– Aгa! – воскликнул он, подозрительно поглядывая на Дезирэ. – Это подкрепляет. Да, подкрепляет. Наш брат, ведущий суровую солдатскую жизнь, знает, что немного пищи и стакан вина делают человека годным для всякого события, для… ну… для всякой катастрофы…
И Дезирэ мгновенно поняла, что пища, вино и насильственная веселость были прелюдией для дурных известий.
– В чем дело? – вторично спросила она. – Обстрел?
– Обстрел, – усмехнулся он, – эти казаки не умеют стрелять. Только одни французы знают, что такое артиллерия.
– Так что же? Я ведь вижу, что вы хотите мне что-то сказать!
Он почесал свою седую голову с гримасой отчаяния.
– Да, – согласился он. – У меня есть известия.
– Откуда? – спросила Дезирэ дрожащим голосом.
– Из Вильны, – тихо ответил Барлаш.
Он прошел мимо Дезирэ к огню и старательно поворошил дрова.
– Что? Мой муж? – продолжала спрашивать Дезирэ.
– Нет, не то… – ответил Барлаш.
Он стоял к ней спиной, рассеянно грея руки. Барлаш не обладал ни образованием, ни манерами, у него было только большое сердце. И оно велело ему встать к Дезирэ спиной и молча ждать, чтобы она поняла значение его слов.
– Умер? – шепотом спросила девушка.
Все еще грея руки, Барлаш энергично кивнул головой. Он долго ждал, пока она заговорит, и наконец первый, все еще не оглядываясь, нарушил молчание.
– Горе, – сказал он, – у нас у каждого свое горе. Этого не избежать. С ним можно только бороться, как борются с холодным данцигским ветром. Можно только стремиться вперед. Вы должны бороться, мадемуазель.
– Когда он умер? – спросила Дезирэ. – Где?
– В Вильне три месяца тому назад. Да, уже три месяца, как он умер. Я понял, что он умер, когда вы вернулись в гостиницу в Торн и рассказали мне, что видели Казимира. Этот лжец бросил его умирать. Помните, я по дороге встретил земляка. Этот земляк сказал мне, что они оставили в Вильне десять тысяч пленников в состоянии, немногим лучше смерти. И тогда я уже окончательно поверил, что Казимир бросил его там умирающим или мертвым.
Барлаш взглянул через плечо на Дезирэ и вздрогнул при виде ее лица. Затем он медленно покачал головой.
– Слушайте, – резко произнес Барлаш, – милосердному Богу виднее. Я понял, когда впервые увидел вас здесь в тот июньский день, что ваши горести начинаются: мне хорошо была известна репутация вашего мужа. Он был не тем, кем вы считали его. Мужчина никогда не бывает таким, каким его считает женщина. Но он был хуже большинства. И это постигшее вас горе послано милосердным Богом, а он выбрал меньшее из всех. Когда-нибудь вы это поймете, как это понимаю теперь я.
– Вы слишком много знаете, – быстро произнесла Дезирэ, и Барлаш резко повернулся на каблуках.
– Вы правы, – ответил он, поднимая свой обвинительный палец. – Я многое что знаю о вас… и я очень старый человек.
– Каким образом дошло до вас это известие? – спросила Дезирэ.
Барлаш поднес руку ко рту, как бы для того, чтобы закрыть себе уста.
– Я узнал об этом от человека, приехавшего прямо оттуда… от человека, который похоронил вашего мужа.
Дезирэ встала, оперлась руками о стол и пристально посмотрела на Барлаша, снова повернувшегося к ней спиной.
– Кто он? – спросила она почти шепотом.
– Капитан Луи д’Аррагон.
– И вы говорили с ним сегодня… в Данциге?
Барлаш кивнул головой.
– Он здоров? – спросила Дезирэ с таким внезапным беспокойством в голосе, что Барлаш медленно обернулся и пристально посмотрел на нее из-под своих низко нависших лохматых бровей.
– Капитан чувствует себя довольно хорошо, – ответил он. – Этот господин будто отлит из стали. Он чувствовал себя довольно хорошо, и он дьявольски отважен. Несколько рыбаков из Цоппота приехали сегодня продавать рыбу. Они пробрались сквозь русские войска ночью по льду, а днем уже были у наших аванпостов. Один из них произнес сегодня утром мое имя. Я взглянул на него. Он так был закутан, что виднелись только его глаза. Он развязал свой шарф. То был капитан д’Аррагон.
– И Луи здоров? – переспросила Дезирэ, точно больше ничто в мире не имело для нее значения.
– Oh, mon Dieu, да! – нетерпеливо воскликнул Барлаш. – Говорю вам, что он здоров. Знаете ли, зачем он явился?
Дезирэ снова бессильно опустилась на стул, ибо она ослабела от голода, заточения и горя.
– Нет, – ответила она.
– Он явился, так как узнал, что хозяин умер. Об этом стало известно в Кенигсберге неделю тому назад. Всей Германии известен этот тихий старый господин, который пиликал на скрипке здесь, на Фрауэнгассе. А во всем мире один только я знаю, что в Париже он был более великим человеком, чем в Германии со всем своим Тугендбундом, но его имя я не могу вспомнить.
Барлаш замолчал и принялся тереть лоб кулаками, как будто бы для того, чтобы пробудить память. И все время он искал глазами лицо Дезирэ.
– И знаете ли, для чего явился капитан? Ведь он ничего не делает просто так. Он подвергается большому риску, но это ради великой цели. Знаете ли вы, ради чего он явился?
– Нет.
Барлаш откинул голову назад и рассмеялся.
– Ради вас.
Он посмотрел на Дезирэ, и она подняла руки, как будто защищая глаза от свечки.
– Помните, – продолжал он, – тот вечер, когда мадемуазель Матильде приходилось делать выбор? Сегодня ваша очередь. Вам приходится выбирать. Пойдете?
– Да, – ответила Дезирэ, не отнимая рук от лица.
«– Если мадемуазель согласится пойти, – сказал Луи, – приведите ее к тому месту.
– Да, mon capitaine, – ответил я.
– Во что бы то ни стало, Барлаш?
– Во что бы то ни стало, mon capitaine».
– А мы не такие люди, чтобы нарушать свое слово. Я отведу вас туда… во что бы то ни стало, мадемуазель. И он встретит вас там… что бы ни случилось.
И Барлаш с чувством плюнул в огонь, как это делают простые люди.
– Только какая жалость, – задумчиво прибавил Барлаш, – что он англичанин.
– Когда мы пойдем? – спросила Дезирэ, все еще пряча лицо.
– Завтра ночью, после полуночи. Мы все это устроили, капитан и я, у ближайшего к реке аванпоста. Он имеет влияние. Луи д’Аррагон оказал услуги русским, и русский командир совершит ночную атаку на аванпост. Во время неразберихи мы и пройдем. Он хорошо платит мне. Это выгодная сделка, и я получу много денег.
Глава XXXОсуществление
И я изрядно поработал в свое время, и не щедро платили мне.
Когда на следующее утро Дезирэ спустилась вниз, то увидела, что Барлаш разговаривает сам с собой и тихо смеется, стряпая завтрак.
Он встретил ее веселым поклоном и как будто напрасно пытался скрыть свою смешливость.
– Это потому, – объяснил он, – что сегодня ночью мы будем под огнем. Мы будем в опасности. Это страшит меня, и я смеюсь. Ничего не могу поделать с собой. Когда мне страшно, я смеюсь.
Барлаш суетился без конца, и Дезирэ увидела, что он уже открыл свой тайник под полом, чтобы вынуть из него оставшиеся деликатесы.
– Вы спали? – спросил он отрывисто. – Да, я вижу, что спали. Это хорошо, потому что в следующую ночь мы будем бодрствовать. А теперь вы должны поесть.
Барлаш был материалистом. Он всю жизнь боролся со смертью и знал, что тот, кто ест и спит, лучше подготовлен для битвы.
– Хорошо, – сказал он, глядя на Дезирэ, – что вы такая тоненькая. В солдатском плаще, если вы оденете короткое платье, в котором катаетесь на коньках, и свои высокие сапоги, вы станете похожи на солдата. Хорошо, что теперь зима: вы можете накинуть капюшон на голову, как это делают в траншеях, чтобы не отвалились уши. Следовательно, вам не придется стричь свои волосы, всю эту массу золотистых волос. Черт возьми! Это было бы жаль! Не правда ли?
Барлаш повернулся к огню, задумчиво помешивая свой кофе.
– На моей родине, – произнес он, – очень давно жила девушка с такими же волосами… Может быть, потому мы с вами и подружились.
Барлаш как-то странно, коротко рассмеялся и взялся за свою овчину, собираясь выйти.
– Я должен заняться приготовлениями, – сказал он многозначительно. – Надо многое обдумать. Мы не смогли долго разговаривать, потому что вокруг было много посторонних. Но мы понимаем друг друга. Я пойду дать ему сигнал, что дело назначено на сегодня. Я взял одну из пыльных тряпок Лизы, синюю, которая хорошо выделяется на снегу, – для сигнала. Он смотрит из Цоппота в подзорную трубу. Ах, эта жирная Лиза, если бы я только шевельнул пальцем, она бы влюбилась в меня! Это всегда было так. О, эти женщины!..
И Барлаш ушел, продолжая что-то бормотать себе под нос.
Если он собирался заняться приготовлениями, то у Дезирэ их было не меньше.
Она могла взять с собой очень немного, а между тем она покидала дом, который всегда был ее родным домом с тех пор, как она себя помнила. Сундукам, которые Барлаш, не колеблясь, признал за французские, видимо, не суждено было больше нести свою службу. Матильда ушла, забрав свою простую небольшую собственность, ибо они были бедны. Себастьян отбыл туда, куда путешественник отправляется совершенно один и без всякого багажа. Достойной характеристикой этого человека послужило то, что он и после смерти ничего не оставил: никаких бумаг, никакого завещания, никакого ключа, посредством которого можно было бы узнать о его другой жизни, столь отличной от жизни на Фрауэнгассе. Себастьян ушел, унеся с собой свою тайну.
Дезирэ осталась одна еще на несколько часов в этом тихом доме. Она механически стала приводить его в порядок. Не все ли равно – будет завтра порядок в доме или нет? Кто придет, чтобы заметить последнее прикосновение ее руки? Она работала с лихорадочной поспешностью. Но и работа должна в конце концов закончиться, и вот этого-то и поджидают думы.
Думы Дезирэ захлестнули ее, когда она поднялась наверх в гостиную, где гостям подавался свадебный обед всего только восемь месяцев тому назад. Гости – Казимир, графиня, Себастьян, Матильда, Шарль! Теперь Дезирэ стояла одна в безмолвной комнате. Она не смотрела на стол. Все гости ушли. Прошлое похоронило своих мертвецов. Она подошла к окну и отвела занавеску, как она это сделала в день своей свадьбы, когда впервые увидела Луи д’Аррагона. И снова сердце ее забилось. Она обернулась и посмотрела на дверь, точно ожидала, что сейчас войдет веселый Шарль, объясняя (он был такой мастер объяснений) свою встречу на улице и отодвигаясь, чтобы Луи мог войти. И Луи, смотревший только на нее одну, вошел в комнату и в ее жизнь.