– Вошли мы в двери, тут к нам девочка-прислуга подбегает, дрожит вся, бедняжка. Сказала, что тебя в Хелдовой комнате заперли и псоглавцами пугают. Ну, мы скорее наверх, а дальше ты сама все знаешь.
– Спасибо, – я поежилась. – Перепугали они меня крепко. Это все из-за того случая… Ну, помнишь, когда на нас напали, тебя поранили еще…
– Не ходи больше в город, – вздохнул певец. – Хелд прав, может, нам стоит уехать?
– Нам?
– Ну да. Нам всем. И тебе, и приятелю твоему Ратеру, и Хелду. И мне тоже, раз все так криво повернулось…
Я покачала головой.
– Не могу. У меня тут… много дел. Я не могу сейчас уехать. Потом, может быть.
– Да какие дела, когда земля пятки жжет! – снова возмутился паромщик. – Вот споймают тебя, девонька, на кусочки порежут, а потом обратно сошьют, чтоб где клад лежит, показала! За золото твое любой душу продаст, будь он хоть Пес Сторожевой, хоть примас андаланский, прости господи… Поедем, переждем, потом вернемся, через годик-полтора…
Тут не в одном золоте дело, хотела сказать я, но только рукой махнула. Никуда я не поеду, пока Малыша не найду… пока его Амаргин на Ту Сторону не заберет. Еще Мораг, покушения, обряд, Каланда. Взялся за гуж… Нет, не могу я уехать.
А потом, вряд ли Амаргин меня отпустит. Может, это очередная сложность, которую мне необходимо преодолеть… мало ли что ему в голову взбредет, ехидне магической. Для него наблюдать, как я корячусь – одно удовольствие. Начну ныть – пошлет на все четыре… Зато лекцию заумную прочтет в награду, если жива останусь.
Холера черная.
Неожиданно я зевнула. Разозлилась на себя и зевнула еще шире.
– Иди-ка ты, госпожа моя, сны досматривать, – усмехнулся Пепел.
– А вы?
– А мы тоже прикорнем до утра, правда, Хелд?
– И то дело, – паромщик раззевался вслед за мной.
– Вы только в другую комнату не уходите, – попросила я. – Постель широченная, все поместимся. А то мне как-то не по себе одной.
– Не стесним? – Пепел смотрел не на меня, а на паромщика.
– Ни в коей мере. Широченная, говорю, постель.
– Я лягу рядом с барышней, – заявил бдительный Хелд. – А ты, господин хороший, на краешке.
– Да хоть на жердочке, – тут Пепел не выдержал и тоже от души зевнул.
Сумерки
Полнолуние!
В зелено-золотом небе медовой кувшинкой цвела луна. Воздух превратился в лунный сок – опаловый, янтарный, тающий, неистово-нежный, оставляющий в горле сладостное, с тайной горечью, с ума сводящее послевкусие. Что-то еще насыщало этот воздух, что-то, находящееся за пределами моего восприятия, отчего упоенно заныло сердце, а душа задрожала, как переполненный тонкостенный бокал.
Луна! Ровного сияния ее было много, неохватно много, но глаза меня отчего-то подводили, казалось – зрение меркнет, хотя все вокруг было видно с ошеломляющей четкостью. Сумеречное бесплотное золото – лишь малая толика немыслимого света, что оказалась доступна моему человечьему зрению, остальное пронизывало тело тоской и радостью, неощутимым ветром проникало и уносилось прочь, даром расходуя на меня свое волшебство.
Стеклянный Остров тонко вибрировал под ногами, сообщая всему телу едва переносимое напряжение, и мне мерещилось – сейчас меня просто разорвет на кусочки или же схлопнет, как мошку меж ладонями земли и неба.
Ирис держал меня за руку, но я еле ощущала его прохладные пальцы: он, Ирис, находился сейчас по большей части там же, где весь этот остров и весь этот воздух и лунный свет, а здесь, со мной, была лишь тень его, почти бестелесная, почти прозрачная, постоянно ускользающая тень. Эхо, отзвук, небыль, игра воображения…
Каменные ступени в лунном свете прорастали странным собственным свечением. Стопы не ощущали тверди, лестница текла под ногами, вознося нас выше и выше, к лиловым громадам сосен. Кроны грозовым облаком затмили луну – и тень, как вздох, опустилась на нас.
В тени пел соловей, четко выговаривая колдовское заклинание, перемежаемое то воркующими, то искристыми трелями смеха. Куда уж больше – у меня и так голова кругом от всего этого колдовства.
Лес распахнулся будто занавес, открывая сплошь заросшую папоротником дорогу.
– Ирис… погоди. Мне надо отдышаться, или я упаду.
Услышала собственный голос как со стороны. Вообще-то я только подумала, что грохнусь, если мы не остановимся, а сказать об этом пока как-то еще не решилась.
Оказывается, нет – говорю.
– Лесс?
Он смотрел мне в лицо, чуть хмурясь. Глаза его плыли где-то над моей головой, далеко и чуть сбоку – совсем не там, где я.
– Постоим. Пожалуйста.
Крепко зажмурилась. Да что ж это такое? Я конечна, как замкнутый круг, мир безграничен, неохватен, он вблизи, рядом, в стороне, он проходит мимо, мимо, мимо, задевая меня лишь дыханием своим, кончиком крыла, пальцами по щеке…
Пальцами по щеке. Ладонями по плечам. Крепко охватывает локти, прижимая их к бокам.
– Лесс. Так лучше?
Держит меня. Перевела дыхание. Разлепила веки.
Ирис приблизился, вернулся из своего далекого далека, куда мне путь заказан. Почти целиком вернулся. Стал почти осязаем. Светлые серо-сиреневые глаза заглядывали в душу, в них качались камыши, порхали ночные мотыльки, всплескивала легкой волной река Ольшана.
– Стеклянный Остров, – тихонько проговорил Ирис, – такое место. Ты привыкнешь.
– Вряд ли.
– Ты сопротивляешься.
– Разве?
– Конечно. Тебе кажется, что ты – запертый дом. Открой двери. Выйди наружу.
Легко сказать! Я не знаю, где запоры. Где двери, я тоже не знаю. Я бы взломала их, честно, но где они?
– Я хочу к тебе, Ирис!
– Ну иди. Иди за мной.
И он удаляется, словно падает в пропасть.
Я перестала ощущать его ладони, между нами возникла стеклянная стена. Это было тем страшнее, что он стоял вплотную и руки его сжимали мои локти. Вцепилась в одежду у него на груди, пальцы смяли несуществующую ткань, плоть его – лишь порыв ветра, если я сделаю шаг – я пройду насквозь…
Лбом, грудью, ладонями – в стеклянную стену, с размаху! И еще раз! И еще!
– Неееет… Не могуууу…
Со дна пропасти, из полной тени бездны звали его глаза:
– Ну иди же ко мне. Иди!
– Не могу…
– Иди, Лесс.
– Не получается! Вернись! Побудь со мной, мне страшно.
– Хорошо. Хорошо. Как ты хочешь.
Закапываюсь лицом в складки одежды, в расшнурованный ворот, в шелк рубахи. Легкое тепло, горьковатый пресный запах воды, тины, ивового листа. Виском упираюсь в порожек ключицы, под щекой – твердый покатый свод его груди, сердце стучит… Зараза! Сердце стучит, как у нормального человека, часто стучит, громко, зараза…
Пауза.
– Пойдем, – сказала я.
А то у меня опять ум за разум заходит, только уже в другую сторону…
Отодвинулся. Улыбнулся:
– Не бойся ничего.
Папоротники – по колено. Перистая сумеречная прогалина в глубь соснового леса, обрамленная искрами светляков. Колоннады стволов перевиты лентами тумана. Меж стволами колыхалась живая прозрачная тьма, полная шелеста и движения. То ли там ходили пугливые звери, касаясь боками шершавой коры, то ли взмахивали крыльями ночные птицы, поглядывая на нас с ветвей. Над головой зеленая проточина неба стремительно теряла золотой оттенок; из-за спины, со стороны материка, споро растягивала свой плащ звездная синева.
И еще раз раздвинулся занавес – сосны расступились, и мы вышли на самую вершину холма, словно снегом заметенную лунным сиянием. Волны высокой травы казались сугробами, черные вертикали стоячих камней полосовали тенями лунный снег, а небо за ними густело ночным кобальтом, наискосок перечеркнутое Млечной Дорогой.
Близость неба была очевидна – луна, огромная как соседний холм, показывала спину из-за края земли. Тело луны изрыто оспинами, складывающимися в улыбку. Оспины ее напоминали отверстия в теле свирели, и неоглядное пространство переполняли переливы неслышных нот, выдыхаемых ночью.
Свет луны легок как разбавленное вино. В воздухе – терпкость и неистовство, и еще пропасть всего того, что я не чуяла, но каким-то шестым чувством знала, что оно есть и оно действует на меня.
На вершине одного из камней сидел филин.
Он повернул кошачью голову, следя за нашим приближением, и я вдруг поняла, что это не филин и что голова у него в самом деле кошачья. Узкие глаза горели зеленью.
– Кто это, Ирис?
– Это камана.
– Камана? Такая же, как у верховного короля на гербе?
– Наверное. – Ирис пожал плечами.
Камана переступила когтистыми лапами, боком перебираясь на край камня. Распахнула совиные крылья, и ее вдруг бесшумно снесло вниз разлапистым кленовым листом. И повлекло – низко, над самой травой, до темной стены леса, где косматая хвойная тьма проглотила ее. Из мрака донесся печальный кошачий крик.
Ирис потащил меня вперед, но я не могла оторвать глаз от сосен, скрывших чудесную тварь. Лавен Странник некогда начертил на своем гербе птицу с рысьей головой, каману-посланницу. Вот уж не думала никогда, что увижу ее въяве.
– Королева.
Вздрагиваю от рывка – Ирис прибавил шагу.
Между двух камней, перекрытых третьим наподобие ворот, сгустилось снежное сверкание. Высокая статная фигура, прямая, словно луч, в медлительном вихре переливающегося серебра. Едва проступающие очертания змеино-тонкого тела, летящие волны пепельных волос, лицо будто ледяное лезвие, жадная жесткая улыбка, глаза ярче лунного света.
– Моя Королева.
Ирис упал на колено. Я опустилась рядом с ним в белую от луны траву; по левую руку угольным провалом протянулась тень гигантского камня.
Королева не отбрасывала тени. Королева сама – источник света, хрустальная ваза, ледяной меч, холодный, свернувшийся жгутом ветер. Плоть ее почти прозрачна. Сила ее пугала даже малой частью своего присутствия.
– Королева. Эта смертная – моя. Я ручаюсь за нее.
– Да, мой милый.
Воздух складывал слова сам из себя. Королева улыбалась отстраненной, нежной, алчной улыбкой. Она глядела на меня и в то же время мимо. Улыбающиеся губы ее были неподвижны.