ика на довольно большие расстояния, так как камыша поблизости не росло.
Агнессу удивила теснота погреба, узкого, словно средневековый "каменный мешок", и она подумала, как, должно быть, страдает в заточении этот кочевник. Заметила она также, что кусок утрамбованного земляного пола вокруг тюфяка тщательно подметен. Когда первое ее изумление прошло, она напомнила себе самой, что у ее пленника врожденная способность устраивать походное жилье. "Я рассчитывала навести у него порядок, - подумалось ей. - А он обошелся без моих услуг".
Много раз затем она приходила к "Инжиру", смело ныряла под зеленую мантию листвы, которая, шурша, смыкалась за ней. Потом молча усаживалась на нижнюю ступеньку, пока цыган, также молча, вынимал из пляжной сумки продукты и складывал в нее пустые консервные банки, оберточную бумагу, в которой ему приносили мясо и сахар и которая, разлетевшись вокруг, могла бы выдать его присутствие в тайнике. Обычно Агнесса задерживалась немного, ссылаясь на усталость. Цыган сидел молча, подобрав под себя ноги, прислонившись к стене, и все же был совсем близко, так что в зеленоватом свете, пробивавшемся в жерло пещеры, Агнесса замечала, вернее угадывала его беспокойный взгляд. Оцепенение понемногу овладевало Агнессой и она не сразу стряхивала его с себя. Потом прощалась с цыганом и выходила на свет.
Но как-то под вечер на мыс Байю явилось двое жандармов.
- Эй, мадам! К нам гости! - крикнула сообразительная Ирма, заметив их на вершине холма, и сразу же снова начал играть с мальчиком на площадке перед домом, время от времен бросая взгляд в сторону спускавшихся по тропинке визитер в полицейской форме.
Им навстречу вышла сама мадам Агнесса. Жандармы объяснили цель своего визита. Дело в том, что они разыскивают подозрительных людей, тех, у кого бумаги не в порядке. Гиерская жандармерия отрядила их для этой цели в Пор-Кро.
- И верно, я вас совсем не знаю, впервые вижу у нас на острове, сказала хозяйка мыса Байю.
Она уже поняла, что жандармы ищут цыгана: они говорили именно о мужчинах, а не вообще о людях, у которых бумаги не в порядке. А ведь и женщин, евреек и англичанок, не успевших выехать, имелось на Лазурном берегу немало, и Виши устраивало на них облавы.
- Позови маму, - обратилась Агнесса к Ирме.- Если только она дома, добавила она.
Она надеялась, что Викторина поймет и, скрывшись черным ходом, побежит предупредить цыгана об опасности. Но Ирма, недолюбливавшая жандармов, как и все в те времена, ничего не знала о тайнике в "Инжире" и не уловила намека хозяйки, поэтому Викторина не замедлила явиться собственной персоной.
- Вот и все обитатели дома, - сказала Агнесса. - Заходите, мы покажем вам наши документы.
Жандармы хотели было сначала задать интересующие их вопросы, но Агнесса настояла на своем. Скоро стемнеет, и она рассчитывала задержать обоих жандармов у себя как можно дольше, чтобы после заката солнца они, не заглядывая никуда, отправились с мыса Байю прямо в порт. Разложив все имевшиеся у них документы, включая метрику Рокки, рядом с литровой бутылкой вина и двумя стаканами, Агнесса без труда выудила у нежданных гостей важное признание: прежде чем попасть к ней, они опросили кое-кого из жителей Пор-Кро. Но добавили, что им еще придется немало дней повозиться здесь. Ну и велик, оказывается, этот самый Пор-Кро! Посмотреть с материка- так, пустяки. Из этих бесед Агнесса заключила, что, во-первых, у жандармов нет
Исходя из всего этого, Агнесса посетовала на войну, которая никак не кончится, на трудные времена и, заранее извинившись за скудость угощения, велела Викторине поскорее приготовить "тукаю". А пока варилась кукурузная каша по-марсельски, она силком потащила за собой жандармов по всему дому, от чердака до нижнего этажа; подвала у них не было, так как дом был построен на скале. Даже спальню она открыла и ввела туда гостей.
- Да, да, непременно зайдите. Потом сможете с чистой совестью написать, что осмотрели все помещение.
В ту самую минуту, когда они переступили порог спальни, взгляд Агнессы привлекла кобура револьвера, блестящая, тяжелая даже на вид, свисавшая с ремня на правое бедро жандарма. И когда они вдвоем очутились в спальне, Агнесса вдруг вспомнила, что в стенном шкафу за стопками белья спрятан браунинг Ксавье и целая коробка патронов. Но если она и подумала о браунинге, то вовсе не от страха, что во время этого импровизированного обыска могут найти запрещенное в те времена оружие. Просто она вспомнила о револьвере впервые после оккупации и только тогда, когда в ее доме появились прислужники Виши и немцев, разыскивающие спрятанного ею человека.
Тем не менее план ее удался: жандармы выбрались из ее дома только поздно вечером, когда уже совсем стемнело.
- Вы идете в порт? - спросила она. - Викторина, покажите этим господам кратчайшую дорогу, а то ни зги не видно. А заодно загляните в бакалейную лавку и передайте им талоны на шоколад для Рокки. А также для Ирмы. Вчера шоколад еще не распределяли; если бакалейщик получил шоколад сегодня, воспользуйтесь случаем и возьмите его.
Успокоившись на этот счет, - Агнесса знала, что Викторина не отстанет от жандармов и дойдет с ними до порта, - она подождала минут десять, то и дело поглядывая на свои часики, потом, захватив провизии вдвое больше обычного, побежала к "Инжиру".
Цыган сразу понял все. При свете фонарика, который держала Агнесса, он разрушил свое жилье, уничтожил все его следы, и с одним одеялом и мешком провизии он исчез на глазах Агнессы в непроглядно темном море зарослей.
Агнесса указала ему в темноте, как добраться до вершины откуда был виден весь остров. С минуту она неподвижно стояла на месте, вслушиваясь во мрак, как будто надеялась, что цыган вернется. Но только ветер свистел в соснах да приглушенный гул моря доносился сюда, на этот пригорок. Агнесса направилась домой и возвращалась гораздо медленнее, чем шла сюда. Она шла, прижав к боку пустой чехол, из которого вытряхнула сосновые иголки, запасное одеяло - все, что осталось от цыгана, - и всю эту долгую дорогу бок о бок с ней шагала грусть
Ночи, сон несли с собой тревогу. Она беспокоилась о своем отшельнике, и ничто не могло ее отвлечь: ни два письма, полученные от родных, где сообщались не особенно утешительны сведения о Симоне, но после своего путешествия в Париж, Агнесса уже не могла не видеть, что судьба военнопленного' брата стала ей безразлична; ни стабилизация фронта в Ливии, что передало и подтвердило радио; ни кампания итальянской прессы, требовавшей передачи Италии Ниццы, Корсики и Савойи, хотя эти требования взволновали весь Лазурный берег. Бессонными ночами перед Агнессой возникал образ затравленного человека, таящегося во мраке среди вересковых пустошей, забившегося под уступ скалы, а с зарей занимавшего наблюдательный пост возможно, им служила вершина дерева, - откуда его беспокойный взгляд следил за всей округой. А она тем временем нежится в кровати, узнает о том, что занялась заря, лишь по мирным розоватым бликам, пробегающим вдоль портьер.
Именно в такие минуты пыталась она представить себе лицо цыгана. Но память подсказывала лишь тонкий силуэт, бесшумную поступь, непостижимо блестящие волосы. Она вспоминала его лицо таким, каким оно было в первую их встречу в Кань, во время их совместного путешествия в Пор-Кро, в первые дни отшельничества, и позже, когда оно заросло бородой и напоминало мрачный и смутный лик, черты которого исчезли из ее памяти.
Когда Агнесса подсчитала, что продукты, которые она вручила цыгану в вечер появления жандармов, должно быть, уже пришли к концу, она ночью вышла из дома с новым запасом провианта. Несколько раз прошла она весь сосновый лес, где они тогда расстались; она бродила, все расширяя круги, в надежде, что он ее ждет и сумеет разглядеть в темноте. Пусть они с трудом понимали друг друга, она чувствовала, знала, что между ними существует взаимное понимание, какая-то внутренняя близость. Свет ущербного месяца еле пробивался сквозь ветви. Агнесса бродила по лесу, не боясь заблудиться, в том состоянии уверенности, которая безошибочно ведет лунатика. Но сосновые иголки, устилавшие землю, потрескивали лишь под ее собственными ногами; три ночи подряд она возвращалась домой, так и не встретив того, ради кого вслепую бродила во мраке. Викторина, струхнувшая после появления в доме синих жандармских мундиров, явно не намеревалась пускаться ночью на поиски. Возвращаясь домой, Агнесса всякий раз заставала ее бодрствующей на кухне.
- Не встретила, - говорила хозяйка, кладя мешок с провизией на край стола и без сил опускаясь на табурет.
На четвертую ночь перед нею на тропинке внезапно вырос цыган; он стоял прямой, неподвижный, словно эта мгла, ветер, сумеречная луна помогли ему материализоваться.
- Наконец-то, - еле слышно шепнула Агнесса.
Она остановилась. Сердце громко стучало в груди. Призрак сделал шаг вперед. Агнесса увидела возникшее во мраке и в ее памяти почти нечеловеческое лицо, обросшее бородой, казавшееся еще более звериным из-за блеска выпуклых белков и беспокойного взгляда. При его приближении, которое настигли ее словно внезапно вспыхнувший луч, она отступила, поскользнулась на хвое и мягко упала навзничь.
А цыган уже наклонился над ней. Она сопротивлялась, но не борясь, не протестуя всем существом, не возмущаясь. Она не чувствовала на своем лбу прерывистое дыхание, потом борода прижалась к ее лицу, вовсе не такая жесткая, какой она казалась ей раньше. Ночной призрак был с ней рядом, что-то шептал, а что - она не понимала. И пока она отталкивала его руки, шарившие по ее одежде, она узнала тот дух, который подымался тогда из логова. И точно такое же оцепенение сковало ее сердце и разум. Она знала, что уступит, она уже мысленно уступила. Но атака была столь недвусмысленна и груба, что застигнутая врасплох Агнесса испустила громкий крик и упругим движением вскочила на ноги.
- Нет, - произнесла она. - Нет, нет, не хочу! - и, поднеся обе руки к лицу, судорожно потерла то место, где щеки покололо бородой.