– Угу. Само собой, не замечаю. Это же как упиться надо, каррахна…
– Было, – Найгерт постучал пальцем по столу, привлекая внимание. – Кое-что было. На коронации.
Все разом повернулись к нему.
– Мореле, ты должна помнить. Человек-дракон, плюющийся огнем. Он выплевывал струи огня длиной в несколько ярдов. Он показывал свое мастерство на поле, перед турниром.
– Ну, может быть, – пожала плечами принцесса. – Тогда этих факиров-прохиндеев целая толпа понаехала. Я не нанималась их запоминать.
– У того факира ученик был. Он глотал железные прутья и вытаскивал их у себя из задницы…
– О госссподи! – воскликнул Виген. – Я его помню! Все хохотали до колик.
– Да, – неохотно согласилась Мораг. – Что-то было. Но он какой-то чокнутый оказался. Или пьяный. Полез со мной драться зачем-то…
– Нет, – Найгерт поднял ладонь. – Все было не так. Парень сперва глотал прутья, а потом пригласил любого желающего подойти и проткнуть его прутом. Эмор Арвель, лорд Ракиты, помнится, это сделал. Вернулся к нам на трибуну и долго ахал. Прут, говорит, был заточенный и самый настоящий, я, говорит, даже чувствовал сопротивление плоти, а паршивцу хоть бы что, стоит себе и посвистывает.
– Да помню я, – недовольно буркнула Мораг. – Мне его проверить захотелось.
– Ты спустилась на поле, а Змеиный Князь тогда и сказал, что это, похоже, не ловкачество, а настоящее колдовство.
– Колдовство – не колдовство, а пройдоха этот, как только я ему заголиться велела и пузо свое показать, завизжал и полез драться, по-бабьи так, словно я ему дерево, а он – кошка драная.
– Ты, миледи, его в живот пальцем ткнула, если память мне не изменяет, – вставил Кадор.
– А! Ну да. Я ему сказала: «Прут у тебя шарлатанский, а вот что скажешь, если я тебя пальцем насквозь проткну?» Ну и ткнула со всей дури. Не насквозь, конечно, но синяк здоровенный он схлопотал. Повалился на спину и копыта задрал. Вот тебе и факир. Я прочь пошла, тут он меня догнал и давай по спине дубасить. И визжать что-то несусветное. Пришлось его по голове успокоить. Дурацкая история. Чего ты вдруг вспомнил, Герт?
– Того колдуна, что огнем плевался, учителя его, больше не видели, – объяснил Найгерт. – Я велел его найти, очень мне понравилось, как он пламя изо рта пускает. Исчез он, как сквозь землю.
– Ну и что? – Мораг пожала плечами. – Смылся он. Чтоб за ученичка не отвечать.
– Может, и так, – Найгерт потрогал висок, – а может, это и был тот самый колдун. Разведывал обстановку, готовился выступить.
– Герт, ерунду городишь. Сам посмотри. Это же был второй или третий день после коронации. Если бы это тот колдун оказался, он бы проявился уже.
– Нет, не ерунду, – перебила я. – Не ерунду. Тот это или не тот колдун был, но ты, миледи, на него повлияла. Я в городе еще кое-каких слухов наслушалась. Не кривись, пожалуйста. Вспомни, как ваденжанский лорд к тебе сватался!
– Верно! – Найгерт наставил на сестру тонкий, как лучинка, палец. – Мореле, вспомни! Ты с ваденжанином дралась, а его колдунишка грозился тебя проклясть. Начал было проклинать – и упал замертво. Удар с ним случился. Помнишь?
– Ну все, – Мораг скрестила руки на груди. – Уйду к перрогвардам. Мне там самое место.
– Хм… – пробормотал господин Диринг. – Ну вот, два и два вроде бы складывается. Боятся тебя колдуны, миледи.
– А эта почему не боится? – Мораг кивнула на меня.
Я опешила, но быстро спохватилась:
– Видно, те колдуны подосланные были.
– Ну и что? – не сдавалась Мораг. – Подосланные, не подосланные, какая между вами разница?
Да уж, вопрос. И правда, какая разница? Я сидела с недоуменной миной, а все на меня смотрели и ждали, что я скажу. А мне ничего не лезло в голову.
– Ну… не знаю. Скорее всего, они были меня сильнее. Или наоборот… Колдовал ли тот парень с прутом? Вполне мог – наведенная галлюцинация, отвод глаз… Я никогда не колдовала на людей… Мораг! Вот в чем разница! Я никогда не колдовала на людей, в том числе на тебя. Если я попытаюсь на тебя воздействовать, со мной тоже случится какая-нибудь беда.
– Ага! – обрадовалась принцесса. – Это хорошо. – Она фыркнула. – Трепещи, малявка. И этим своим расскажи. Тварям говорящим.
– Они не люди. Вряд ли твои таланты их заденут.
– Если спросите моего мнения, – скривилась Мораг. – Это все опять вилами по воде. На малявку не действует – пусть скажет спасибо.
– Спасибо!
– Помолчи! Может, вообще ни на кого не действует, это мы насочиняли тут сказок, как детишки, и радуемся. Подумаешь, один идиот удар схлопотал, другой драться полез – это что, доказательство?
– Складывается или нет, но мы точно чего-то недоучли, – пробормотал Виген. – Надо подумать как следует.
– Вот и думай! – Мораг выпрямила ноги, отъехав на табурете на середину комнаты. – Ты камерарий, тебе думать положено.
– Лорд Виген прав. – Найгерт с некоторым трудом выбрался из кресла. – На сегодня мы завершаем совет. Задача в общих чертах обрисована. Ломайте головы, господа. Если возникнут какие-нибудь мысли или новые сведения, я выслушаю их в любой час дня и ночи. Кадор, приказываю тебе заменить седалище. Если не жалеешь собственную задницу, пожалей хотя бы собственного короля. Что касается тебя, Леста. Ты остаешься в замке при моей сестре. Если тебе понадобится выйти, обращайся прямо ко мне. Если я не смогу тебя принять, обращайся к господину Дирингу. Кроме того, я хочу, чтобы ты дала слово не сбегать и не колдовать в стенах замка.
Я закивала:
– Даю слово, мой король.
– Хорошо. Мореле, я прошу тебя хотя бы пару дней не выходить в город. Ты нужна мне здесь, и я не хочу разыскивать тебя по всем притонам и игорным заведениям.
Принцесса хмыкнула, поднимаясь:
– В кои-то веки я тебе нужна.
Маленький король подошел к сестре, снизу вверх заглянул ей в лицо:
– Ты мне всегда нужна, Мореле. Помни об этом, пожалуйста.
– Ясен пень, как такое забыть. – Мораг цапнула меня за рукав и подтолкнула к двери: – Пошли, малявка.
Сумерки
Перехватило горло – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Аромат поднялся приливной волной – едва ощутимый, настойчивый, на грани узнавания… ни на что не похожий. За стоячими камнями царила темень, только верхушки невысоких деревьев серебрились лунным светом. Шелест, дыхание ветра, покалывающая кожу прохлада. Едва заметная тропка, ведущая вниз.
– Ирис… чем так пахнет?
– Яблони цветут.
Он остановился, протянул длинную руку вверх. Передо мной опустилась ветка, грузная от цветов, росы и листьев. Влажный аромат сделался таким острым, что стало больно. Я ткнулась в цветы лицом – лепестки облепили нос, склеили веки, влага потекла по щекам. Губы защипало, на вкус роса оказалась соленой, как слезы.
Освобожденная ветка взлетела тяжелым крылом, осыпая нас лепестками и листьями, словно мы ее терзали, а не нюхали. Я поймала падающий лист – он зашуршал в пальцах и раскрошился.
Ирис повлек меня дальше, я повисла у него на локте и закрыла глаза. Запахи слоились и перемежались, путались цветными лентами. Я цеплялась за один запах, за другой – и они растаскивали меня, как кучу валежника. Внимание разваливалось, я даже не соображала, перебираю ногами или стою на месте.
Сладостный, головокружительный, чуть навязчивый аромат яблоневого цвета, медный, плотный, жестковатый запах самих яблок и запах опадающей листвы, запах тлена и дыма – они были нанизаны на острую, всепроникающую горечь, как на стальную иглу. Эта горечь пригвоздила меня к месту. Я охнула и разлепила веки.
Лицо Ириса склонилось надо мной, фарфорово-прозрачное, тающее, глаза его светились сизым серебром, и зрачки были едва заметны.
– Хорошо, – шепнул он, – что ты не боишься. Доверяй острову. Он поможет.
Над головой его, в прорехе черной листвы, свирепо сияла луна – маленькая, круглая, размером с ноготь. От Ириса тоже пахло горьким, и горьким пахло от меня, аж скулы свело и рот наполнился слюной. Горечь стала невыносимой – и вдруг, скачком, переродилась в приторную сладость. Я отшагнула назад и сплюнула в темноту.
Нет, ничего. Осталась только глубинная, еле заметная дрожь в теле. Небольшой озноб. Замерзла, что ли?
Прохладная рука настойчиво сжала запястье.
– Пойдем.
Еле заметная тропинка вилась вниз, впереди, между деревьями, замелькало что-то белое, будто кто-то прошил черно-пепельный гобелен серебряной нитью. Еще несколько десятков шагов – белое сместилось влево. Я поняла, что это ручей. За сажисто-черными стволами текла вода, опалесцирующая, точно в нее плеснули молока. Над водой летел тонкий флер тумана или мельчайших брызг, прибрежные трава и кусты казались вырезанными из бархатной кротовой шкурки.
Некоторое время мы брели вдоль ручья, слушая его комариный звон. Скоро поток ушел куда-то вниз, деревья отодвинулись, пространство неба расширилось и отдалилось. Маленькая злая луна и редкие звезды глядели на нас из морозной январской полночи.
Оказалось, мы идем не по дорожке, а по кромке высокой насыпи, и яблоневый сад бледной пеной омывает ее с обеих сторон. Или это заснеженный лес? За краем леса я увидела черно-синюю пропасть и задержалась, пытаясь отыскать линию горизонта. Есть там море или нет?
– Идем, идем, – подгонял меня Ирис. – Здесь надо спуститься.
Насыпь неожиданно оборвалась: под ногами протянулся длинный каменный оползень, пробивший дыру в темных зарослях.
– Прямо по камням?
– Нет. – Он крепко взял меня за руку и потянул влево. – Здесь ступеньки.
Деревянную лестницу явно рассчитывали на кого-то гораздо более длинноногого, чем мы с Ирисом, – каждая ступень была мне по плечо. Ирис спрыгивал вниз и переставлял меня с одной на другую. Я, конечно, могла бы слезть сама, но мне было приятно, что он со мною возится. Мы запыхались и увлеклись, а когда лестница закончилась, пейзаж опять изменился.
Мы стояли на скальном уступе, сзади возвышался лесистый склон, впереди открывался неширокий фьорд, и легкий мосток соединял оба его берега. Вздыхало море, воздух насыщала водяная взвесь с привкусом снега и соли. Наш берег затеняла скала, а противоположный, высоченный, светился под луной, как выкрашенный известкой.