— Не поспешил ли ты клетку заказать, а, любезный сэн? Не спугнешь удачу?
— Я бы поспорил с тобой, брат Фальверен, на полсотни золотых, что первым дракона словлю. Да ведь тебе, небось, устав запрещает на деньги спорить.
— На деньги — запрещает, а на интерес — не запрещает. — Перрогвард хохотнул. — Давай поспорим, любезный сэн. Если ты первый чудовище словишь — поможем тебе отвезти его куда скажешь. Если мы первые управимся — заберем твою клетку. Видишь кобылку вьючную?
— Ну?
— Волчью отраву везем. Много. Наделаем приманок — ни одну, так другую дракон сожрет.
Я аж подпрыгнула на соломе. Пепел широко распахнул глаза, мы обменялись встревоженными взглядами.
— Дракона — волчьим ядом? — В голосе принцессы прозвучало только удивление. — Дракон — не какой-нибудь волчишка задрипанный, вряд ли ему ваша отрава желудок попортит.
— Попортит, будь спокоен. Если не насмерть, то уж скрючит здорово. Ослабеет тварь, тут-то мы ее и повяжем.
Эрайн не будет подбирать куски мяса, он не ест падали. А вдруг — ест? Надо предупредить его. Но как предупредить дракона?
Снаружи Мораг распрощалась с перрогвардами, и отряд умчался вперед. Полог снова откинулся, засунулась черноволосая принцессина голова.
— Слыхала?
— Слыхала. — Я помогла Пеплу, который вдруг заерзал и завозился, пытаясь приподняться. — Не слишком приятное известие. Но спасибо хотя бы на том, что мы про это узнали.
— Скажи своему хвостатому.
— Конечно. Миледи, про какую клетку говорили псоглавцы?
— Я послала от имени лорда Мавера птицу в Ставскую Гряду. Чтобы хорошую клетку сколотили, железную. Ее дня три делать, мы как раз подъедем. Посадим туда мантикора, дождемся Клестиху с поездом и повезем мантикора как подарок к свадьбе. — Мораг злобно ухмыльнулась, явно представив личико найгертовой невесты при виде «подарка». — Так ему легче всего на колдуна показать. Кроме того, в клетке хвостатый дряни не нажрется, и здешние хутора целее будут.
— Складно придумано, миледи! — восхитился Пепел.
Я засомневалась:
— А если Малыш откажется в клетку лезть?
— Это твоя забота — уговаривать, — отрезала Мораг и исчезла.
— Ладно, — вздохнула я. — Будем надеяться, что он внимет голосу разума и согласится. Пепел, пожалуйста, некоторое время не отвлекай меня, я постараюсь позвать его, чтобы к вечеру он вышел к нашей стоянке.
Ведь достаточно просто позвать. Просто позвать — и он услышит. Эрайн точно услышит. Он, кстати, всегда находился, когда я его искала. Эрайн, Эрайн, Эрайн. Иди на голос, Эрайн. Для тебя тут полно работы. Иди, хороший, на северо-восток, вдоль дороги, вечером мы будем тебя ждать. Посадим тебя в клетку, Эрайн. И попробуй только отказаться!
Смущала меня эта клетка. Кто, скажите, полезет туда добровольно? Кто, попав за решетку, не станет рваться наружу?
Фолари… Фолари, пытавшийся вырваться любой ценой, а моя жизнь — тьфу! по сравнению с сотнями лет заточения. Если бы не Ската, не осталось бы от Лесты Омелы мокрого места. Забавно — фолари сам вырыл себе яму, когда сказал, что игрушечная лодочка похожа на найльские лодки для мертвецов. Зачем он это сказал, для убедительности, что ли? Я ведь и так приняла его за найла. Перестарался себе на беду. Одной фразой он посвятил игрушку Полночи, одной фразой открыл ворота в бездну. Он и представить не мог, что по ту сторону сторожит моя когтистая фюльгья и что она выскочит моментально, защищая своего двойника.
Защищая — ибо я нужна ей не меньше, чем она мне. Так сказал Амаргин. Я нужна ей не меньше. Зачем же я ей нужна? Как я могу здесь, в серединном мире, пригодиться полуночной твари?
— Пепел, ты слышал что-нибудь про фюльгьи?
— Конечно, прекрасная госпожа. — Певец одарил меня щербатой улыбкой. — Но северные барды знают о них больше. Инги с полуночных берегов называют их «фильги», а в Ирее, я слышал, их именуют «фетчами».
— А альды и андаланцы что-нибудь про них знают?
— Считают или враками, или нечистой силой по большей части. Церковь не любит разбираться в этих сложностях и слишком многое приписывает дьявольским козням.
— Ты, выходит, не разделяешь ее мнения, да, Пепел?
— У меня свое мнение, прекрасная госпожа. В некоторых деталях отличное от общепринятого.
— Потому-то ты со мной и связался. — Я достала из рукава полотняный лоскут и принялась вытирать Пеплу лоб. Жар спадал, бродяга наш покрылся испариной, в душноватом фургоне крепко пахло потом. — Ты ничего мне не рассказываешь о себе. Но хоть что-то я могу узнать? Откуда ты родом? У тебя есть семья?
— Я с берегов одной маленькой живописной речки, прекрасная госпожа, но речушку мою родную на карте не рисуют. Нас было трое братьев, старший погиб на войне, средний и поныне здравствует, а я, получается, младший и самый из них непутевый.
Лицо у певца было желтое в процеженном сквозь выцветший тик свете, и по нему пробегали тени. Что за тени — птицы в вышине, ветви над дорогой? Пепел смотрел в потолок.
— Жизнь свою я сравнил бы со спокойной рекой. С речушкой, я бы даже сказал, с той самой, на берегу которой родился. Конца и начала не видно, от одного берега до другого рукой подать. Текла моя река, текла, что-то во мне потихоньку копилось, изменялось, принимало другие ручьи и течения, и вот однажды я вышел из берегов. И начал прокладывать новое русло. Это оказалось сложнее, чем я вначале думал, но оно того стоило, госпожа. Торить новый путь — дело не на один день, и не на один год. Столько препятствий! Какие опрокинешь, какие обойдешь, какие остановят — но только на время. С тех пор, как я покинул дом, я многое узнал. О мире, о себе. О людях.
— И что же тебя повлекло странствовать? Музыка?
— Не только она, госпожа.
— Любовь?
— Не только она.
— А что же? Долг?
— Не только он.
— Опять загадки! Мне следует перебирать все на свете, что только может быть? Пока не выберу правильное?
— Хочешь перебирать — перебирай. Это тоже способ.
— Я тебя разочаровываю… Пепел, веришь, я очень-очень хочу тебе помочь.
— Мне не надо помогать, Леста. — Он даже нахмурился немного. — Дело ведь не в помощи. Пока ты будешь гадать, чем мне помочь, ничего не получится.
— А в чем дело? — Я нагнулась, глядя в потемневшие крапчатые глаза с рыжим пятном в правом. — В магии?
— О, — сказал он. — Немного магии тут точно есть. Совсем крохотная чуточка, но ее оказалось достаточно.
— О! — сказала я.
Нагнулась еще ниже и поцеловала его. Горячие губы ответили, раскрылись. Пепел положил ладонь мне на затылок и некоторое время не отпускал. Целовался Пепел здорово, я даже позабыла про дырки в зубах. Потом рука соскользнула, и я приподнялась, требовательно на него глядя.
Он улыбнулся. Я насупилась.
— Ничего не изменилось, правда? — прошептал он. — Госпожа моя прекрасная, разве я похож на лягушку?
— На жабу ты похож, перегревшуюся на солнце, — буркнула я. — Если тебе нужна принцесса, то ты не ко мне обратился. Принцесса тут недалеко песни горланит.
Мораг и вправду во весь неслабый голос распевала альханскую «Голубку». Ратер негромко подпевал с передка, не держа обид на высочество. Вдвоем у них неплохо получалось.
— Не сердись. — Пепел все еще улыбался. — Мы просто движемся вперед, ощупью, вслепую, натыкаясь друг на друга, наступая на ноги, пугаясь и пугая. Не сердись.
— Я не сержусь, с чего ты взял?
— Губки надуты у моей прекрасной госпожи. Если бы я был хитрее, я бы сказал, что ты правильно начала и не надо оставлять попыток. Немного больше чувства, немного больше доверия к партнеру…
— Пепел!
— Ах. Но я бесхитростен, и весь перед тобой как на ладони. И не так хорош, как в лучшие времена. За каждый твой поцелуй — по стакану крови, но — увы! — они не расколдуют перегревшуюся жабку. В чем честно признаюсь. Увы мне, увы.
— Это что, признание в любви?
— Вроде того.
— Пропасть! Ты же поэт, Пепел! Где твое высокое исскуство, где изысканные метафоры, изящные ставнения?
— Слов нет, — ухмыльнулся он. — Поток иссяк, и в горле пересохло. Правда, прекрасная госпожа, мне отчего-то больно говорить.
— Промочи горло.
Я сунула ему флягу и откинулась на покрытую мешковиной солому. Пощупала свирельку сквозь платье. Вздохнула. В груди у меня щемило, хотелось плакать. Увы мне, увы.
— Не летай, голубка, в горы, — пели хором принцесса и сын паромщика.
— Стрелы для тебя готовы.
Ведь с сегодняшнего дня
Обьявляется война
Всем крылатым в синеве —
На войне, как на войне!
Не летай, голубка, в горы
Рано поутру,
Чтоб не умер я от горя,
Выпустив стрелу,
Выпустив стрелу.
Глава 32О любви и ненависти
(…- Это заклинание, сладкие мои, любому эхисеро следует выучить наизусть. — Госпожа Райнара постучала пальцем по странице. — Именно оно призовет счастливого гения и раскроет душу для принятия его. И само заклинание, и действия, его сопровождающие, должно выучить назубок, чтобы ни коим образом не сбиться и не запутаться, ибо принятие гения — испытание нелегкое и требующее невероятного напряжения. Это огромное усилие воли и сосредоточение, и только правильно проведя ритуал, возможно воссоединится с гением. Вы обе юны и легкомысленны, девочки мои, поэтому