Левкоя прищурилась с подозрением:
– Ты чего это, малая, в колдуньи намылилась?
– А почему бы нет?
– Тю! Наслушалась ерунды! Кто тебе такого наболтал-то?
Я дернула плечом. Не ответила.
– Ента принцесса заморская чернявая тебе голову морочит! – Старуха оттопырила нижнюю губу, показав бурые зубы, и ткнула в мою сторону мундштуком. – Ты, малая, забылась али как? Ты разбирай, что ли, кто она – и кто ты. Ты для ей грязь подзаборная, котенок шелудивый, она с тобой в бирюльки поиграет – да на улицу и выкинет. А то язык твой дурной велит с корнем вырвать, чтоб не болтала лишнего, как сейчас вот…
– Но ты же ей не скажешь, что я тебе говорила?.. – обеспокоилась я.
– Я-то не скажу, а вот кто другой… – Левкоя в сердцах плюнула под стол. – Я тебе добра желаю, паралик тебя побери, бестолочь окаянную… Что ты, что Ронька мой, и откуда семя такое выискалось препаршивое, ведь никаких обалдуев, никаких бродяг вроде вас не привечала я…
– А кто дедом моим был, Левкоя?
– Да разве упомнишь теперь… Тьфу, беда мне с вами, одна сплошная беда и разорение! Нашлись волшебники на мою голову, что тот, что другая.
Левкоя еще раз плюнула, поднялась и отправилась за занавеску греметь горшками. А я сидела и думала. Жертва ради магической силы. Мне придется убить человека, чтобы призвать гения. И Каланде придется.
Ама Райна это сделала и не чувствует ни малейших угрызений совести. Правда, она проходила обряд очень давно. Аме Райне сейчас примерно столько же лет, сколько моей Левкое. Но у нее гладкое лицо, чистая кожа, королевская осанка, черные косы без единого седого волоска… У нее власть и сила, и у нее много-много лет впереди. Всего лишь за жизнь какого-то… кто это был? Случайный прохожий, на беду попавшийся в руки райнариному учителю? Бродяга? Преступник, которого так и так плаха ждала?
Святая Невена, заступница наша перед Господом, я так редко взываю к тебе! Помоги мне, госпожа моя, зажги огонь путеводный, как ты зажгла его для короля Лавена, выведи на путь истинный, открой глаза ослепленные…
280 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (сейчас)
Я проснулась на рассвете от холода. То есть я закоченела так, что не сразу смогла разогнуться. Платье отсырело, дыра на подоле разлезлась и обмахрилась, шаль скаталась жгутом, в волосы набилась пропасть лесного мусора и прошлогодней хвои. Изо рта шел пар. Чертово жиденькое сукно не грело совсем. И это платьишко менее суток назад казалось мне гееной огненной? Я посидела немножко, щелкая зубами и пытаясь разогреть дыханием руки и растереть ноги, потом поднялась, охая, как старая бабка. Поясница ныла, шея ныла. От холода и сырости меня била неудержимая дрожь.
Лето кончилось. Кончилось лето. На земле спать уже нельзя – а вот простынешь теперь, соплями изойдешь… Видали вы простуженных утопленников? Чихающих и перхающих, с красными мокрыми носами? Нет? Увидите еще…
Я спустилась с холма в море тумана, захлестнувшего с головой лиственные деревья низины. Небо сочило зеленоватый свет, воздух был переполнен водяной взвесью. Деревья застыли силуэтами, коралловые неподвижные ветви их переплетались бесконечной аркадой, то справа, то слева возникали таинственные гроты, уводя в неведомую глубь – меня не оставляло ощущение, что я иду по морскому дну. Птицы молчали. Небо за пеленой тумана из зеленого становилось золотым.
Я не боялась заблудиться, потому что еще с холма прикинула направление. Овраг должен был пересечь мне путь. Мне не хотелось думать и строить предположения, где сейчас Эрайн и жив ли он вообще. Опоздала я или нет. Не хотелось мне об этом думать. Я просто шла вперед, пока деревья не поредели и поперек дороги не встала белесая облачная стена, будто именно здесь и находился предел мира.
Я осторожно подошла к пределу и заглянула через его край в бездну.
В бездне сиял огонь.
Рыхлая туманная кисея не скрывала дна оврага. Там, на дне, горел костер, раздвигая занавес влаги, а у костра сидели двое. Вернее, один сидел, а другой лежал.
Недалеко чернела угольная клякса; вокруг, на песке, валялись какие-то вещи. Никого из людей больше не было видно.
Сидящий у костра человек нагнулся, пошевелил палкой угли. Голова его сверкнула в отсветах пламени рыжим суриком. Знакомым жестом человек зачерпнул горсть песка – и тут же забыл про него, позволяя песчаной струйке вытечь из ладони.
– Ратер!
Он вскинул голову, заоглядывался. Сквозь редеющий туман я увидела его лицо – чумазое невероятно, все в пятнах, будто он ел чернику и измарался. Второй человек лежал неподвижно.
– Ратери! Я здесь.
– Леста? – наконец он увидел меня, вскочил. – Спускайся сюда. Нет, не здесь… правее, то есть левее! Иди за мной, я покажу…
Он пробежал вдоль овражной стенки, махая мне рукой:
– Давай сюда. Вот сюда.
Цепляясь за ежевику и малину, я сползла вниз. На полпути Кукушонок подхватил меня, помог встать на ноги.
– Уй, да ты мокрая!
– Еще бы. Сырость какая.
– Идем к костру. Замерзла?
– Не то слово… Что у тебя с физиономией?
– Пойдем, пойдем… – Он потащил меня к костру, мимо лежащего кульком человека. – Я тебе вина налью, тут целый мех остался.
– Что ты здесь делаешь? Где принцесса? Где убийца? Что с Малышом?
Я сунула руки чуть ли не в самый костер. Ух, хорошо. Бррррр!
– Не знаю, где принцесса. Жду вот. Я смекаю, кто-нить вернется сюда, или сама, или люди ее. Они вещи побросали. Давай-ка, винишка выпей, полегчает.
Очень кстати. Кукушонок держал мех, пока я из него глотала. Вино, между прочим, оказалось так себе. Терпкое, кислое, чуть ли не горькое. Странно, что принцесса с компанией такое пьют.
– А это кто? – я кивнула на неподвижный кулек.
– Убийца. Я его споймал.
– Поймал???
Ратер улыбнулся неловко, пожал плечами, шмыгнул носом. Только сейчас я поняла, что никакую чернику он не ел, просто нос у него расквашен, а кровь из расквашенного носа щедро размазана по физиономии. В сочетании с подбитым глазом эффект был ошеломляющим.
– Ну, ты хорош, братишка… Нос-то цел?
– Да цел, покровило только. Зато этого пса подзаборного я скрутил. Полночи за ним по лесу бегал. Заблудился на хрен в темнотище. Уже светлеть стало, когда сюда, к оврагу выбрался. Приедет принцесса – сдам ей на руки. Пусть допрашивает.
Я хмыкнула и шагнула к телу. Сдернула тряпку у него с головы, сунула руку под челюсть. Ожидала встретить ледяную твердость трупа, однако кожа лежащего была теплой и мягкой. Под пальцами билась жилка. Черт, да он спит! Или без сознания?
– Ты его чем-то приложил по голове?
– Ну… дал я ему в рыло пару раз… Он мне тоже в рыло дал. Он разок вырвался, но я его в речку загнал и там скрутил… сюда он своими ногами пришел. Я думаю, спит он. Да пущай спит. Может, это у него с перепугу.
– Никогда не слышала, чтобы с перепугу засыпали.
Стрелок оказался маленьким жилистым пареньком, если и постарше Кукушонка, то ненамного. А Кукушонок, несмотря на худобу, был очевидно выше его и шире в плечах. То есть Кукушонок годика через три вымахает в крупного мужчину, а вот этому заморышу уже не вырасти. Крысенок, одно слово. Ладно, принцесса или кто там разберутся. Не нашего ума дело.
Если он вообще проснется.
– А что с Малышом? Ты что-нибудь знаешь?
Ратер помотал лохматой головой:
– Не… Я когда сюда пришел и этого, – он кивнул на кулек, – приволок, тут никого уже не было, кроме альханов и девок. Они недавно ушли. Пошарились по барахлу и ушли.
– А куда охота поехала?
– Бес их знает. Я ж говорю, не видел никого… Хочешь еще винца?
– Не хочу. Противное это вино, словно в уксус горчицы намешали.
– Ага. Мне тоже сперва не понравилось. – Кукушонок закинул голову и глотнул из меха. – Бррр, аж скулы сводит.
– Ладно. Коли так, я пойду. Вон уже солнышко вовсю светит. Ты, полагаю, здесь остаешься, принцессу сторожить?
– Да я б с тобой пошел…
– Сиди уж, вояка. – Я положила ему руку на плечо и легонько тряхнула. – Какой ты все-таки молодец, Ратери. Если убийца заговорит… Что там принцессе в голову взбредет – не знаю, а вот Нарваро Найгерт вполне может позволить тебе остаться в городе. Не напейся тут только.
Не может быть – но отпечатки драконьих лап были совсем свежие. Отпечатки в мокром песке, они не успели еще заплыть. Значит… значит…
Я обнаружила их совершенно случайно, потеряв рассыпанные следы охоты, успев двадцать раз вспотеть, десять раз острекаться в крапиве, пару раз промокнуть и по одному разу налететь на осиное гнездо и едва не подвернуть себе ногу, в отчаянии срезая дорогу от очередного холма к речке Мележке. Совсем свежие отпечатки. Пятипалые, драконьи, с глубокими рытвинами от когтей. Каждый след длиной в два с половиной моих, а шириной – в четыре с половиной.
Поломанных деревьев вокруг не наблюдалось. Только перечеркивающая следы глубокая борозда от хвоста, раздавленные стебли аира, помятая осока, сдвинутая и перевернутая галька.
Видно, он успокоился… Угомонился. Пришел в себя. Соображает уже. А охота так и не нашла его, хотя время приближается к полудню.
Речка здесь делала крутую петлю, огибая взгорочек, заросший ивой и ольхой, с парой сосен на макушке. На этот взгорочек я и влезла. Осторожно раздвинула ветки. Там, внизу, на отмели, прикрытой тонким слоем воды, я и увидела его.
Он стоял, зябко обхватив сам себя за плечи, склонив голову, отягченную пепельно-черной гривой, стоял и смотрел на свое отражение. Длинное драконье тело светилось тусклым серебром, по впалым бокам гуляли солнечные пятна. Отражение под ним морщило и дробилось, путаясь с осколками света, но он смотрел и смотрел, как зачарованный.
Он был совсем не страшный. Даже маленький какой-то на фоне песчаного обрыва и больших каменных глыб, раскиданных по берегу. Темный, словно серое деревенское железо, гребень спокойно лежал вдоль хребта. Хвост висел плетью. На крестец мантикору уселась белая бабочка.