На ночь пошли Петры в охранение на лесную опушку, караулить полк. Долго стояли молча, прислушивались. Первым не выдержал Пётр первый.
— Петь, а Петь, — горячо зашептал он в ухо приятелю, — дай закурить!
Пётр второй молча достал кисет. Красный светлячок цигарки поплыл в воздухе и исчез в рукаве. Курить в охранении надо осторожно — вдруг неприятель заметит. Помолчали. Серая полоска рассвета отделила небо от земли.
— Петь, а Петь! — снова засуетился Пётр первый.
— Чего тебе?
— Вот я всё думаю насчёт Котовского. Высокий он или низкий?
— Известное дело — высокий, — сказал Пётр второй.
— Да где же высокий? Я слыхал, что низкий. С меня ростом будет. И худющий, как селёдка.
— Глупый ты человек, Сидоркин, — сказал Пётр второй. — Высокий Котовский. Из себя представительный. Полный, одним словом. Это все знают.
— Низкий!
— Высокий!
— Низкий!
— Высокий!
Снова заспорили солдаты.
А тем временем конница Котовского вышла из леса. Копыта у лошадей были обмотаны тряпками. Тихо, неслышно шли котовцы на врага. Вот на опушке пулемёт сказал: так-так-так, подтверждая, что атака началась. Спохватились Сидоркины, но на них уже смотрели из-за кустов два воронёных ствола. Глаза у винтовок немигающие — глядеть в них очень неприятно. Пришлось поднять руки вверх и пойти в плен к Котовскому.
До вечера сидели в амбаре. Пётр второй курил, притулившись к углу. Пётр первый всё бегал к щёлочке, подглядывал, что делается на дворе. Ничего разглядеть не мог, однако всё время вскакивал. Под вечер загремел засов. Часовой в выгоревшей гимнастёрке заглянул в амбар.
— Выходи! — крикнул он.
Пётр первый поглядел на Петра второго, вздохнул и поднялся. Кривой улочкой провели их к поповскому дому.
На крыльце дома стоял высокий, ладно сбитый человек в фуражке с малиновым околышем и коротким козырьком. Всё в этом человеке было крупное, сильное. Большая голова сидела на мощной шее. Сильная шея переходила в богатырские плечи. Тяжёлое тело поддерживали короткие мускулистые ноги, обутые в сапоги. Взгляд у человека был строгий и весёлый одновременно.
— Эти? — спросил он у красноармейца.
— Ну да, — отвечал красноармеец. — Мы их самых первых в плен взяли. Спорили они.
— Так, — сказал человек и спустился на одну ступеньку. — Как вы думаете, — обратился он к Петрам, — что я с вами сделаю: живьём кожу с вас сдеру или на костре сожгу?
— Котовский! — ахнул Пётр первый.
Человек улыбнулся и спустился ещё на одну ступеньку.
— Расстреляете! — угрюмо сказал Пётр второй.
— Нет, — сказал человек.
— Повесите! — поперхнулся Пётр первый.
— Ещё страшнее, — сказал Котовский. — Я вас... — Он помолчал немного. — Я вас отпущу. Видать, вы большие богатеи, если за Деникина драться пошли.
— Мы богатеи?! — У Петра первого от обиды заходили желваки на скулах. — Сам ты богатей! — неожиданно выпалил он. — А у нас-то и земли не было.
— Тогда вас офицеры никогда не били, — сказал Котовский.
— Били. Как не бить, — вздохнул Пётр второй.
— Всё в порядке, — сказал Котовский. — Идите назад. Воюйте за богатеев, и пусть вас почаще офицеры по зубам лупят. Страшнее казни я вам придумать не могу... Отвести их в лес, — приказал он, — и отпустить! — Он повернулся и пошёл в дом. Ступеньки под ним прогибались.
И снова очутились Петры в лесу. Пётр второй вышагивал крупно и молчал. Пётр первый семенил рядом и тарахтел без умолку.
— Как же это Котовский фуражки не снял? — сокрушался Пётр первый. — Не иначе, он бритый.
— Рыжий он. Я сам видел, у него из-под фуражки рыжая кудря торчала, — не соглашался Пётр второй.
— Бритый!
— Рыжий!..
Так и добрались они до деревеньки, в которой стояла их часть.
Солдаты встретили Сидоркиных радостно:
— A-а! Петры-спорщики явились.
— Где были?
— Что видели?
Пётр первый, довольный, вертелся перед солдатами:
— У Котовского в гостях были.
— Ну и как? Чаем он вас угощал?
— Угощать не угощал, — отвечал Пётр первый, — но и худого не сделал.
— Да ну! — не верили солдаты.
— Чтоб мне провалиться! — горячо божился Пётр первый.
— Вот что, мужики, — оглядевшись, негромко сказал Пётр второй. — Петька, — он указал на товарища, — правду говорит. Не туда мы с вами затесались. Котовский, по всему видать, человек справедливый. Пока не поздно — решать надо. А дальше сами судите. — Он ещё раз оглянулся и увидел ефрейтора.
— Сидоркины! — крикнул запыхавшийся ефрейтор. — Идите в своё отделение. Спать будете в третьей хате, что на краю села.
И пошли Петры спать.
А через четыре дня на той самой опушке, где стояли Петры в охранении, их расстреливали. Не удалось им уйти к Котовскому — часовые задержали.
Петра первого пуля нашла сразу. Пётр второй, коренастый мужичок, был жив ещё, когда на опушке загремело «ура» — это котовцы неслись в атаку. Он открыл глаза и увидел рослого человека верхом на коне. Какое знакомое лицо. Где он его встречал?.. Тогда этот человек был в фуражке. Ах, да... И Пётр второй улыбнулся.
— Я же говорил им, — прошептал он холодеющими губами, — что вы бритый.
Генерал Шевченко
Генерал Шевченко был храбрым, но глупым человеком. Он любил царя и потому отважно сражался за него, но сам царь давно уже был свергнут, и многие из белых офицеров поняли, что дело проиграно, что против них поднялся весь народ, что спасения нет. Но старый, упрямый генерал Шевченко думал иначе: «Нам помогает бог, — думал он, — значит, мы победим».
Всюду генерал возил с собой складной иконостас — деревянные иконы, и клетку с двумя канарейками. Он очень любил их. Денщик Васька проклинал клетку с канарейками как мог. Приходилось всё время отступать, иногда под пулями, а тут изволь тащить клетку с жёлтыми канарейками.
Зато по утрам бывали концерты.
«Фиють», — говорил кенар, когда с клетки сдёргивали шерстяной полосатый платок.
«Фить-фить-фить», — отвечал второй.
А генерал клал перед собой часы и смотрел, длинное ли будет колено, на сколько хватит у канарейки голоса.
Но последнее время денщик Васька стал замечать, что генерал реже слушает канареек. А один раз Васька заметил на щеке генерала слезу — дело небывалое. Генерал посмотрел на Ваську, смахнул слезу и пошёл передавать в Одессу генералу Мамонтову оперативную сводку. Красная Армия приближалась к Одессе, но генерал Шевченко всё ещё верил, что удастся остановить конницу Котовского.
Тук-тук-тук, — стучал телеграфист телеграфным ключом.
«Я — станция Раздельная. Принимайте точную оперативную сводку. Красная 41‑я дивизия южрес Берёзовки, 45‑я дивизия севернее Берёзовки и конная армия Котовского в самой Берёзовке. Прошу выставить сильную охрану со стороны станции Сортировочная. Всё. Генерал Шевченко».
И в сорока километрах от Одессы на станции Потоцкое поползла из телеграфного аппарата лента с точками и тире. Рядом с телеграфистом стоял громадный Котовский в куртке, обшитой мехом. Он нервничал. Конница только что заняла Потоцкое и шла прямо на Одессу. Надо было спешить.
Котовский положил телеграфисту на плечо тяжёлую руку.
— Отвечай: «Я — Одесса», — глухо сказал он.
Телеграфист ответил. Опять поползла лента.
— «Кто принял сводку?» — спрашивал генерал Шевченко.
— Отвечай, — сказал Котовский телеграфисту, — «Сводку принял Котовский».
Аппарат замолчал. Комбриг собрался идти, но снова закрутилось колесо аппарата.
— Чего он там передаёт? — спросил комбриг. — Читай!
— «Что за глупые шутки?! Я вас накажу», — прочёл телеграфист.
Котовский махнул рукой.
— К ч-ч-чёрту, — буркнул он, — вороний корм! Передавай: «Сводку принял комбриг Котовский».
Лента поползла. Телеграфист побледнел.
— Читай!
— Не могу, товарищ Котовский.
— Читай, приказываю!
— «Предлагаю опомниться и повести конницу против большевиков. Обещаю помиловать. Точка. Генерал Шевченко», — прочитал телеграфист.
Лицо комбрига стало задумчивым. Он поглядел в окно, сквозь которое видна была стоящая на поросшем травой запасном пути ржавая цистерна.
— Передавай: «Через три часа ждите в Одессе. Бил и буду бить белогвардейцев. Точка. Котовский».
Комбриг порывисто вышел. Дверь за ним хлопнула. Труба заиграла наступление.
...На станции Раздельной у аппарата стоял старый белогвардейский генерал Шевченко. Плечи его сгорбились. Морщины стали ещё глубже. Он повернулся к офицерам и сказал:
— Господа! Я думаю: всё кончено.
Потом он пошёл домой и позвал денщика:
— Василий!
Васька появился на пороге.
— Василий, отпусти канареек на волю.
Денщик заулыбался. Он вынес клетку во двор. Отворил решётчатую дверцу и подбросил двух отвыкших летать птиц в воздух. Они вспорхнули и тут же уселись на крышу соседней хаты.
«Вот и хорошо, — подумал денщик, — теперь клетку таскать не придётся».
Гриць
Бригада Котовского шла с боями по Украине. Громила петлюровцев. Строчили в атаках пулемёты, рвались снаряды, падали убитые и раненые.
Случались иногда передышки. Останавливались котовцы в отбитом у врага селе, рассёдлывали коней, мылись, засыпали беспробудным сном.
Наутро снова пела труба штаб-трубача Васьки, и опять в поход.
Долго тянулась колонна по селу. А вслед за ней бежали гурьбой ребятишки в латаных рубашонках, босые, с выгоревшими под жарким украинским солнцем волосами. За ними увязывалась обычно какая-нибудь шавка, бежит в клубах пыли и заливается, а зачем лает — неизвестно.
Одного такого мальчугана поднял комбриг к себе на седло, посадил впереди себя.
— Эй, пацан, как проехать на хутор Васильевский, знаешь?
— Да как не знать, знаю.
— А дома не заругаются?
— Та не.
— Ну, поехали.
Некоторое время ехали молча.
— Тебя как звать-то? — спросил комбриг.
— Гриць звать.