Дело в том, что Люсиль отказывалась понимать приятелей, которые после многих лет тесного знакомства начинали величать друг друга «месье» и «мадмуазелями». То был камень на тропе Альфонса, который, подобно большинству из нас, казался ему каким угодно, но только не гладким. Люсиль была так весела, а нелегко всерьез любить девушку, которую не впечатляют даже английские сапоги для верховой езды.
В этот момент из-за зигзагообразной излучины дороги, бегущей ниже шато, появился экипаж барона, и лицо мадам де Клериси приобрело выражение тихой отрешенности. Через некоторое время коляска с эффектными желтыми колесами достигла ровного участка, на котором расположилась группа. Из обитых сатином недр кабины появился, подобно выползающей из розового бутона упитанной гусенице, сам барон – толстый коротышка без шеи и с багровым лицом. Редкие крашеные усики не скрывали неприятного рта со слишком алыми и чувственными губами. Только проницательный взгляд противоречил впечатлению о бароне как существе, сосредоточенном лишь на плотских интересах. У него были умные маленькие глазки, не устремляющиеся за облака и не упускающие ничего под ногами. Но вряд ли господин Жиро делал честь роду человеческому. То был человек, искусно и дерзко жонглировавший миллионами, и в определенных кругах его почитали почти как бога. Но для меня даже обычный лодочник, демонстрирующий ловкость в обращении с веслом, и то гораздо более почтенная персона. Хотя любое мастерство достойно уважения.
В имении присутствовали и другие гости. Когда барона представляли им, он держался с напыщенностью и высокомерием, которое сходит с рук только верхушке новоявленных богачей. Люсиль, как узнал я позже через месье Альфонса – наша дружба основывалась на терпении, с которым я внимал его болтовне об этой молодой леди, – была одета тем вечером в белое. Конечно, не мужчинам судить о нарядах и фасонах, но волосы ее, в соответствии с дурацкой модой тех дней, были до половины завиты. Впрочем, всегда легко критиковать старую моду. А особенно в наши дни, когда свет, раскрыв рот во всю ширь, глотает любую новинку. По мне, Люсиль одевалась прелестно, но вы, современные дамы, потешающиеся сейчас надо мной, безусловно правы – вы в тысячу раз «прекраснее» в своих мужеподобных облачениях.
Со временем гости разбрелись по тенистому саду, и барон принял предложение мадам подкрепиться на террасе, куда слуга доставил поднос с крепкими напитками. Полезный обычай пить послеобеденный чай еще не привился по эту сторону пролива, и французским дамам оставалось чему поучиться.
– Ах, мадам! – воскликнул барон голосом, который можно описать как металлический, ибо содержалась в нем какая-то жесткая нотка. – Только поглядите на эту молодежь!
Его пухлая белая ручка указала на Альфонса и Люсиль, прогуливающихся по апельсиновой аллее. Сам воздух там казался оранжевым – настолько густо облепляли ветви спелые плоды.
Госпожа де Клериси посмотрела в ту сторону, рассеянно кивнув.
– Надо попытать месье виконта на предмет приданого, – продолжил финансист с сухим смешком, вовсе не серебристым, несмотря на обилие слитков в его сундуках. Виконтесса улыбнулась серьезно и предложила гостю одно из тех маленьких квадратных печений, которыми славится Фрежюс.
– Мадам не в курсе этого вопроса?
– Совершенно, – отозвалась та, глядя барону прямо в глаза.
– Ну да, – пробормотал Жиро, обращаясь, надо полагать, к далеким горным отрогам. – Такие вещи, разумеется, не для дам. Но есть другая сторона. – Толстяк похлопал ладонью по жилету. – Имеется в виду взаимное расположение, сердце. Да, дорогая моя виконтесса, сердце.
– Верно, – мадам кивнула, бросив на собеседника свой обескураживающий прямой взгляд. – Сердце.
В эту самую минуту в апельсиновой аллее Альфонс пытался вывести Люсиль на серьезный разговор и, что любопытно, прибег к тому же самому слову, что прозвучало в разговоре между их родителями на террасе.
– У вас нет сердца? – возопил он, притопнув ножкой по мшистой лужайке. – Вы всегда смеетесь, когда я говорю серьезно. У вас нет сердца, Люсиль?
– Не знаю, что подразумеваете вы под сердцем, – ответила девушка, слегка нахмурившись, словно предмет разговора не забавлял ее. На такой вопрос и человек поумнее Альфонса Жиро не нашел бы что ответить.
– Значит, вы бесчувственны, – вскричал маленький француз, вскинув руки, будто с намерением призвать в свидетели деревья.
– Это возможно, только мне кажется, это не объясняет, почему я не всегда серьезна. Вы вот умеете веселиться не хуже других, и в такие моменты нравитесь мне больше всего. Но как только мы остаемся наедине, вы превращаетесь в трагика. Неужели причина в сердце, Альфонс? И стоит ли называть тех, кто смеется, бессердечными? Сомневаюсь.
– Вы знаете, что я люблю вас, – выдавил юноша, и выражение округлого лица приобрело несвойственные ему черты.
– Что ж, – ответила она с непонятно откуда взявшейся суровостью, которой навряд ли учат в монастырской школе. – Вы уже дважды сообщили мне об этом, считая с того дня, как вспомнили о моем существовании в прошлом месяце, на балу. Но сегодня вы безнадежно серьезны. Давайте вернемся на террасу.
Наклонившись, девушка подобрала упавший с ветки апельсин и бросила его в траву, играя с собакой.
– Вот видите, – с улыбкой заметила она, – Талейран не утруждает себя пробежкой. Он стал таким толстым и важным и боится, что сельские псы его увидят. Это все Париж. Париж портит всех.
– Вам известны планы моего отца насчет нас, – сказал Альфонс после небольшой заминки, вызванной необходимостью отодвинуть в сторону Талейрана с апельсином.
– Планы барона, как мне рассказывали, всегда блестящи, да только… – Люсиль замялась и звонко рассмеялась. – Только вот я ничего не смыслю в финансах!
Они прошли еще несколько шагов между аккуратными клумбами, где весенние цветы уже готовились проклюнуться в бутон. На террасе Альфонс и Люсиль застали виконтессу и месье Жиро. По направлению к дому удалялся слуга, беспечно держа маленький серебряный поднос. Барон стоял, держа в руке нераспечатанный конверт.
– С вашего позволения, мадам, – донеслись до молодых людей сопровождаемые коротким самодовольным смешком слова. – Деловой человек – раб сиюминутных забот. А дела государственные никогда не пребывают в покое. Великая страна ворочается даже во сне.
Заручившись разрешением хозяйки дома, барон открыл конверт, смакуя важность момента. Но стоило ему взглянуть на бумагу, как он переменился в лице.
– Правительство рухнуло, – выдохнул Жиро побелевшими губами и пойдя пятнами. Напрочь, похоже, забыв про дам, он смотрел только на сына. – Это может повлечь за собой очень многое! Я должен вернуться в Париж немедленно! Весь город охвачен волнением. Боже мой, чем-то все это кончится?
Барон торопливо извинился и через несколько минут его экипаж уже громыхал по серым камням мостовой.
– В Париже волнения, – встревоженно повторила Люсиль, оставшись наедине с матерью. – Что это может означать? Существует ли опасность? Не грозит ли что папе?
– Полагаю, что нет, – спокойно ответила виконтесса. – Ему ничто не угрожает.
Глава VIIIВ Париже
Le plus grand art d’un habile homme est
celui de savior cacher son habileté[58].
Возникает необходимость бросить хотя бы беглый взгляд на те события мировой политики, которые наложили отпечаток на скромное существование героев этой истории. Старику позволительно высказать собственное мнение – вернее, согласиться с мнением великих умов, что наше существование на земле есть только часть большого замысла. Да, люди всего лишь пешки, передвигаемые высшей силой туда или сюда по громадной шахматной доске, но в то же время, пусть зрение наше зачастую заслоняет фигура рыцаря, епископа или короля, в тени которого мы находимся, наше присутствие может с таким же успехом повлиять на ходы старших фигур, как и их на наши.
То, что моя жизнь может быть подвержена политическим ветрам, я понял через неделю или две после того, как Люсиль, не соизволив объяснить внезапную свою холодность, уехала в Ла-Полин.
Тем вечером я сидел в своем кабинете, курил и, признаюсь, думал о Люсиль. Однако мысли мои носили сугубо практический характер: я с удовлетворением вспоминал о маленьких усовершенствованиях, осуществленных мною – с норфолкской энергией, наверняка задевшей кое-кого из тамошних обитателей, – за время нашего краткого пребывания вместе с виконтом в провансальском шато. Теперь мне доставляло удовольствие думать, что жизнь Люсиль в одном из самых древних замков Франции не нанесет вреда ее здоровью. Не слишком подобающие влюбленному мысли, воскликнет романтический читатель. Пусть так. Каждый любит на свой лад. «Воздух и вода! – вскричал виконт, наблюдая, как рабочие выполняют мои указания. – Вы, англичане, просто помешаны на этом».
Появление в комнате сего старого джентльмена прервало цепь моих размышлений и через несколько минут раскрыло передо мной характер моего патрона с совершенно неизвестной и неожиданной стороны. Он пребывал в явном возбуждении и словно сбросил с плеч лет десять.
– Я говорил, что мне нужен под рукой человек молодой и сильный, – начал виконт, усаживаясь в кресло. – Давайте объяснимся, мистер Говард.
– С превеликим удовольствием.
Коротко рассмеявшись, он наклонился и взял с моего письменного стола перо – во время разговора ему нравилось крутить что-нибудь в пальцах.
– Время пришло, друг мой. Намерены вы поддержать меня?
– Да.
– Вы человек немногословный, – отозвался старик, бросив на меня проницательный взгляд, так не вязавшийся с его благообразными чертами. – Но большего не требуется. Правительство пало. Доктора утверждают, что императору осталось жить всего ничего!
Он щелкнул пальцами и посмотрел на часы. Было восемь. В половине седьмого мы отобедали.
– Поедете сейчас со мной? Хочу показать вам состояние Парижа: настроение жителей, их помыслы. Никогда не меша