Я не помнила отца. Мне тогда от силы год был, когда он ушел. Ушел и не вернулся.
– Я Иде чё говорила, – Левкоя пошарила в недрах передника и вытащила засаленный кисет. – Я ей говорила: подожди, мол, вернется бродяга, он уже уходил так на десять лет. А она мне – ты мать, тебе ждать легко. А я, говорит, невестой Господа нашего стану. Ибо все человеки лживы, говорит, и только Господь меня не бросит никогда. И малую с собой возьму, говорит, чтобы не знала душа невинная, что такое предательство.
А невинная душа, то есть я, первым делом, как только возникла такая возможность, предала ее. Наверное, наследственность дурная сказалась…
* * *
280 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (сейчас)
Тени уже заметно укоротились, прижались узкими ленточками к стенам домов, заползли под навесы и в подворотни, а небо над городом приобрело какой-то неприятный белесый оттенок. Здорово парило. Черное суконное платье и черная же шаль оказались для меня серьезным испытанием. И как только старухи в таком ходят?
У ворот уже собралась большая толпа, но Хелда Черемного я в ней не нашла. Зато обнаружился Пепел. Он узнал меня моментально, несмотря на клюку, согбенную спину и замотанное лицо. Впрочем, и шаль, и траурное платье он сам вчера разыскал в куче пыльного тряпья под лестницей заколоченного дома.
– Госпожа моя! А я тебя тут с раннего утра жду, я знал, что ты придешь.
– Лучше бы ты меня вчера дождался! – Не сдержав раздражения, я стукнула палкой о мостовую. – Вчера ты был мне нужен, ты бы мог мне помочь. Где тебя черти носили?
– Не сердись, госпожа. Давай отойдем на пару шагов, и я тебе все объясню.
– Послушай, Пепел! Вчера мне показалось, что тебе стоит доверять, но ты как сквозь землю провалился именно в тот момент, когда твоя помощь была мне просто необходима. Теперь ты объявляешься и глядишь на меня честными голубыми глазами…
Он моргнул. До голубых его глазам было ой как далеко, хотя честности хватало на пятерых. Он состроил оскорбленную мину и заявил:
– Будь моя воля, госпожа, никуда бы я не ушел, и дождался бы, и помог. Но все препятствия прошлой ночи ты должна была преодолеть сама, одна, без посторонней помощи. Понимаешь ли, так было надо. Это испытание. Ты ведь прошла его? Да что я спрашиваю, конечно, прошла, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
– Что? – Я оторопела. – Какое испытание? Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, – певец покачал головой. – Я предполагаю.
Он отшагнул назад и коснулся моего плеча кончиками пальцев. Болезненная улыбка смяла морщинами лоб, собрала множеством складочек истончившуюся кожу вокруг глаз. Редкие брови приподнялись домиком.
– Мне было страшно за тебя, госпожа.
– Опять твои холерные загадки? – взбеленилась я. – Надоело уже, честное слово. Или вообще держи язык за зубами или выкладывай, откуда тебе все известно. Иначе я с тобой вообще разговаривать перестану!
– Тише, тише… Не кричи. Давай отойдем…
Я позволила оттащить себя в сторону от толпы. Но требовательного взгляда не отвела.
– Ну?
– Погоди… – он замялся, облизывая губы. – Погоди. Мне надо подумать. Сейчас… я скажу. Да. Это можно сказать. Это не требуется хранить в тайне.
Пауза. Я заскрипела зубами. Остро захотелось огреть этого конспиратора палкой поперек хребта.
– Когда я вчера ждал тебя в подворотне… ко мне подошел один человек. Он велел мне уходить. И… я ушел. Он сказал – ты должна все сделать сама, и мне нельзя помогать тебе. Он сказал, очень важно, чтобы ты все сделала сама.
– Что за бред? Какой еще человек?
– О, удивительный человек. Властный, сильный… только не внешностью, а… духом сильный. Духом и волей. – Пепел пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова. – Значимый человек. Значительный. Необыкновенный.
– Да уж, описание хоть куда… выглядит-то он как?
– Ну, внешне он странноват, конечно, но не слишком. Найл, как все найлы – высокий. Говорит без акцента. Средних лет, в длинной темной одежде.
У меня перехватило дыхание.
– Он… он назвался?
– Нет. Он просто велел уходить, потому что тебе необходимо справиться самой.
– Пропасть… – Я уронила узелок на ногу и схватилась за виски. – Ой, пропасть… – Неужели… неужели это Амаргин? Как он прознал? Черт, черт! – Пепел, голубчик, опиши мне его поподробнее!
– Я уже сказал – он высокий, на ладонь выше меня, у него длинное сухое лицо, нос крючком, тонкие губы, глаза прищуренные. Кожа такая землистая, очень бледная. Лоб высокий, волосы гладкие, черные, назад зачесаны…
Никаких сомнений. Я тупо уставилась себе под ноги.
Амаргин.
Он все знает.
Он знает, что свирель пропала. Он следил за каждым моим шагом. А я, дурочка, надеялась обмануть его! Я надеялась, надеялась…
Стоп. Он ничего не сказал мне сегодня утром. Он был здорово раздражен, он ругал меня за невымытую посуду – но это и все. Ни слова про свирель. Я так боялась, что Амаргин выставит меня из грота, – но он ничего такого мне не говорил! Он позволил взять деньги и выпустил меня наружу как ни в чем не бывало – «наступи вон на тот камень»… Он знал, что я проникла в грот без свирели… и он ничего мне на этот счет не сказал. Высокое небо, голова пухнет!
Не сказал? Как бы не так!
Беспорядочный сумбур мыслей перекрыл вдруг ровный, немного насмешливый Амаргинов голос: «Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а также по смелости своей, ежели таковая у него найдется…»
Я зажмурилась. Что там было дальше…
«…надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши – все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля».
А это значит… это значит, что я могу входить в грот без свирели. Сей факт Амаргин пытался донести до меня в том… то ли сне, то ли уроке. Именно это я и должна была сделать «сама, одна, без посторонней помощи». И то, что мне это удалось, оправдало потерю свирели. А мне это удалось, без сомнения. Я не застревала в подводных лабиринтах, я прошла этот лабиринт насквозь и вынырнула в мертвом озере.
Точно. Амаргин ясно дал мне это понять.
Для него ведь не свирель важна. Амаргин к свирели вообще никакого отношения не имеет, просто так оказалось, что Ирисов подарок способен открывать скрытое и находить спрятанное. Сам Амаргин входит и выходит из пещеры просто раздвигая камень руками, словно это не камень, а шатровая ткань. Неужели и я так могу? Или мне каждый раз придется нырять в подводную нору?
«Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней»…
Нет. Подводная нора – это только дорога. Одна из дорог. И свирелька моя золотая, бесценная, пропавшая – тоже только одна из дорог. И раздвинуть скалу руками, словно шатер, без заклинаний и других волшебных подпорок – это тоже дорога, просто самая короткая. Почему бы и нет?
Почему бы и нет, черт побери?!
Бом! Бом-м! Бом-м-м-м….
Дин-дилин, дилин… дилин…
С высоких серо-розовых башен замка потек медлительный полуденный звон – вниз, через перекаты крыш, через ступени улиц, через пеструю рыночную площадь, по пути подхватывая чаячьи голоса разбуженных колоколен – вниз, вниз, разливаясь по кварталам Козыреи, горячим маслом стекая сквозь бойницы стен, выплескиваясь из распахнутых ворот в порт, на длинные причалы, на корабли и лодки, в зеленую, запертую приливом воду Нержеля.
Белесое слепящее небо подернулось пепельной дымкой. Концом шали я вытерла вспотевший лоб.
– Гроза идет, – сказал Пепел, глядя в мутную даль за громадой Бронзового замка.
– Гроза?
– А ты разве не чуешь? Вон оттуда идет, с юго-востока. До ночи здесь будет.
– Смотри, народ уже впускают. Пора.
С последним ударом толпа загомонила и заволновалась. Большие, усаженные бронзовыми бляхами двери в здание суда неспешно разошлись на две половины – толпа потоком хлынула внутрь.
– Пепел! – Я схватила певца за рукав. – Для тебя осталось одно доброе дело. В этом узелке деньги, передай их Ратерову отцу. А если не сможешь передать – заплати за мальчишку сам, хорошо?
Пепел взвесил узелок в руке:
– Ого! Сколько же здесь?
– Шут его знает… не считала. Вообще-то, ты прав, Ратер говорил, нужно пятьдесят авр, а здесь значительно больше. Давай-ка отсчитаем, а остальное Хелду отдельно отдадим, чтобы он потом свой паром обратно выкупил.
Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел, и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.
После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось – не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.
– Отсюда ничего не видно, – пожаловалась я.
– Держись за мной.
Пепел вдохнул поглубже и стал протискиваться на другой конец залы, где тускло светилась пара окон. Почему-то там голов было меньше. Оказалось – цепь. Где-то около четверти зала отгораживала толстая черная цепь на столбиках, оба ее конца охраняла пара стражников с деревянными мордами; за цепью, словно в храме, находилось возвышение, а на возвышении – длинный, во всю торцовую стену, стол.
За столом, ровно посередине, восседал сухонький мятый старикашка в круглом колпаке и алой мантии. На столе курганами громоздились бумаги, и бумаг этих было что-то уж слишком много. Неужели все эти дела они собираются рассмотреть сегодня?
Громоздкий стол был, несомненно, велик старичку в алой мантии, и кресло судейское, резное, тоже было ему велико. Старичок привычно маялся в этом кресле, словно вошь на гребне, и очевидно было, что он заранее ненавидит всех скопом – и преступников, и потерпевших, и свидетелей, и просто зевак, и вообще весь белый свет. Страшненький был этот старичок, ядовитенький… вроде осенней поганки.