Огромная кость торчала из стены, из скола – мне казалось странным, что такое животное вообще могло существовать. Кажется, это была лопатка. Рядом торчали другие кости, потоньше и поменьше.
– Кто это был?
Джек покачал головой:
– Без понятия. Я таких огромных зверей никогда не видел.
Я тоже не знала. А еще я перемазалась с головы до ног в грязи и уже замерзала на ветру. В сапогах хлюпала вода.
– Может, индейцы знают?
– Я думаю, это был гигантский скорпион, – сказал Джек наконец.
– Чего? – Я обалдела.
– Скорпион. Видишь, это вроде как хвост и жало. – Джек показал на мелкие кости. – Я бы точно наложил в штаны, если бы такого увидел.
Джек почесал затылок, затем сплюнул. Почти по-взрослому. Его фингал налился желтизной и словно бы делал лицо старше. Я представила такого скорпиона, как он описывал, и похолодела.
– Да ну тебя! – сказала.
– Просто кости, – сказала я. Отец посмотрел на меня и кивнул.
– Иди матери помоги, – велел он.
Я кивнула. У меня болели руки, я оттирала одежду на ледяном ветру. У ручья. Оттуда как раз мост видно.
– Бетти, – окликнул он меня, когда я уже взялась за ручку двери.
– Что?
– Стоило оно того?
Он словно знал про мои стертые до крови руки. Хотя я прятала их под передником.
Я подумала: какие-то, черт побери, кости. Я могу ругаться не хуже погонщиков скота. Ий-е-хху! Но потом вспомнила улыбку Джека, когда я спросила: «Долго еще?» И сказала:
– Стоило.
Отец кивнул. Я открыла дверь и вышла во двор. Холодина собачья. Я обхватила себя руками. Такой холод, словно в лицо мне выплеснули всю зиму. Из ведра.
На дворе темно, и где-то вдалеке собака лает. Это у Джека. Его семья – наши арендаторы. Я вышла на двор. Мы бедные, но если у тебя есть арендатор, ты не совсем бедный, есть и беднее тебя. В общем, да. Хотя отец Джека все пытается разбогатеть, но у него плохо получается.
Коровы сонно и смачно вздыхали в коровнике. Кто-то отправляет их пастись и ночью, многие так делают.
На свободном выпасе. Земля-то здесь ничья и еще долго будет ничьей. То есть индейцы, конечно, мешают. Нет ничего хуже апачей, говорила мама. Даже чума и оспа. Они смерть.
Я постояла, дрожа, но уйти не уходила. Я смотрела вдаль, туда, где лаяла собака. Там горел один огонек. Потом медленно погас.
Как там Джек? Папаша Джека его поколачивает. Кулаки у него чешутся, не знаю. Один раз Джек так получил, что даже стоять не мог, я его сама оттащила в сарай и уложила на солому. Он стонал и вырывался, пока я не принесла горячего молока и не напоила его. А потом добавила виски, что стащила у отца. Джек уснул.
В другой раз он замывал кровь у ручья, я увидела его худущую голую спину. Позвонки торчали, что твой… о, как у этого, в стене! Скорпиона. Хотя я почему-то думаю, что это была птица.
В другой раз он пришел с крючком в губе. Вот как это может быть?
Сказал, что на рыбалке оступился. Я стащила у отца кусачки и срезала крючок. Только никакая это не случайность. Я по глазам видела, что Джеку это не просто так прилетело. А снять сам он не мог, у него все руки были изрезаны. Распухли, красные, неловкие. Джек держал их в ледяной воде, а потом они не гнулись. Рубаха вся в кровище. Я заставила его снять рубаху, пошла к ручью. Застирала рубаху, сижу, тру камнем. Кровь только холодной водой отмыть можно. Руки уже онемели. Потом смотрю, по воде уплывает розовое пятно. То есть одно мгновение было – и все, растворилось. Но я все равно увидела. И что-то меня словно ударило.
И я как зареву. Как дура. Сижу над ручьем, нос красный, сопли в три ручья, а сама тру и тру. И реву.
Не знаю, что это было. Боже, если ты смотришь. Сделай что-нибудь. Сделай, ты же можешь. На милость твою уповаю.
А мать Джека я несколько раз видела издалека. Вроде она индианка, смотрит молча, равнодушно, потом уходит в дом. Джек не похож на индейца, скорее на отца – такой же белобрысый. Только глаза темные, как у матери. Я как-то спросила про мать, он только зубы сжал и головой мотнул.
Однажды мать Джека зашла к нам по какой-то надобности. Кукурузной муки попросить или масла, не знаю. Я в это время во дворе сидела, задумалась, тут мать меня и увидала.
И как закричит:
– Не сиди как скво! – Я ноги-то и подобрала и села прямо, как леди. А мать Джека вздрогнула и пошла быстрее. Тут-то я и поняла, что она понимает по-английски. Ей-ей, понимает.
Я вот снова представила, как вырасту и поеду в Новый Орлеан. И как буду сидеть в экипаже, а джентльмены будут снимать шляпы и кланяться.
И мне как-то легче, что ли. Там даже вежливой не нужно быть.
Не было дня, чтобы я не думала о самоубийстве.
Интересно. Это началось с похорон отца.
Я словно немного со стороны наблюдаю сейчас за собой. Не вмешиваясь.
Сегодня почему-то эта тяга очень сильна. Сильна как никогда. Тяга сильна никогда.
Хочется наконец закончить эту тягомотину. Эту жизнь.
Это приключение без желания и конца.
Только Бог говорит: нельзя.
Он вообще любит запрещать все веселое.
Ничего. Ничего.
Бетти прошла по краю перил и прыгнула вперед. Перед ней раскинулась, словно в один необычный растянутый миг, вся гладь реки.
Веревка натянулась.
Может, в какой-то момент они расслабились. Мормон и Джек. И уже не так внимательно смотрели на восток.
Может, счастье заполнило их без остатка, так, что даже места ни для чего другого не осталось.
Я проснулась, как от толчка. Точно кто-то ткнул меня острым локтем в ребра.
Вставай, Бетти.
Почему-то я сразу поняла, что беда нас наконец настигла. Вчера я долго маялась, не находила себе места, тоска тянула душу, мать даже накричала на меня, потому что я ходила туда-сюда, как слепая, и все роняла. Она закричала на меня, а потом поймала мой взгляд и осеклась. И больше не кричала.
Потом даже плеснула мне виски в молоко. Но даже молоко с виски меня не согрело. А только чуть притупило тревогу, словно я смотрела на себя со стороны.
Я не знаю, что это было. Просто ныло и ныло в животе, словно я что-то важное забыла.
А вот сегодня я проснулась с чувством большой беды. Только еще не знала какой.
Какой беды.
Какой.
Сердце сжалось так, что я совсем не могла дышать. Я заставила себя встать и сидеть, дыша – раз, другой, третий, пока дыхание не восстановилось. Нет, это всего лишь кажется. Ничего плохого не происходит…
А потом раздался стук в дверь.
Джек всегда держит слово. В это утро он встал пораньше и пошел на смотровое место. И держал караул.
И увидел их. Пришельцев.
– Люди, – сказал Джек, когда мы открыли дверь. Мормон из-за холодов спал не в конюшне, а в доме. Я с неудовольствием отметила, что он пришел откуда-то со стороны маминой кровати.
Хотя я видела их с Джеком. Это ничего не значит. Ерунда.
– Люди с востока, – повторил Джек. – Один, кажется, однорукий. Но точно не видел.
Мормон помедлил и кивнул. Хорошо.
– Тебе надо уезжать, – сказал Джек. – Они совсем рядом. Хорошо, что мне сегодня не спалось.
Тревога. «Сегодня я проснулась с чувством беды». Видимо, не только я.
– Скоро они будут здесь. Я бежал изо всех сил, но они на лошадях. Хороших лошадях.
Мормон опять кивнул.
– Тебе надо уехать, – сказал Джек твердо. – Да, сэр. Уезжайте. Уходите. Бегите.
Мормон медлил.
– Мормон, уходи, – сказал Джек умоляюще. – Ну же! Они тебя найдут.
Мормон сгорбился. Он стоял такой огромный черный великан, в черном своем длинном пальто, в черной круглой шляпе. С лицом каменным и жестким, как воздаяние божье, как кара его.
Он стоял и не уходил.
Он качнулся на своих длинных ногах вперед-назад. Его ноги были словно тени на земле в полдень – длинные, тонкие, вытянутые.
И он качался туда-сюда.
– Уходи, Мормон.
Он не ушел. Он сказал:
– Нет.
Я не думаю, что у некоторых людей есть совесть. У некоторых людей даже страха божьего нет. Словно они собираются жить вечно.
Мормон был не такой. Он стоял, потом дернулся. Потом еще раз качнулся.
Я не знала, что в нем происходит.
Мне почему-то казалось, что в нем застряла кость – вроде той, что мы видели с Джеком. Гигантская лопатка неведомого животного, про которого никто не знает, где он жил, чем питался и даже как выглядел.
Может, Мормон пытался вспомнить, какое он животное на самом деле. Он давно это забыл, а тут пытался вспомнить. Нащупать и на ощупь определить по единственной уцелевшей лопатке и нескольким мелким костям.
Мормон качнулся еще раз и пошел обратно.
Ступая жестко и прицельно, словно вгонял каблуки, как пули в землю.
Ад на земле.
Ад на небе. Я видела, как тучи быстро набежали, небо потемнело, и словно часть его – там, над горами – провалилась в ничто. Чернота.
Моя мама иногда читала мне книжку, но это без толку. Я вообще бестолковая, даже не знаю, как буду ехать в экипаже в Новом Орлеане такая. Нет от меня толку. Так и помру дурой. Читать я более-менее научилась, но к книгам меня не тянуло. Мне вообще все это казалось призрачным и потусторонним. Кому нужна эта грамота?
Вот Джек не умеет читать. Отец его бьет. Если бы Джек умел читать, отец бы все равно его бил.
Тогда какой толк от этого чтения? Скажите мне, а?!
Так я сказала Джеку, а тот вдруг занемел. Он вообще не любит об этом говорить, об отце, синяках и вообще о своей семье или как ему живется. Словно он только у нашего двора возник из воздуха и никакого прошлого, и никакой семьи у него сроду не было.
– Читать уметь – офигенно, – вот что он сказал. – Глупая ты, как вот этот столб.
– Сам дурак, – огрызнулась я.
Он подумал и добавил:
– И еще людей убивать круто. Как Мормон. Я когда вырасту, буду людей убивать. И читать все время.