Он отполз подальше, потом вскочил.
– Это неправда! – крикнул он, пятясь. – Опять треплешься!
– Хочешь проверить?
– Треплешься, – повторял он, кусая губы. – Ну треплешься ведь!..
Он боялся, но уходить не хотел. Что-то его держало. Любопытство? Алчность? Я нарочито медленно поднялась и шагнула вперед, протягивая руки. Ветер расправил влажную юбку, по волшебной ткани побежали молочно-серебряные волны.
Кукушонок пошарил за пазухой и вытащил солю на шнурке. Направил вещицу на меня и забормотал. В памяти что-то поворочалось и медленно всплыло – «экзорцизм». Мне, наверное, полагается бежать от этого, как черт от ладана. Может, правда сбежать? Я поколебалась и шагнула назад. Кукушонок немедленно сделал шаг вперед.
Мне оставалось только смотреть, как он приближается, вытаращив совершенно дикие от ужаса глаза, приближается, выставив ладонь со святым знаком, словно сам себя таща на шнурке, перехлестнувшем горло.
– Сгинь, – прохрипел он. – Исчезни.
Я покачала головой и взяла талисман с его руки. Солька была насыщена теплом живой плоти, она пахла медью и потом, она ощутимо зудела и дрожала в стиснутых пальцах как плененное насекомое. Святой знак изображали по-разному, у меня самой был литой серебряный крестик в круге; этот же явно сделали из стертой четвертинки, выбив поверх крест чуть ли не гвоздем. При всей грубости, соля была старая и сильная и, похоже, хранила от зла не одного хозяина, прежде чем попасть к моему рыжему знакомцу.
Осторожно, словно осу или шершня, я вернула ее в руку мальчишке. Мальчишка гулко сглотнул.
– Нет, – сказала я. – Слишком просто, Ратер. Эта игрушка не опаснее пчелы.
– Но…
– Молчи. Ты понравился мне. Ты храбр и умен. Я выполню твое желание. Но храбрости и ума недостаточно, я должна знать, насколько ты терпелив. Терпение – последнее испытание. Ты согласен его пройти?
– Я…
– Да или нет?
– Да.
– Хорошо. Пойдем.
Я повернулась и, как можно более царственно, двинулась вверх по тропе. Любитель легенд шумно спотыкался у меня за спиной. Мы остановились у скальной стенки.
– Повернись лицом на Полночь. Вот так. Теперь, что бы ни происходило, не оборачивайся, пока я тебя не окликну.
Он покорно повернулся к темному пространству залива. Над нашими головами искрой мелькнула падающая звезда, наискосок перечеркнув Млечный Путь. Я достала свирельку. Вздохнула и приложила ее к губам.
До, ре, ре-диез. Фа, соль, соль-диез. Фа, соль, фа…
Змеино зашуршал песок, стекая с краев расползающейся трещины. Покатились мелкие камешки. Я бросила взгляд на Кукушонка – он дергал плечами, должно быть, мурашки бегали по спине от этих звуков, но стойко цеплялся глазами за почти невидимый горизонт и не оборачивался.
Прости. Второй раз обманываю тебя. Если бы не это проклятое золото…
Я шагнула в грот, и дыра заросла.
Тьма. Тьма переполнила глаза, я зажмурилась, выдавливая излишки ее как слезы, проморгалась – и увидела слабое синеватое свечение, пологом висящее над водой, прошитое серебряной канителью звездного мерцания. Груды драгоценностей слабо отзывались дважды отраженным светом, затихающим, словно эхо.
Я прошла вглубь, к черному пятну умершего костра. По-звериному потоптавшись и покрутившись на месте, прилегла рядом с ним, потому что монеты были холоднее песка, а бесплотные останки погибшего от голода пламени хранили если не само тепло, то память о нем.
И еще, конечно, запах. Запах дыма, и запах еды из немытого котелка – человеческий запах. Забытый, знакомый, уютный, тревожный… Я свернулась в клубок, пожалела об отсутствии одеяла и закрыла глаза.
Стеклянная Башня полна легенд. Она сама – легенда. То ли правда, то ли сказка… как видим, в этой легенде больше правды, чем вымысла. По крайней мере, там, где дело касается дракона и сокровищ. Только дракон-то оказался не совсем драконом, и вовсе он эти сокровища не охраняет. Может, раньше охранял? А потом его просто убрали, чтоб не мешался. На ледник положили. Убивать цепного пса жалко, пусть на леднике пока полежит, поспит смертным сном, а как понадобится – разбудим.
А сокровища так и валяются тут бесхозные. Амаргин говорил – бери, сколько унесешь. Он же говорил, что золото это не его, а когда я спросила чье, он ухмыльнулся – хозяин не скоро за ним придет.
А может, вообще не придет.
Если клад и правда наследство Изгнанника, то он не вернется.
Потому что продал душу Полночи, а Холодный Господин не выпускает своих рабов.
* * *
Сперва я подумала, что это земля. Что это земля вокруг, сверху и снизу, давит на закрытые веки, забилась в ноздри, вместо воздуха наполнила легкие. И я лежу в этой земле немыслимо давно, обездвиженная, как изюминка в булке, распятая и размазанная, как масло между двумя кусками хлеба. И я уже готова на обед угрюмому и несговорчивому великану по имени Мироздание, чья волосатая задница, по словам Амаргина, ежемоментно угрожает всем обитателям подлунного мира.
Потом я подумала – нет, это не земля, это вода. Похоже, я опять утонула. Это уже как привычный вывих – опять утонула. Ну ладно, тогда и паниковать незачем. Рано или поздно всплывем. Нечем дышать? Тогда и пытаться не будем. Вместо этого попробуем открыть глаза: вода, как известно, не земля, под ней можно находиться с открытыми глазами и даже что-то увидеть.
И что же мы видим? Ничего не видим. Наверное, там, наверху, ночь. Или я погрузилась очень глубоко. Да, в самом деле, я очень глубоко, иначе почему я практически не могу пошевелиться? Почему так давит на грудь… со всех сторон… и дышать нечем…
Я не собиралась впадать в панику и дергаться. Но вопреки благим намерениям – дернулась, и рванулась, и даже попыталась заорать. И слух уловил – нет, не крик, мне не удалось издать и хрипа – я услышала звон, близко и как будто чуть со стороны. Звон металла о металл. И тотчас в глазах поплыли зеленоватые пятна, а глотку обожгло фантастическим холодом.
Картинка вдруг прояснилась – во мраке фосфорно светящаяся гладь воды, очерченные тающим сиянием контуры подземных скал… Проклятая чернота и неживая зелень… Малый грот! Мертвое озеро…
Черт! Опять? Или… Амаргин не спасал меня, мне это приснилось – горячий суп, прогулка по кладбищу, черный пес с пламенными глазами? Разве можно очнуться в мертвой воде?..
Я опять непроизвольно дернулась – или вздрогнула. Оледеневшее тело не слушалось. Рук словно и нет совсем. Снова звон над самым ухом.
Еще рывок. Я попыталась мотнуть головой – острая боль в затекшей шее; картинка сместилась, и почти весь обзор заполнила светящаяся вода, по которой бежала рябь – я не сразу поняла – от моих рывков. В самом низу, на краю зрения, возникло беловатое пятно. Еще одно усилие – я с трудом переместила взгляд. Что-то мешало разглядеть белое пятно, какая-то гладкая покатая плоскость… проклятие! Моя собственная грудь.
Я, оказывается, стояла в воде, а белое пятно болталось у меня под ногами. Оно почему-то встревожило меня, оно было очень важным, а я никак… я упрямо наклонилась, преодолевая непонятное сопротивление. Снова звон, волосы тяжелой шелестящей массой задвигались у меня на плечах.
Я увидела… человеческое тело. Женщину в белом платье, лежащую у меня под ногами… навзничь, с головой, погруженной в воду, а краем платья зацепившейся за… чешуйчатые драконьи лапы… Я увидела, как волосы ее поднимаются со дна клубком водорослей и плывут, извиваются под светящейся поверхностью, а лицо ее опрокинуто и стиснуто ледяной скорлупой, и пустые глаза как выбитые окна в брошенном доме.
«Ты…» – сказал голос у меня в голове.
Я? Я! Как же так?! Ведь Амаргин вытащил меня… ведь я же… жива! Правда! Я помню, что была жива, Амаргин кормил меня супом, а потом повел на кладбище, и грим спас меня от безумца, а потом эта история с Кукушонком… Амаргин! Амаргин! Амарги-и-ин!
На этот раз отчаянный рывок вынес меня на поверхность. Грудь переполнил свежий, насыщенный запахами воздух, в глаза кошкой кинулась тьма – живая, лохматая, полная затихающих отголосков моего собственного вопля. Эхо побродило над водой у дальней стены, свернуло в коридор и сгинуло в малом гроте.
Во рту было полно песка. Я села и принялась отплевываться. Тьфу – тьфу – тьфу! Чур меня! Увидеть собственный труп…
Тихо. Спокойно. Ты каждый день видишь собственный труп, наклоняясь над водой. Вот, например, руки твоего собственного трупа. А вот ноги. Руки хватают, ноги ходят, что еще надо? Выглядят прилично, не воняют… Я принюхалась. Пахло тиной, ракушками. Немного рыбой. Разложением не пахло.
Ну и чего ты всполошилась? Все в порядке. Нормальные кошмары утопленника. И кто, кстати, сказал, что утопленники не мерзнут? Брр…
В город. Завтра. Куплю одеяло. Два одеяла. Шаль шерстяную. Гребешок. Зеркало куплю, вот. Посмотрю на лицо трупа. Хоть зеркало – настоящее зеркало – вещь дорогая. Я куплю не бронзовое, и не серебряное, куплю хрустальное, из тех, что привозят из Андалана, такое, как было у Каланды…
* * *
255 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (четверть века назад)
…граненая тяжелая пластина из хрусталя, величиной с ладонь, запаянная в металлическую позолоченную рамочку с решетчатой круглой ручкой, вся усыпанная бирюзой и жемчугами. Из хрустальных глубин на меня смотрят два светло-серых глаза в бледненькой оторочке розоватых ресниц, чуть выше лезет на лоб пара выгоревших бровей, посередине красуется забрызганный морковным соком нос, под ним – напряженно приоткрытый рот с обветренными губами. Ха-ароший такой рот, большой. Лягушачий.
Чувство недовольства – в чищенной песком крышке от кастрюли я выглядела куда как лучше. Все эти цацки и бирюльки заморские – для благородных. Пусть себя украшают, а мы… Нос морщится, белесые брови жалостиво становятся домиком.
Я невольно отодвигаюсь от жестокого зеркала, и хрусталь ловит иное отражение – жаркое золото смуглой кожи, прекрасные оленьи глаза, пламенные губы, улыбка – как цветок, брошенный в лицо. Она смеется. Ей забавно мое разочарование. Она стоит сзади, дышит в затылок, теплые пальцы, прищемляя волосы, застегивают у меня на шее какое-то бесценное ожерелье. В зеркале прыгают самоцветные огни, что-то алое, что-то солнечно-золотое, что-то винно-желтое. «Не надо, – угрюмо говорю я. – Как корове седло». – «Как – что?» – «Мне это не идет!» Она не понимает: «Ку