была упорной, средняя моя сестра Эни, она щипала и дергала меня. Я немного пришел в себя, мутный, как после браги. В голове сталкивались две картинки: мать расчесывает волосы Эни, мы с семьей идем на пикник.
– Где сон? Это было на самом деле?
Эни села напротив, глаза у нее покраснели и высохли. За ночь моя сестра постарела на десяток лет. Голову ее покрывал платок.
– Там, – потянулся я.
Эни отдернулась:
– Не тронь!
У трейлера не было одной стены, я лежал у самого песка. Неподалеку отец распутывал снасти. Работал ровно, механически, не подпевал себе, не гудел, чик-чик, заводной балаганчик.
– Это было? – Я вспомнил, как люди уносили маму в ночь. – Где она?
Эни мотнула головой мне за спину.