Близок июнь, и в хорошую погоду я буду сажать Рено на багажник, и мы будем ездить с ним в бассейн. Пусть там тоже немцы, зато хоть без формы.
- А вот я не вижу немцев, - возразила тетя Луиза. - В буквальном смысле слова не вижу - просто приучила себя их не видеть.
- Да, но я так не могу, я уверена, что они выслали мою самую близкую подругу.
- Замолчи! - вдруг крикнула тетя Луиза, прижав руку к груди и испуганно поглядывая на дверь, ведущую в кабинет мужа. - Умоляю тебя, никогда не говори в нашем доме о высылке.
В бассейне "Рэсинг" Агнессе приходилось встречать немецких офицеров, кстати сказать, выглядевших в своих купальных трусиках уже далеко не юными и порядком потрепанными, будто их вытащили на свет божий из резервов ландштурма - вообще в последнее время в Париже стали гораздо реже попадаться великолепные, словно с картинки экземпляры арийцев. Встретила она там также Сибиллу де Мофрелан. Эта юная особа, восемнадцати лет от роду, явно была заводилой одной из группок молодежи, главенствовавшей в клубе. Агнесса обнаружила здесь те же самые манеры, смех, умение привлечь к себе мужские взгляды--все то, что по наивности души считала отошедшим в область преданий и на чем, к великому ее удивлению, никак не отразились события последних лет. Она старалась держаться в стороне от этой компании и отвергала все попытки сближения, ссылаясь на то, что ей все время приходится наблюдать за сынишкой, плававшим в детском отделении бассейна.
Рено действительно с превеликой охотой барахтался в воде, но иногда, не сказав никому ни слова, вылезал на барьер, садился рядом с матерью и, наклонив головенку, тоскливо водил ладонью по белым изразцам. Она сама в эти минуты особенно ярко вспоминала песчаный пляж Пор-Ман, разноцветную гальку, с грохотом перекатывающуюся по дну, слюдяные блики волн, и, глядя на утратившее прежний загар тельце сына, невольно сравнивала его с тем
- Мы отправляемся всей компанией к Румпелю есть ромовые бабы! - заявила ей как-то Сибилла. - Только там они совсем такие, как до войны. Пойдемте с нами. Захватите вашего сына, он не будет на вас в претензии.
Агнесса отвергла приглашение, но, не имея возможности в этот раз сослаться на сына, сказала, что, по ее наблюдениям, на улице Риволи в чайном салоне Румпельмайера за всеми столиками полно немцев.
- Ну и что? Неужели вы из-за этого лишитесь аппетита? Ох, Агнесса, нельзя ли без комплексов!
При этих словах Агнесса помрачнела, а ее собеседница, усмехнувшись, добавила, что все это просто преувеличение. "Возможно, я действительно преувеличиваю, - подумала Агнесса, оставшись в одиночестве. Но если я не могу иначе?"
Она вошла в воду, где барахтался мальчик. Жильберта и Манюэль, которых познакомила с Сибиллой де Мофрелан сама Агнесса, позволили себя увлечь своей новой приятельнице, соблазнившись ромовыми бабами довоенного качества.
Но вот как-то утром, когда Агнесса еще лежала в постели после ночи, похожей на все остальные ее ночи, наступавшие для нее лишь после половины второго, так как до часу она обычно слушала радио, в спальню без стука ворвалась Ирма:
- Мадам, мадам! Сегодня утром они высадились!
- Что? От кого ты это узнала?
Остатки сна мигом улетучились. Агнесса поднялась, села.
- В очереди у молочной. Но я-то, слава богу, не такая уж дура! Получила справки из самых верных источников: у кухарки со второго этажа, которая работает у коллаборационистов. Ее хозяину звонили из канцелярии "Мажестика" в восемь часов утра! Ох, мадам, подумайте только, конец им!
- Открой скорее ставни. Поставь пластинку, любую, какая попадется. Утром всего бывают помехи, и намучаюсь же я! Но с улицы могут услышать.
В ночной сорочке, как была, она уселась у приемника. Швейцарская станция безмолвствовала. Английское радио будто взбесилось, из-за помех ничего нельзя было разобрать. Ради такого исключительного случая Агнесса позвонила на улицу Ренкэн: дома была только тетя Луиза, которая кратко, в завуалирован-* ной форме сообщила ей о происшедшем.
- Сегодня не выходи с малышом на улицу, слышишь, я запрещаю! - сказала Агнесса Ирме, накидывая халатик.
Она боялась, что на улицах могут быть волнения, беспорядки, патрули. Выйдя в садик, она через прутья решетки поглядела на площадь. Ничего. Прохожие шли по своим делам. Ни одного военного.
После полудня весь Париж узнал о событиях, поверил в них, о них заговорил. Но до половины первого ночи более точных сведений не поступило. Наконец, в ночных передачах, которые не так забивали, как дневные, были сообщены факты, подтверждавшие успех рискованной операции.
Союзники высадились в двухстах пятидесяти километрах от Парижа, и для Агнессы, для всех парижан рухнула стена мрака. Июньское солнце, стоявшее над городом, стало иным, дни мерились теперь иной меркой. Агнесса бросила ходить в бассейн, сидела с сыном дома на площади Брезиль, ожидая услышать еще какие-то новости. Часы тянулись бесконечно долго, вечер медлил: по немецкому времени день начинал меркнуть лишь в десять часов. Затем наступала ночь, а ночью передачи Соттанс и Би-би-си. Но иной раз эти долгожданные вести не приходили до самой зари, и только совсем под утро можно было добиться успеха: до того старательно немцы забивали передачи. Когда сообщение кончалось, а Агнессе удавалось расслышать меньше половины, она успокаивала себя: "Через час будет лучше слышно!" - и ложилась на кушетку так, чтобы приемник был поблизости. Она дремала, вдруг просыпалась, пугалась, что назначенный час прошел: но будильничек, стоявший на приемнике, рассеивал ее страхи. Бывало, что в дверь потихонечку стучались и в спальню бесшумно проскальзывала Ирма; она спускалась из своей комнаты на пятом этаже, запахнув старенький халатик, под которым четко вырисовывались ее молодые груди, и обе женщины, вслушиваясь в тишину, окутывавшую дом и город, терпеливо ждали, поглядывая на будильник, включали радио и подсаживались ближе к приемнику. В ночные часы не так яростно забивали передачу, вернее глушили главным образом зашифрованные послания, словесные иероглифы, звучавшие в ту пору отвлеченно и даже не очень серьезно, и лишь впоследствии стало известно, что именно от них зависел успех высадки союзников на побережье. Агнесса и Ирма, прижавшись друг к другу, со страстью слушали эти ребусы и узнавали, что маленькие лошадки дважды приходили к финишу, что рояль стоит посреди гостиной, что Мельпомена душится фиалкой. Обе пытались схватить смысл этих очевидных бессмыслиц, каждая предлагала свое толкование: поймем завтра после дневных передач. А завтра они точно так же пытались применить ночные иносказания к реальным фактам: англичане заняли Байе, американцы - Карантан.
- Боже мой, у нас даже флага нет, что же мы вывесим в окне! - как-то утром воскликнула Агнесса.
Ей уже виделись союзники в Париже. Ведь четыре года назад немцам потребовалось всего несколько дней, чтобы добраться из Шалон-сюр-Марн до Лиона, всего один день, чтобы продвинуться от Ренна до Бреста, то есть точно такое же расстояние, как от места высадки союзников до Парижа.
На следующий день она отправилась к одному мастеру у Фландрского моста, который вел дела с Буссарделями в течение полувека,
- Мне нужен деревянный шест. Подлиннее. Три-четыре метра.
Она решила не сообщать хозяину, зачем ей понадобился такой шест. Но, добавила она, шест ей нужен к вечеру, вопрос лишь в том, как и на чем его доставить. Большинство рабочих было угнано на принудительные работы в Германию, и предприятие медленно хирело: людей нет, последний оставшийся в их распоряжении газогенераторный грузовичок прячут от немцев и не используют для перевозок. Агнесса решила принять меры предосторожности: позвонила тете Луизе, попросила ее прийти на площадь Брезиль посидеть с ребенком, а к ней прислать Ирму.
Через час обе уже выходили из мастерской. Древко привязали к рулю велосипеда, который вела Агнесса, а Ирма помогала, поддерживая шест за противоположный конец, и следила, чтобы при поворотах он не цеплялся за углы. Так они гуськом и двинулись в обратный путь. По кольцу Внешних бульваров кортеж пересек Париж, уже давно ничему не удивлявшийся Париж, и только изредка Агнесса останавливалась передохнуть.
- Ну, слава богу, обошлось что-то даже слишком легко! - сказала запыхавшаяся Агнесса, когда шест внесли через сад в квартиру и он, освобожденный от веревок, улегся на ковре гостиной.
- Но он ужасно длинный, - удивилась тетя Луиза.
- Вот именно, мне нужен не просто флаг, а великолепный флаг. И я уже рассчитала его размеры - белое полотнище я сделаю из одинарной простыни, причем резать ее не собираюсь.
Женщины, не мешкая, взялись за шитье. Штора для затем-; нения, правда, слишком темного оттенка - да ничего не поделаешь! - пошла на синюю полосу. Тетя Луиза сбегала домой и принесла старую занавеску из красного кумача, предназначенную для крайней полосы. Когда работа была окончена, цвета подобраны в соответствующем порядке и прикреплены к древку, женщины залюбовались лежавшим по диагонали на ковре знаменем, весьма внушительным, но еще неживым, еще не развернутым во всю свою ширь.
Не сейчас еще его вынесут в сад, еще не скоро забьется оно на ветру. Еще долго придется перешагивать через знамя, проходя по гостиной, где из-за него сдвинули в сторону всю мебель. Вновь началось ожидание. Наступление в Нормандии шло своим чередом, разворачивалось этап за этапом! подготовка, отвлекающие маневры, прорыв, окружение, преследование. На карте, висевшей в спальне Агнессы, крошечные флажки отмечали географические пункты уже совсем недалеко от Парижа, и названия их вызывали в памяти очаровательные кукольные королевства, дворянские усадьбы, виллы, безоблачно счастливые каникулы.
А в Париже перестало действовать метро, все чаще выключали электричество, газа и вовсе не было. Снабжение продуктами, и без того шедшее с перебоями, совсем расстроилось. На авеню Ван-Дейка, на улице Ренкэн, на площади Брезиль женщины ушли с головой в хозяйственные заботы. Они пустили в ход последние свои резервы: продовольственные, отопительные и осветительные. Сидели вечерами в темноте, делили свечу на сантиметровые кусочки, а карбид на граммы для ацетиленовых ламп. Готовили пищу в печках, топившихся опилками или чурками, и готовили там, где стояли эти пе