— Известны, — отвечал заместитель. — Из местных торговцев самые высокие цены у Пилипенко, а из приезжих — у Гомберга.
— А что это за Гомберг? — спросил Котовский.
— Он приехал из Одессы, — отвечал заместитель.
— А ч-что понесло его в Умань? — спросил Котовский.
— Дело в том, — отвечал заместитель, — что многие спекулянты, которые торговали при белых, убежали из Одессы после её освобождения.
— Л-ладно, — сказал Котовский, — я им покажу! С завтрашнего дня приказываю снижать цены на мясо в лавках корпуса. П‑посмотрим кто кого. Не дам я им крестьян грабить.
Заместитель почесал в затылке.
— Попробуем, — сказал он.
В то утро Гомберг проснулся в отличном настроении. Дела его шли на лад. Два года назад в стране была объявлена новая экономическая политика, которая сокращённо называлась «нэп». Государство, разорённое войной, разрешило частную торговлю.
— Давно пора, — сказал тогда Гомберг.
Ему не хотелось жить в маленьком городишке Умани, куда он переехал к сестре.
Его враги Розен и Стамоглу увязались в Умань за ним. Когда у торговцев дела идут плохо, то они иногда дружат.
С тех пор прошло больше трёх лет, но они до сих пор не поссорились и помогали друг другу держать самые высокие в Умани цены на мясо. Так тоже бывает. Когда дружба приносит деньги, то и торговцы помогают друг другу.
Розен и Стамоглу проснулись в то утро в прекрасном настроении. Накануне они вместе с Гомбергом закупили много мяса. Каждый думал одно и то же: «Вот продам мясо, выручу побольше денег — и в Одессу. В Одессе теперь живётся хорошо. Нэп, конечно, никогда не кончится, а советская власть скоро кончится, и всё будет в порядке».
Первым открыл лавку Стамоглу. Он снял замок, отодвинул засов, распахнул ставни, но в эту минуту кто-то дёрнул его сзади за штаны. Стамоглу обернулся и увидел рыжего мальчугана, сына Гомберга.
— Дяденька, — сказал мальчуган, — вас папа зовёт. Бежимте.
— Тц-тц-тц, — зацокал Стамоглу. — Вы послушайте только. Папа зовёт. Куда папа зовёт? Зачем папа зовёт?
Однако он тут же собрался, запер лавку и пошёл к Гомбергу. Розен был уже там. Гомберг сидел на стуле и тяжело дышал.
— Друзья, — сказал Гомберг, — друзья! Слыхали новость? В лавках Котовского мясо подешевело почти вдвое.
Стамоглу снова зацокал:
— Тц-тц-тц!
— Неслыханно! — сказал Розен. — Придётся понижать цены.
— Надо только об одном договориться, — сказал Гомберг. — Мы должны цены понижать все одновременно. Тогда и в лавках Котовского долго по низким ценам торговать не будут.
— Хорошо, — сказали Стамоглу и Розен.
Все разошлись.
В полдень жена Гомберга пошла за зеленью, но через несколько минут вернулась.
— Ты, — сказала она мужу, — слепой человек! С кем ты дружишь? Твои друзья — это лютые звери! Стамоглу уже целый час продаёт мясо дешевле, чем ты, а Розен давно закрыл свою лавку.
— Предатели! — только и смог выговорить Гомберг. — Зачем я их вытащил в Умань?
— Не кричи, — сказала жена, — лучше снижай цену.
— Это конец! — застонал Гомберг. — Если в лавках Котовского такая цена продержится ещё два дня, пропали мои деньги. Сейчас лето, и мясо испортится.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказала жена Гомберга.
В лавку вошли Розен, Стамоглу и ещё несколько местных торговцев. Гомберг сощурился, засопел и бросился на Розена.
— Предатели! — бушевал Гомберг. — Низкий человек!
Его с трудом оттащили.
— Господа, — закричал басом местный торговец Пилипенко, — не деритесь! С Котовским надо драться, а не друг с другом.
— Ну да, — сказал Гомберг, тяжело дыша, — с ним подерёшься. Один такой подрался...
— Господа! — опять закричал Пилипенко, он был шумный человек и всё делал громко. — Господа! Надо послать к Котовскому делегацию. За этим мы и пришли сюда.
— Ну да, — сказал Гомберг, — так он нас и будет слушать. Один такой послал... А впрочем... Минуточку. — Гомберг просиял. — У меня есть идея.
Он вышел и тут же вернулся. В руках у него болтались, позвякивая, ржавые кандалы.
— Я вас спасу, — сказал он. — Нет такого человека на свете, который не захотел бы иметь свои собственные кандалы. Я вас спасу. Пошли. Я буду председателем вашей делегации. Но вас, — он указал на Розена и Стамоглу, — вас я не возьму.
Розен и Стамоглу побледнели.
— Простите меня, Гомберг, пожалуйста, — сказал Розен.
— Зачем сердиться? — сказал Стамоглу.
— Хорошо, — сказал Гомберг, — прощаю. Но за это вы мне заплатите по шестьсот миллионов каждый. Идёмте.
Котовский сидел и писал. Он отвечал на письма бывших красноармейцев. Часто он получал такие письма. В одном письме бывший пулемётчик просил взять его рабочим на сахарный завод. В другом — бывший конник, потерявший в бою под Одессой правую ногу, просил помочь ему достать новый протез.
Вошёл ординарец:
— К вам делегация.
— Кто? — спросил Котовский.
— Торговцы, — отвечал ординарец.
Котовский скривил губы:
— Л-ладно. Впусти.
В кабинет вошёл Гомберг. За спиной его что-то позвякивало. За Гомбергом протиснулись остальные.
Командир корпуса поглядел на них, но сесть не предложил.
— Здравствуйте, — сказал Гомберг.
Котовский молчал.
— Мы к вам по важному делу, — сказал Розен.
Гомберг обернулся, и Розен тотчас смолк.
— Мы хотим сделать интересное предложение, — сказал Гомберг.
Командир корпуса молчал. Тогда Гомберг протянул руку, которую держал за спиной, и командир корпуса увидал кандалы. Обыкновенные кандалы — два заржавленных кольца и ржавая цепочка посередине.
— Ну и что? — спросил он.
— Это ваши кандалы! — радостно воскликнул Гомберг. — Ваши собственные кандалы. Я купил их в Одессе за три тысячи сто рублей.
— Ах, з-значит, это вы их купили?
— Я, — подтвердил Гомберг. — Предлагаю выгодную сделку. Вы повышаете цену на мясо в ваших лавках, а я отдаю вам ваши собственные кандалы. Даром отдаю. Это золотые кандалы.
— А м-мне их и д‑даром не надо, — сказал Котовский. — Д‑держите их у себя. А что касается цены на мясо, то не над-дейтесь. Цена, по-моему, очень хорошая.
Гомберг растерянно поглядел на своих спутников.
Они стояли тихо.
— Ид-дите, дорогие, — сказал командир корпуса и нахмурился. — Идите, идите!
Делегация вышла на крыльцо. Все молча окружили Гомберга. Стамоглу поднял трость, но распахнулась дверь и командир корпуса вышел вслед за ними. Он посмотрел на небо. Оно было белое от жары.
— П-постойте-ка, — сказал он Гомбергу, — я совсем з‑забыл. Вы кандалы-то не в‑выкидывайте. Они вам ещё пригодятся.
Историк
Четверть века назад молодой учёный-историк писал книгу. Этот учёный был очень толстый и очень скромный человек. Он мало говорил и больше всего на свете любил архивы, где хранились разные старинные бумаги и документы. Обычно он приходил в архив утром, выбирал место у окошка, клал перед собой на стол много папок с пожелтевшими бумажками и читал. Иногда он снимал очки, гладил пальцами воспалённые веки и откидывался на стуле. А потом снова читал и делал записи. Он занимался историей гражданской войны, и его очень интересовал Котовский.
Молодой историк знал о Котовском почти всё и видел почти все документы, кроме последнего судебного дела. Дело это хранилось в Киеве.
Молодой историк решил поехать в Киев. Он купил билет, сел прохладным апрельским вечером в поезд, забрался на вторую полку, лёг и стал смотреть, как бежит за окном окраина Москвы — Кутузовская слобода.
В Киев он приехал утром. Дел было очень много. Надо было отнести большую посылку, которую тётя просила передать племяннице. Он отвёз посылку и поехал в архив. Прежде чем войти в архив, он побродил по улице. Он очень любил эти минуты перед началом работы. Вот сейчас он увидит новый документ, увидит разные почерки, по которым часто можно судить о людях. Сейчас он снова переживёт мгновения, которые пережили некогда те, кто писал эти документы. Вот здесь перо посадило кляксу, а здесь оставило царапину... Почерк секретаря суда торопливый, но ровный. Почерк осуждённого угловатый и разорванный.
Молодой историк решительным шагом вошёл в архив. Заказал дело Котовского и попросил принести списки разных других дел.
В них упоминались донесения агентов, которые ловили Котовского, и секретные телеграммы, сообщавшие о том, что Котовский отправлен в тюрьму.
В архиве очень много документов, поэтому дело Котовского принесли только к вечеру.
Невысокая женщина в синем халате бесшумно подошла к столику и положила перед молодым историком толстую папку.
Он поднял глаза и увидел эту папку. На ней было написано: «Хранить двадцать лет».
Внизу стояла подпись: «Военный судья — полковник Гаврилица».
И дата: «17 апреля 1917 года».
Молодой историк почувствовал, что у него очень сильно бьётся сердце. Он захлопнул папку, встал и вышел на улицу. Улица бежала вниз. Он пошёл вниз, потом свернул налево. Он шёл и думал: «Какое удивительное совпадение! Ведь сегодня 17 апреля. Сегодня исполняется ровно двадцать лет с тех пор, как военный судья полковник Гаврилица написал на папке: «Хранить двадцать лет». Где-то сейчас полковник Гаврилица, который судил Котовского? Где сейчас все те, кто шпионил, доносил, сажал в тюрьмы и расстреливал? Они думали, что вечно будут начальниками.
Но народ решил иначе: и те, кто вчера расстреливал, теперь расстреляны сами, а те, кто сажал в тюрьмы, теперь сами сидят за прочной решёткой.
Тут историк споткнулся и только тогда увидел, что забрел на Владимирскую горку. С Владимирской горки открывался вид на Днепр, который двумя рукавами охватывал Туруханов остров.
«Были люди, — думал историк, — которые в своё время шарахнулись бы в сторону, встретив Котовского на улице. Теперь они навсегда забыты, а память о Котовском живёт».
Мимо шли юноша и девушка. Историк поднял голову. Девушка говорила юноше: