Мы еще некоторое время обсуждали Дивера и его аферы, за последнюю из которых ему грозил серьезный риск получить пинок лично от меня. В нескольких случаях этот дерзкий субъект забирал слишком круто к ветру, и Джон Тернер мог прихлопнуть его в любой момент.
Но Альфонса это нисколько не успокоило. Ему казалось, что честь его задета оскорблением человека, числящегося его другом, и маленький француз не принимал участия в разговоре, когда речь заходила про Дивера.
Покончив с вином, Джон Тернер сразу откланялся.
– Если не буду двигаться, я тут же усну, – пояснил он.
Вскоре после этого Альфонс стал выказывать признаки нетерпения, достигшие кульминации в факте его ухода. Я остался один и стал сочинять письмо Сэндеру. Бегство Дивера, оказавшееся столь же окончательным, сколь и внезапным, не могло не повлиять на расследование, которое вел мой агент. В голове у меня всплывали разные подозрительные эпизоды, связанные с элегантно одетым авантюристом, с такой легкостью проникшим в дом Изабеллы.
Как выяснилось позже, Альфонс отправился прямиком на Гайд-Парк-стрит и застал Изабеллу одну. Мадам де Клериси и Люсиль регулярно посещали расположенный по соседству католический храм, в котором многие француженки возносили тогда молитвы за своих близких и страну.
– Говард грубо оскорбил мистера Дивера, – доложил Жиро. – У меня на родине такие обиды смываются только кровью.
И он живыми красками обрисовал сцену, имевшую место в курительной клуба.
– Но получается, что мистера обидел Тернер, а не Дик, – заметила девушка.
– Верно, но Говард спланировал все. Это была западня, ловушка.
– Весьма хитрая, – кивнула Изабелла с непроницаемой улыбкой. – Не знала, что у Дика есть мозги.
– Мистер Тернер знавал, как получается, Дивера прежде, – продолжал рассказывать Альфонс. – И имеет причины жаловаться на него, хотя я не поверил ни единому слову. Итак, Говард намеренно оскорбляет одного из ваших друзей, джентльмена, который ужинал в этом доме. Говард берет на себя слишком много. Одно ваше слово, мисс Гейерсон, и я брошу ему вызов.
Изабелла, как рассказывал мне потом Альфонс, встретила это предложение с плохо скрытой насмешкой.
– Дик никогда не боялся отвечать за свои поступки, – сказала она, не разделяя возмущения своего новоявленного защитника.
– Но зачем ему понадобилось так делать?
Девушка ответила не сразу, и Альфонс, доброе сердце которого неизменно брало верх над горячим темпераментом, осмелился высказать догадку сам.
– Быть может, он считает, что мистер Дивер – не самый подходящий друг для вас, мисс Гейерсон?
Изабелла саркастически рассмеялась и изрекла новую ложь обо мне.
– Мои дела его не волнуют. Нет, причина в том, что мистер Дивер слишком умен, чтобы Дик позволил ему беспрепятственно наблюдать за своими действиями. Дик наверняка понимает, что Дивер знаток по части денежных вопросов, и его куда труднее обмануть, чем вас или нескольких глупых и доверчивых женщин.
– Вы имеете в виду мое наследство?
– Да, – ответила подруга моего детства. – Вполне вероятно, мистер Дивер питает такие же подозрения, что и прочие. Но какой же вы простак, месье Жиро!
Альфонс пожал плечами.
– Это не так, Мадемуазель, – ответил он с веселым смехом. – Я самый настоящий дурак.
Изабелла не поднимала глаз, но ее руки, неподвижно лежащие на коленях, были плотно сцеплены.
– Всем известно, что Дик снабжает мадам де Клериси деньгами, которые идут не с ее поместий, – заявила девушка. – Откуда же тогда они берутся?
– Вы предполагаете, что Говард нашел мои деньги и теперь ссужает ими мадам де Клериси и Люсиль?
Что ответила бы на это Изабелла, осталось неизвестно, потому как в этот момент слуга открыл дверь и впустил меня в тишину, слишком многозначительную даже для человека, не слишком чувствительного к подобным вещам. Я заметил возбуждение Альфонса Жиро и какой-то особенный блеск в глазах Изабеллы. Думаю, она принадлежала к женщинам, которым доставляет удовольствие разжигать между мужчинами ссоры. На щеках ее выступил румянец, сделавший ее неотразимо привлекательной. Никогда прежде я не видел старинную подругу такой.
Первым заговорил Альфонс.
– Есть несколько вещей, по которым мне хотелось бы потребовать у вас объяснения, месье.
– Извольте. Но я не намерен ссориться с вами, Жиро.
Я посмотрел прямо на девушку, которая не отвела взгляда. Но думаю, она понимала, что я виню в случившемся ее.
– Вы оскорбили друга мисс Гейерсон.
– Это касается исключительно меня и мисс Гейерсон. Я избавил ее дом от мошенника, вот и все.
Изабелла, как мне показалось, хотела что-то сказать, но снова стиснула бледные губы и посмотрела на Альфонса.
– Вы снабжали мадам де Клериси деньгами в течение последних шести месяцев?
– Да.
– Своими деньгами?
– Совершенно верно.
По доброте душевной я не напомнил маленькому французу, что тот и сам одолжил у меня тысячу франков.
– Вы постоянно уверяли меня, – напирал Альфонс, выпестовавший, похоже, свой гнев, – что у вас нет ни гроша. Откуда же тогда деньги?
– Я их занял.
– И если мадам де Клериси не вернет долг, вы банкрот?
– Именно.
– И вы предлагаете мне поверить в это? – Жиро презрительно рассмеялся.
– Нет, – ответил я, направляясь к двери, потому как терпение мое подходило к концу, и я не видел иного пути избежать ссоры. – Можете думать, что вам заблагорассудится.
Бросив от двери последний взгляд на лицо Изабеллы, я увидел на нем выражение, заставившее меня перенестись в дни школьных каникул, когда мы вместе бродили по лесам Хоптона и были, смею признаться, весьма подвержены сантиментам.
Глава XXIIДом
Les plus généreux sont toujours ceux qui n’ont rien[105].
События во Франции, ужасные сами по себе, потрясли все народы. Даже дремлющий Северный Медведь пробудился от сна и в раздражении жестоко прошелся когтями по статьям Парижского мира[106]. Американцы, наши собратья по части энергично думать, говорить и действовать, подняли большой шум против нас за то, что Британия позволила злосчастной «Алабаме» покинуть наши берега, полностью готовой для разрушительных набегов на торговлю[107]. Дух соперничества и борьбы витал во всем мире. Всегда дружившие народы питали в себе воображаемые обиды на соседей, и все, у кого имелся скелет в шкафу, спешили выставить его на публичное обозрение.
Пронесшийся по школьному двору слух о драке пробуждает скрытые страсти, и многие мирные до того кулаки начинают вдруг чесаться. Франция и Пруссия, вцепившиеся друг другу в глотку, вот так же вызвали завихрения на всем пространстве Европы, и многим англичанам захотелось ринуться в бой, неважно с кем.
Беспокойной весной 1871 года мадам де Клериси и Люсиль вернулись в Хоптон, где теплый и погожий апрель заставил их признать, что английский климат не так уж и скверен. Что до меня, то Хоптон больше всего нравится мне осенью, когда старые фазаны ссорятся друг с другом в зарослях, а изгороди из кустарника кишат жизнью.
Вышеозначенное мнение дамы соблаговолили сообщить мне по моем прибытии в имение, вскоре после Пасхи. И не спорю, я нашел старый дом на удивление уютным и гостеприимным и наслаждался свежей зеленью на серых стенах и ароматом весны, наполняющим морской ветер, гуляющий над низменным плоским берегом.
Приехал я без предупреждения – инстинкт подсказывал, что не стоит ставить Изабеллу в известность о моем появлении по соседству. Скача по аллее, я увидел Люсиль – живое воплощение весны среди цветов. Заслышав стук копыт, она обернулась и, узнав меня, изменилась в лице. Румянец, вызванный, вероятно, гневом, залил ее щеки.
– Я приехал с добрыми вестями для вас, Мадемуазель, – сказал я. – Скоро вы вернетесь домой и навсегда отряхнете со своих ног прах Хоптона.
– Я не настолько неблагодарна, как вы думаете, – живо возразила девушка. – И мне нравится Хоптон.
Подошедший садовник принял у меня лошадь, и мы с Люсиль вместе пошли к дому.
– Я признательна вам, месье Говард, – произнесла Мадемуазель самым мягким тоном, который мне приходилось слышать в общении со мной. Если честно, я помнил каждый оттенок ее голоса. – Признательна за все, что сделали вы для мамы, для нас, вернее сказать. Вы проявили себя настоящим другом.
Эта неожиданная перемена сбила меня с толку и не сомневаюсь, что жертва ее пришла в оцепенение, способное разгневать любую женщину. Но Люсиль всегда была слишком проворна, и не успел я уловить ее текущее настроение, как она уже переменилась, оставив меня далеко позади.
– Где пропадали вы все эти месяцы? – спросила она так, будто в самом деле ждала ответа. – И почему не писали?
– Я гонялся за химерой, Мадемуазель.
– Которую вам никогда не удастся настигнуть.
– И преследовать которую я никогда не перестану, – ответил я, без особого успеха стараясь подражать легкости ее разговора.
Когда мы вошли в дом и застали мадам за ее шитьем наверху, в утренней гостиной, окна которой выходят на море, – той самой комнате, кстати, в которой я сейчас сижу и пишу эти строки, – манеры Люсиль претерпели еще одно резкое изменение.
– Мама, прибыл месье Говард, – сказала она. – Наш благодетель.
– Рада видеть вас, mon ami, – приветствовала меня виконтесса и как настоящая хозяйка, поинтересовалась, не голоден ли я.
Я привез с собой кипу иллюстрированных газет и при их помощи убедил даже Люсиль, что бегство из Парижа не являлось чрезмерной предосторожностью. Следом за ужасами осады последовал еще больший кошмар Коммуны, когда повстанцы из Национальной гвардии расстреливали честных людей и вся столица оказалась во власти черни. Воистину это царство террора навсегда останется черным пятном в истории столетия и всего французского народа