— У каждого свой способ бороться с властью, — сказал Котовский. — У меня — такой.
— Понятно. — Начальник недобро усмехнулся. — Тогда идите назад в камеру.
В камере Котовский снова лёг на нары.
— Что вы собираетесь делать? — спросил его низенький человек.
— Я сегодня спал плохо, — ответил Котовский, — а теперь хочу заснуть и увидеть приятные сны. Хорошо бы увидеть сон, как нас с вами на свободу выпускают. Распахивают ворота, а в спину нам кланяется начальник тюрьмы да ещё машет нам ручкой.
— О да, — сказал низенький, — пусть вам обязательно приснится такой сон. А когда вы проснётесь, я хотел бы поговорить с вами очень серьёзно. Дело в том, что я — большевик...
— На прогулку! — крикнул надзиратель.
— Я хочу вам объяснить... — сказал низенький.
— На прогулку! — опять крикнул надзиратель.
По парам стали выходить на прогулку. Котовский со своим новым приятелем встали в одну пару, но надзиратели, которые в дверях считали выходящих (потому что бежать из тюрьмы тоже запрещено), отвели низенького человека в сторону и поставили его в хвост колонны.
Прогулка длилась двадцать минут. Котовский шёл по кругу и думал: «Впереди идут двое, сзади — шесть бандитов. Впереди они идут за две пары от меня, значит, неожиданно они напасть не могут. Зато сзади их шестеро, и они идут почти вплотную».
— Раз, два, три, четыре... — считал Котовский шаги.
Вдруг вспомнилась ему осенняя ярмарка в селе Ниспорены, куда он однажды приехал с приятелем. На ярмарке было много интересного. Цыган водил медведя, у медведя были маленькие красные глазки. На прилавках горами лежали фрукты. А возле бочки с вином стояла диковинная штука: палка, по которой бегала поперечная рейка. На самом верху палки была нарисована красная черта. Внизу лежал деревянный молот. Мужики толпились вокруг, брали молот и били по деревянной кнопке. Рейка подпрыгивала. Хорошо, если она доставала до половины палки. Редко-редко кому удавалось ударить так сильно, что она подпрыгивала до красной черты. Силачу выдавали стакан кислого вина. А с тех, у кого рейка не доставала до красной черты, брали большие деньги — две копейки. Хохот вокруг стоял целый день. Удар! Рейка еле-еле достала до половины. Все смеются.
— А ну, Василиу, наподдай сильнее!
Удар! Хохот ещё громче.
Котовский подошёл. Постоял в толпе. Посмеялся вместе со всеми. Потом протиснулся к молоту. Поплевал на руки. Взмах! Рейка подпрыгнула и не вернулась — соскочила с палки. Мужики вокруг закричали. Огорчённый хозяин хотел было не дать Котовскому вина, но тут все закричали ещё громче. Пришлось поднести целых два стакана.
— Восемьдесят шесть, восемьдесят семь, восемьдесят восемь... — считал Котовский шаги.
Поворот. Сзади топот. Котовский почувствовал, как напрягся каждый его мускул. Он развернулся. Прямо перед ним с ножом в руке стоял шепелявый. Со всех ног к нему бежал низенький человек. Опоздай он на мгновение, и нож пришёлся бы Котовскому прямо под ключицу. Низенький бросился на шепелявого и толкнул его. Нож распорол борт куртки Котовского. Одной рукой Котовский отбросил руку шепелявого, а другой ударил. Ударил резко. Всем корпусом. Никогда он не вкладывал столько силы в удар. Шепелявый упал. Всё смешалось. Часовой на вышке выстрелил в воздух. Воры сразу отошли к стене.
— Бей их! — крикнул кто-то.
Толпа двинулась к ворам. Каждый хотел отомстить тем, кто ещё вчера был грозой тюрьмы, кто отбирал последний хлеб у товарищей по камере. Воры приготовились к защите. Толпа придвинулась ещё ближе. Но тут в ворота дворика вбежали начальник тюрьмы, тюремный врач и солдаты. Тюремный врач и начальник сразу направились к шепелявому. Он лежал неподвижно. Врач склонился над ним и приложил к его груди короткую трубку. Медленно выпрямился и сказал:
— Готов.
— То есть к-как? — спросил Котовский.
— Очень просто, — ответил врач, — мёртв.
Начальник подошел к Котовскому.
— Чёрт бы вас побрал десять раз! — крикнул он. — Мне отчёт писать, а вы такое устроили. Не могу я вас понять. Эх, вы, политический! — Он пожал плечами и пошёл к воротам.
Котовский подмигнул низенькому человеку и шепнул, указывая взглядом в спину начальника тюрьмы:
— В-вот бы и его т‑так.
Низенький посмотрел Котовскому прямо в глаза и вдруг сказал:
— Вшякому овосчу швоё время.
Борода
На вывеске было написано:
ПАРИКМАХЕР ЖАН, КУАФЮРА
СТРИЖКА БОРОД И УСОВ
Но на самом деле парикмахера звали Иваном Сергеевичем, и французское слово «куафюра» (это то же самое, что и стрижка) появилось на вывеске совсем недавно.
Дело в том, что в город Одессу вошли французские и английские войска. В 1917 году произошла революция, а в 1918 году французские и английские буржуи решили помочь русским буржуям и помещикам. Они прислали в Одессу солдат на кораблях и навели в городе свои порядки. Жизнь стала совсем как при царе.
Вот тогда-то парикмахер Иван Сергеевич и написал на вывеске слово «куафюра», чтобы господам, которые очень любили говорить по-французски, было понятнее.
А ведь раньше вывеска была другая. На ней даже красовался такой стишок:
Бреем, стрижём.
Недорого берём!
И заходили тогда к Ивану Сергеевичу бриться и стричься всё больше рабочие да портовые грузчики. Щетина у них на щеках была колючая, гребешок частенько застревал в густых волосах, а когда Иван Сергеевич своим мягким парикмахерским голосом спрашивал их:
— Каким одеколоном вас освежить?
Они обычно отвечали:
— Какой подешевле.
Но постепенно всё изменилось. Стриг Иван Сергеевич красиво, брил воздушно и стал известным на весь город парикмахером. Всё чаще брились у него богатые господа, а простой народ заходил всё реже. Оно и понятно.
Впрочем, Иван Сергеевич не забывал старых друзей. Нет, нет да и заскочат к нему утром то Федька с мануфактуры Гуляевой, то Василий Петрович — грузчик с макаронной фабрики. А то и сторож Смирдницкий зайдёт. Сядет в кресло перед большим зеркалом в золотой раме и говорит:
— Освежи, Ванюша.
И брызгал на него Иван Сергеевич дорогим одеколоном, а денег не брал.
Вот и на этот раз зашёл к нему в гости старик Смирдницкий и только было устроился в кресле, как вдруг с улицы донёсся короткий хлопок — словно бы пробку из бутылки вытащили.
— Стреляют, — сказал сторож и, кряхтя, слез с кресла. — Пойду, Ванюша, погляжу. — И заковылял к двери.
Но дверь распахнулась, и в комнату вбежали, запыхавшись, два человека — оба в синих пальто, оба с усиками, только у одного на голове картуз с кнопочкой, а у другого смешная шляпа-котелок.
«Вот те на! — подумал парикмахер. — И зачем это ко мне пожаловали сыщики? Кого они тут ловят?»
Тот сыщик, что был в картузе с кнопочкой, подошёл к парикмахеру.
— Сюда никто не забегал? — строго спросил он.
— Вроде бы никого не было, — отвечал парикмахер, — вот только сторож...
— Нет, это не тот, — сказал сыщик в котелке.
И оба ушли.
Опять — хлоп, хлоп! — с улицы донеслись выстрелы. А спустя ещё несколько мгновений дверь парикмахерской широко распахнулась, и в неё шагнул высокий, представительный господин. Скинул дорогое пальто с бархатным воротничком, поставил в угол трость и обратился к парикмахеру:
— А-а-а, милый, это вы бреете и стрижёте?
— Да, я, — сказал Иван Сергеевич.
— Ну так, а-а-а, подстригите мне бороду, — сказал господин и погладил свою густую, окладистую бороду.
— Сию минуту, — ответил парикмахер и ловко стал править бритву на кожаном ремешке возле зеркала.
И снова — хлоп, хлоп! — послышались выстрелы за окном.
— А-а-а, мой золотой, — обратился вдруг представительный господин к парикмахеру, — а‑а‑а, мой драгоценный, я, видите ли, очень люблю подстригаться, и сегодня мне совершенно некуда спешить. Если нетрудно, стригите меня, пожалуйста, помедленнее.
Парикмахер взглянул на господина, ничего не сказал и достал из ящичка в столе длинные острые ножницы и гребешок. Одёрнув рукава халата, он начал подстригать бороду. Ножницы сами — чик-чик — заработали быстро и споро. Господин в кресле поднял левую бровь.
— Мне, мой очаровательный, совершенно некуда сегодня спешить, — повторил он.
И парикмахер стал стричь бороду медленно. А это так трудно стричь медленно, когда умеешь стричь быстро, да к тому же красиво. Оставалось только завести интересный разговор.
— Вот на улице стреляют, — словно бы ни к кому не обращаясь, сказал Иван Сергеевич. — Наверное, кого-то ловят.
— Наверное, ловят, — подтвердил представительный господин в кресле.
— Говорят, что в городе подпольный комитет большевиков действует. Идёт слух, что сам Котовский объявился, — сказал Иван Сергеевич.
— Да не может быть! — удивился господин в кресле.
— А ещё говорят... — начал фразу Иван Сергеевич, но осёкся.
В зеркале, которое помещалось прямёхонько против двери, он увидел сыщиков и офицера. Вот они подходят к двери. Вот они вошли. Вот направились к креслу. Господин в кресле повернул голову.
— А-а-а, любезный, — обратился он к офицеру таким начальственным голосом, что офицер невольно вздрогнул и остановился. — А-а-а, милейший, ваша фамилия случайно не Сергеев?
— Никак нет, — ответил офицер и ещё больше подтянулся. — Моя фамилия Алексеев.
— Николай Петрович? — спросил господин.
— Никак нет. Пётр Васильевич, — отвечал офицер.
— А-а-а, простите, Пётр Васильевич, вы не знаете, который сейчас час? — спросил представительный господин.
Офицер достал из нагрудного кармашка большие плоские часы.
— Половина двенадцатого, — сказал он и сделал сыщикам знак, чтобы те уходили.
Господин в кресле был такой важный, так спокойно он разговаривал. Конечно, он был совсем не тот, за кем они охотились. Офицер щёлкнул каблуками.
— Всего доброго, — вежливо сказал он.