Коснулся моего плеча и прошел вперед, на длинную галечную косу. Куст мяты, потревоженный полой его плаща, вздохнул вызывающе-свежим ароматом. Мимоходом я сорвала листочек и сунула его за щеку. Под язык вонзилась сладкая ледяная игла.
– Ирис. А ведь ты только что придумал это название.
– Нет, – он не обернулся. – Я только что его вспомнил.
– Ты называешь реку по-другому?
– Да.
– И мне нельзя этого знать?
– Ты сама должна догадаться.
Я помолчала. Галечный, с песчаными проплешинами пляж зарос зонтиками сусака. Бело-сиреневые цветочки, каждый о трех лепестках, парили в воздухе хороводами мотыльков. По левую руку светилась пепельным серебром медленная, лишенная отражений вода. Река Ольшана была гораздо уже Нержеля. Высокий противоположный берег хорошо просматривался – там стеной стоял темный сосновый лес, такой же, как и на нашем берегу.
– Почему ты называешь меня Лессандир, Ирис? – спросила я его спину. – Меня ведь зовут Леста.
Спина выпрямилась. Ирис остановился, резким движением головы отбрасывая тяжелые волосы. Я опять увидела острый кончик уха, а потом профиль Ириса, странный, тревожащий взгляд профиль – необычайно четкий, и в тоже время будто бы тающий, будто бы нарисованный на мокром песке, где его вот-вот смоет волна.
Он некоторое время глядел на реку, а потом проговорил, с паузами, подбирая слова:
– Понимаешь ли… Дело в том, что ты наполняешь свое имя, как вода наполняет кувшин. И изнутри твое имя выглядит иначе, чем снаружи. Тот, кого ты допускаешь внутрь себя, может увидеть твое имя изнутри. Изнутри оно звучит как Лессандир.
Некоторое время мы шли по берегу, затем Ирис неожиданно свернул от реки в лес.
Сумерки здесь сгустились, стало совсем темно, однако я неплохо различала узкую его спину впереди и ровные гладкие стволы вокруг. В сосновом лесу нет подлеска, а землю устилает толстый хвойный ковер, глушащий шаги. Мы с Ирисом плыли в темноте как два призрака, только под моей ногой время от времени похрустывали ветки. Скоро я ощутила чуть заметный подъем почвы, потом лес окончился, словно ножом срезанный, и поперек дороги протянулась череда песчаных дюн, кое-где поросших молоденькими сосенками.
Мы пересекли дюны – море вдруг распахнулось впереди, словно веер иззелена-синий, щедро прошитый лунным серебром – от края и до края… И ветер с моря – едкий, мокрый, ранящий – распахал грудь мгновенным, упоительным, долгим-долгим, нескончаемым как перед гибелью вздохом.
– Стой, – Ирис задержал мой порыв кинуться со всех ног к воде. – Погоди немножко. Луна выйдет из-за облаков.
Я поглядела на небо. Там, путаясь в ветхом перистом шлейфе, летела луна, на треть срезанная с левого края. На глазах у нас облачный шлейф ее истончился, разорвался – и весь берег неожиданно вспыхнул длинными волнистыми полосами; и гладкий пляж и покатые спины дюн многажды перепоясали ленты серебристо-белого сияния.
– О-ох… – восхитилась я. – Словно кто-то холст расстелил отбеливать.
– Это не холст, – серьезно поправил Ирис. – Это полотно. Стой на месте, а то наступишь на него – Перла сочтет за неучтивость…
– Полотно? Ты хочешь сказать… на самом деле?
Я присела на корточки, стараясь дотянуться до лунной полосы на земле – сквозь сияние я четко видела выглаженный ветром песок, мелкие камешки, ракушки, сосновые иголки.
– Не трогай, – мягко сказал Ирис. – Погоди. Оно пока не твое.
– Полотно! Выбеленное лунным светом! Высокое Небо, здесь и вправду что-то есть… здесь и вправду…
– Перла нас встречает. Встань, Лессандир, и поприветствуй Прекрасную Плакальщицу.
Я поспешно поднялась. По кромке воды в нашу сторону шла девушка – белая и прозрачная, словно ночной мотылек. Она казалась невероятно хрупкой, просто бестелесной – пока не подошла совсем близко, и я не увидела, что ростом она не уступает Ирису, а лицо у нее такое, что и не знаешь толком – то ли задохнуться от восхищения, то ли тактично отвести глаза, как отводят взгляд от бельма или родимого пятна.
– Здравствуй, Ирис. – Голос у нее оказался настолько низкого регистра, что уже и не походил на женский. – Это и есть твоя смертная гостья?
– Да, Прекрасная. Именно за нее я поручусь перед Королевой в ночь полнолуния.
– Что ж… Здравствуй и ты, малышка.
Перла, улыбаясь краешками губ, смотрела на меня. Огромные, как зеркала, глаза ее были черны и начисто лишены белка. Опушенные белыми, с черными кончиками, ресницами, зеркально-черные глаза на белом-белом лице, в них отражались и мы с Ирисом, и почему-то луна, хотя она висела за спиной у Перлы.
– Приветствую, госпожа… – пискнула я.
– Ну… – тихонько засмеялась она, и вибрация ее смеха странно сообщилась воздуху; у меня перехватило дыхание. – Госпожа у нас одна, и это не я, малышка. Госпожа примет поручительство за тебя у этого босоногого сумасброда. Впрочем, он у нас не один такой. – Перла опять тихонько рассмеялась. – Мне, что ли, заманить какого-нибудь смертного себе на забаву?
Я хотела сказать, что меня никто не заманивал, что это я сама… но я решила воздержаться. Говорить с этой женщиной было все равно что говорить с драконом – она казалась еще более чуждой, чем Вран. Во Вране была какая-то мрачная темная страсть, а здесь – улыбка столетий.
Она наконец подняла зеркальный взгляд и посмотрела поверх моей головы на Ириса.
– Ты ведь не просто так привел ее ко мне, Босоножка? Ты что-то хотел попросить для своей игрушки?
– Платье, Прекрасная. Она должна хорошо выглядеть на балу у Королевы. За это я отдам тебе то, что ты хочешь.
Из-за моего плеча протянулась рука, на ладони ее лежал маленький нож в форме птичьего пера – я не раз уже видела его; с помощью этого ножичка Ирис ловко мастерил свистульки и дудочки из тростника.
– Ого! – Перла почему-то отступила. Белая, с черным кончиком бровь ее изогнулась, как горностайка. – Ты и впрямь сумасброд, малыш. Убери скорей, и не вздумай предлагать его ни мне, ни другим, тем более за всякую мелкую услугу. – Она негромко фыркнула и, кажется, успокоилась. – Мальчик, ты понял, что я сказала? Нет ничего глупее ненужной жертвы. Хорошо, что ты обратился ко мне. Морион, Шерл или Куна не столь щепетильны.
– Тогда чем я расплачусь?
– Мы договоримся. – Она улыбнулась, мелькнув острыми зубами. В черных зеркалах дважды отразился озадаченный Ирис с закушенной губой; волосы его бились и развевались как флаг, хотя ветер стих и море разгладилось. – Мы договоримся, Босоножка. А ты. – Тут она наклонилась ко мне, и из глаз ее глянули на меня две треугольные скуластые мордочки, по-дикарски разрисованных полосами и зигзагами, два ухмыляющихся, совершенно не похожих на мое, лица. – А ты иди со мной, малышка. Я сделаю тебе платье, которое ты не сносишь за всю свою жизнь, сколько бы тебе ее ни было отмерено.
Она отступила назад, повернулась, маня улыбкой:
– Идем, девочка.
Я шагнула к ней – меня вдруг ни с того ни с сего окатило холодом. Обернулась поспешно:
– Ирис?
– Не бойся, Лессандир. – Губы его едва шевельнулись, голос долетел, тихий, как дыхание. – Не бойся ничего.
* * *
280 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (сейчас)
– Господин лекарь! – обернулся возница. – Паром к нашему берегу идет. Вон, на причале уже толпа собралась.
– Поедешь в Амалеру, Ю? – спросила я.
Он кивнул:
– Король приказал довезти тебя до дома. Я и сам хотел бы поглядеть, где ты живешь.
– Вдруг я опять наврала, да?
– Не болтай ерунды, Леста. Если король прикажет, Кадор тебя из-под земли достанет. Подумай на этот счет. Может, стоит уехать.
Хм? Впрочем, он прав. Еще вчера я могла скрыться под землей от кого угодно, даже от короля. Но теперь… без моей свирельки я мало чем отличаюсь от простых смертных. Привыкай, Лессандир. Привыкай быть простой смертной.
Под колесами загрохотали доски. Пестрая толпа раздалась. Груженная мешками телега тяжело откатилась в сторону, пропуская нас в первый ряд, к самой воде. Возница спрыгнул с козел, добыл из-под сиденья старый плащ и накинул его лошади на голову.
– Послушай, Ю… – Я поскребла ногтем неотмытое пятнышко крови, спрятавшееся под рукавом. Я не знала, с какого края подойти и пошла напролом. – Ю, скажи, мы… еще увидимся?
Он посмотрел на меня, подняв бровь.
– Нет, – заспешила я, – не в этом смысле… Я бы хотела еще поговорить про Каланду, и… Понимаешь, я до сих пор ничего не помню. Потихоньку вспоминается, и я точно знаю, что у меня возникнет уйма вопросов. А ты единственный, с кем я могу поговорить об этом.
Ответить Ютер не успел.
– Доброго утречка, прекрасная госпожа! Да будет твоя дорога скорой и удачной, господин лекарь! Не в тягость ли добрым господам перевезти смиренного брата на тую сторону?
К нам обращался монах-здоровяк. Голоногий, в разболтанных веревочных сандалиях, в грубой серой рясе. Простецкое крестьянское лицо, хитрющие глаза, копна вьющихся черных волос.
– Эльго? О… брат Эльго, конечно же, мы перевезем тебя. Забирайся.
Ю не успел воспротивиться – да, кажется, он и не думал сопротивляться. Его явно поразило мое знакомство с монахом, пусть даже и низшего ранга. По его мнению, я должна была шарахнуться от служителя Господа как черт от ладана.
Знал бы он, что это за служитель!..
Грим, ощутимо покачнув повозку, забрался внутрь и плюхнулся на сиденье напротив. Глазами задал немой вопрос: «Ну как?» Я едва заметно покачала головой. Ю, хмурясь, смотрел как паромщик настилает трап.
Повозка тронулась, прокатилась через всю палубу и остановилась у противоположного борта. Я огляделась в поисках Кукушонка: его смена была как правило, утренней. Но в паре у паромщика, как назло, оказался Кайн – и он заметил меня. Я сразу отвернулась, но дурачок тут уже принялся бессвязно голосить и тыкать в меня пальцем. Отец Ратера, с лицом злым и невыспавшимся, оплеухами загнал его к вороту. Интересно, он узнал или не узнал меня? Проверять это не хотелось. Я ссутулилась, стараясь стать как можно меньше. Грим принялся оживленно трепать языком, по большей части обращаясь к Ю. Тот в конце концов ввязался в беседу.