[40]. И Марат еще до конца не избавился от этого впитанного с молоком матери ощущения избранности и превосходства. У Санчесов все по-другому. Может, Андреа и пожурили бы за «невыполнение плана», но не вычеркнули бы из жизни, как это сделали с Маратом. Почему же она скрывает? От кого бежит? Марат смотрит на застывшие в улыбке губы, растянувшие на порозовевших от вина щеках трещинки первых мимических морщин, на тонкие пальцы, придерживающие кудряшки, на худенькие плечи и отчего-то манящую грудь, то и дело сотрясающуюся от безудержных взрывов хохота. Марат никогда не видел эту женщину такой. Он смотрит, он рассматривает, он изучает, он любуется, он понимает: рыжая, своенравная, странная, неприятная Андреа ему нравится. Очень нравится. А еще он понимает: Андреа бежит от себя. От себя настоящей: веселой, горячей, обжигающей. Жаль, он ничего не понимает по-испански…
– So, you are a conductor, – неожиданно обращается к нему старшая из сестер Санчес, и прежде, чем Марат успевает подумать о последствиях, автоматически отвечает на заданный вопрос:
– Yes.
Отвечает и тут же пугается. Теперь главное – не попасть впросак, не сказать чего-то, что может навредить Андреа. Они условились: она рассказывает, он молчит и кивает. А теперь что делать? Придется отвечать на пытливые вопросы, которых у женщины по имени Пас накопилось немерено: «Почему оркестр не приезжает в Мадрид? Нет заказов на гастроли? Странно. Гитаристов здесь любят. Где вам понравилось больше: в скандинавских странах или в Австралии? А как вам Париж? Андреа буквально бредит этим городом. А какая, по-вашему, самая известная достопримечательность Милана?»
– Паоло Мальдини[41], – решает отшутиться Марат, уставший обороняться, напрягать память и рассказывать о странах, в которые часто наведывался, дирижируя «Музыкантами столицы».
Услышав футбольную фамилию, сеньор Санчес требует перевести разговор, одобрительно смеется и начинает разглагольствовать об успехах «Реала»[42]. Пас почтительно слушает отца несколько минут и бросается в новую атаку: «А почему вы решили стать дирижером? А что заканчивали? А в каких коллективах работали? А какие у вас любимые композиторы, произведения, инструменты? Рояль? Может, вы нам сыграете?»
Марат им сыграет. Но не своего любимого Баха, не почитаемого Андреа Бетховена и даже не опереточного Штрауса. Сыграет Элтона Джона. «What I gonna do to make you love me?» – будет петь он, сидя за белоснежным роялем, не отрывая пронзительных черных глаз от рыжей русалки, облокотившейся на инструмент. Он споет для тринадцати Санчесов и только для одной из них. Он споет для Андреа и впервые, сидя за роялем, ни разу не вспомнит о Марийке. Он посмотрит в зеленые глаза и забудет о прошлом, пытаясь отыскать среди густого леса ресниц тропинку в будущее.
Андреа наблюдает за пианистом. Что это? Он поет для нее? Или ей только кажется? Просто ей очень хочется, чтобы он пел для нее одной, смотрел на нее одну, думал только о ней.
Как странно! Чтобы остаться вдвоем, этим двум взрослым, зрелым личностям понадобилось оказаться в окружении дюжины людей.
Проницательная Пас нарушает идиллическое уединение, тронув сестру за плечо, что-то шепчет ей на ухо. Они выходят из гостиной, поднимаются на второй этаж, и в спасительной тишине спальни Пас задает вопрос, который мучает ее с момента возвращения Андреа:
– Кто этот человек, Анди?
– Я же сказала, Пас, – наш дирижер, – недоумевающий голос, отведенный взгляд, слегка покрасневшие уши.
– Что дирижер, я поняла. Только не ваш. Анди, твоя сестра, конечно, погрязла в своих заботах, но пока еще не выжила из ума. Я вижу, между вами что-то происходит, но не это главное. Моему старшему сыну уже четырнадцать, и он прекрасно ориентируется в Интернете. Хорхе хватило нескольких минут, чтобы проверить: квартета, в составе которого ты уже три года гастролируешь по миру, не существует и никогда не существовало в природе.
– А мама? – только и может выдохнуть Андреа.
– Мама не знает. Ты хочешь жить в воображаемом мире – я иду навстречу твоим желаниям.
– Спасибо. – Андреа физически ощущает, как стыдливые угрызения совести пробегают по коже крупными мурашками и стучатся в каждый закоулок ее плоти.
– Но это не может продолжаться вечно! – В шепоте Пас столько гнева и беспокойства! Испанский темперамент вот-вот возьмет верх над здравым смыслом, и придуманная Андреа история рассыплется под градом громких возгласов сестры.
– Пожалуйста, потерпи еще немного, – Андреа сжимает руку Пас. Если бы она могла, она бы зажала ей рот.
– Возвращайся, Анди. Слышишь? Я не знаю, что ты там делаешь, но явно не взбираешься на музыкальный Олимп! Твое имя мелькает в информации пятилетней давности. Что тебя там держит? Почему ты не уедешь? Кто тебя там ждет? Что?
Андреа знает, как успокоить разволновавшуюся сестру. Усыпить бдительность женщины, ратующей за семейные ценности и счастливую личную жизнь, можно одним-единственным словом. Обрусевшая испанка улыбается. Она думает о дирижере, который сторожит чужие дома, о сибирском заключенном, пишущем прекрасные стихи, и о маленькой девочке, что будет ждать ее у танцующего стекла. Андреа проваливается в свои мысли, уползает от сестры в спасительную раковину. Но прежде, чем плотно захлопнуть дверь, успевает заговорщически прошептать:
– Свидание.
19
Свидание не состоится, но Андреа об этом еще не знает. Все ее мысли сосредоточены за столиком на двоих в кафе на Пуэрта дель Соль.
– Как это переводится?
– Ворота солнца.
– Почему?
– Тебе нужна историческая справка или мои мысли?
Ее мысли Марату гораздо интереснее, но историю тоже можно послушать.
– В XV веке здесь был пригород и проходила городская стена с воротами, обращенными в сторону солнца.
– Ясно. Это объяснение летописцев. А у тебя какое?
У нее простое: двое людей пьют кофе, смотрят друг на друга и перебрасываются непринужденными фразами. Кто они: закадычные друзья, любовники или просто знакомые? А может быть, они просто никто и сама судьба свела их вместе за столиком? Но тогда, может, они станут кем-то? Иначе как объяснить это сияние глаз, которое слепит обоих и делает площадь солнечной?
– Мадрид – по статистике самая солнечная европейская столица. На этой площади практически круглый год светит солнце.
– И это все? – Разочарованно.
– Все. – Сдержанно.
– Смотри. – Андреа почти на самом краю смотровой площадки башни Пикассо.
– Отойди, – пугается Марат.
– Боишься высоты? – Андреа – у самого парапета. Ей нравится дразнить его.
У Марата кружится голова. Ему кажется, что внизу плещется море.
– Отойди! – Грубо, настойчиво, по-мужски.
– Ну ладно. – Покорно и очень женственно.
– Покажи мне лучше свое любимое место в Мадриде.
Андреа не уверена, что хочет идти туда.
– Ну пожалуйста.
– Пойдем.
Берег Мансанарес, одинокие оливы, уютная лавочка, слезы в глазах.
Марат рассматривает спутницу:
– Все ясно. Детство. Одноклассник. Первый поцелуй…
– Ничего тебе не ясно!
– Объясни!
– Уже даже не юность. Муж. И поцелуи практически последние.
– Муж?
– Да. Его звали Вадим. Он был русский.
– Ушел?
Да, как сказать? В общем…
– Да, ушел… Мы были здесь за месяц до… до… до всего.
Андреа больше не сдерживается. Она горько оплакивает Дима на твердом плече Марата.
Парк Буэн-Ретиро к слезам не располагает и совершенно не оправдывает свое название[43]. Жизнь бьет ключом: бегуны, роллеры и велосипедисты рассекают по аллеям, заставляя пешеходов испуганно оглядываться и отпрыгивать. Стайки подростков играют в сокс и горланят какие-то речевки. Залитое солнцем озеро усеяно лодками, как сердцевина подсолнуха – семечками. У Хрустального павильона играет оркестр, и музыка проникает в каждый уголок зеленого острова. Во времена Пио Барохи[44] все было не так: изящные дамы, галантные кавалеры, изысканная публика – заядлые театралы и любители праздного отдыха. Где они теперь?
И только спутница Марата похожа на героиню романа: легкая широкая юбка, из-под которой едва торчит носок тряпичной туфельки, блузка с короткими рукавами-фонариками, волосы собраны от жары в пучок, а короткие пряди обрамляют странно светлую для испанки кожу лица кокетливыми завитками. На глазах – ни грамма косметики, над головой – белый кружевной зонтик. Барышня начала ХХ века, да и только.
Это их последний день в Мадриде. Ноги, голова, глаза устали от живописи Прадо, архитектуры дворцов, скульптур на бульварах и площадях, фонтанов и галерей. Сегодня они просто гуляют. Марат приехал из гостиницы. Андреа пришла из дома. Она подготовилась: юбку вытащила из шкафа Франсиски, зонт позаимствовала у тети Анхелики. Впечатление произведено.
– Вас покатать? – Марат склоняется в учтивом поклоне.
Зонтик приподнимается. Обладательница рыжих кудряшек опускает глаза и чуть заметно кивает.
– Sí.
Лодка скользит по зеркальной глади воды. Марат гребет без усилий. Андреа подставляет солнцу лицо, жмурится, мечтательно улыбается. Впервые за долгое время она ни о чем не думает. Как хорошо! Но равновесие нарушается.
– Ты долго была замужем? – Марату нужно знать, насколько прочно прошлое держит ее? Готова ли она захлопнуть одну дверь, чтобы открыть другую? И с каким багажом Андреа готова расстаться на привокзальной площади, а какой собирается взять с собой в поезд? И захочет ли она ехать с ним в одном купе? Ведь СВ Марат предложить не может, Андреа придется стать третьим пассажиром в его жизни.
– Мы были вместе почти десять лет. – Она познакомилась с мужем, он расстался с Марийкой.
– А дети? У тебя есть? – Зачем он задал этот вопрос? Помнит же количество бутылок в витрине сеньора Санчеса.