«Я сам справлюсь».
– Это еще не все. Ты ведь можешь среди обычных людей определить колдуна?
«Не вопрос».
– Помоги нам, Малыш. Найди колдуна. Хотя бы покажи пальцем: этот человек – колдун. Мы с Мораг думаем, что он сейчас едет нам навстречу. Вернее, нам навстречу едет огромная толпа и колдун где-то в этой толпе. Мы не знаем, кто это. Если бы ты указал нам…
«Ты что, собираешься каждого из этой толпы водить ко мне в лес для интимных встреч?»
– У нас есть несколько дней, чтобы придумать, как показать тебе этих людей. Пока я прошу тебя просто идти вместе с нами в сторону Галабры. Ты пойдешь?
«Я подумаю».
«Эрайн, я без тебя со всей этой путаницей не слажу».
«Я сказал – подумаю».
– А так ли он нам нужен, малявка? От него мороки больше, чем пользы. Опять кого-нибудь прибьет, псоглавцы за ним увяжутся, оно нам надо?
– Ты забыла, как колдун на тебя охотился? А если он раскусит тебя первой, несмотря на маскарад? – Я фамильярно ткнула Мораг пальцем в грудь. – Колдуну нельзя давать никаких шансов. Он злоумышляет не только против тебя, но и против Найгерта.
Удар попал в цель. Мораг скрипнула зубами и отвела глаза. И снова пнула тлеющие угли.
Звякнули лезвия, когтистая рука Эрайна сомкнулась на принцессином запястье.
«Оставьте огонь мне».
– Не топчи костер, – перевела я.
Мораг, оскалясь, смотрела на чудовище. Я видела, как вздуваются мышцы на голой руке Эрайна, и слышала азартное сопение принцессы, пытающейся вырваться. Если слон на кита влезет, кто кого сборет?
С треском лопнул кожаный рукав, мантикор моментально разжал пальцы. Мораг от неожиданности чуть не засветила себе кулаком в глаз.
– Сдался! – хохотнула она. – Ты бы все равно меня не удержал, выползень гребенчатый.
«Скажи ей, пусть радуется. До следующего раза».
– Так ты пойдешь с нами, Малыш?
«Стыдно бросать двух соплюшек на произвол судьбы. Пойду. И знаешь что, Лесс? В следующий раз принеси мне хлеба. Белого. С корочкой. Ненавижу сырое мясо…»
Мораг мне пришлось догонять – она не стала дожидаться, когда я распрощаюсь с Эрайном. Разговаривать тоже не пожелала и на мои вяки только бросила коротко: «Заткнись». У края леса она посвистела сквозь зубы, подзывая жеребца, и вывела его из-под деревьев на обочину дороги. Вскочила в седло, потом без всякого почтения забросила меня на круп позади себя.
– Пшел!
Я уцепилась за принцессин пояс. В волосах ее, прямо перед моим носом, что-то торчало. Я выхватила это «что-то» двумя пальцами.
– Мораг… – Голос у меня охрип.
– Что еще?
– Перо. Вороново перо. В волосах у тебя.
Она повернулась в седле и сцапала у меня находку. Повертела, рассматривая.
– Ну и что. Какая-то птица уронила, когда я по лесу шарахалась.
– Может быть. А может быть, это знак, что Вран тебя услышал.
– Ну, услышал. Толку-то… – Но перо она не выбросила. Заткнула за ухо. – Вперед, Гриф!
– Стой!
– Каррахна, что опять?
Я завозилась и сползла с гладкого крупа на землю.
– Мне надо. Сейчас!
– Да чтоб тебя! Только что по кустам бродили…
Я вломилась в подлесок. Несколько шагов, чтобы только отойти от дороги. Прислонилась спиной к стволу.
Сердце стучало так, что я ничего не слышала, кроме этого стука. Кровь пульсировала в сжатых кулаках, словно рвалась у меня из рук живая струна. Сейчас. Сейчас. Надо отдышаться.
Я втянула побольше воздуха, слизнула пот с губы.
– Ирис.
Ночь стучала в висках, на краю зрения плавали багровые пятна.
– Ирис. Откликнись. Ты же слышишь меня, я знаю. Пожалуйста. Пожалуйста…
Закрыла глаза – пятна сползлись в дрожащий пурпурный занавес.
– И-ири-и-и-ис!
Глупо орать в темноту. Глупо стучать в закрытую дверь. Не хотят тебя видеть. Не-хо-тят!
Но свирелька… Я пощупала ее сквозь платье – вымытая, вычищенная, на новом шнурочке, она согрелась и заснула на моей груди, как уставший зверек.
Не забывай меня.
Забудешь тебя, хол-л-лера. Как же!
Я отлепилась от ствола и поплелась обратно к дороге.
– Яви-илась. Я уж думал, не возвернешься. На кой ляд вам с ейным высочеством два дурака, болящий да бестолковый?
Я была уверена, что Ратер давно спит, глухая ведь ночь на дворе, но он сидел на краю постели рядом с Пеплом и держал на коленях миску с водой. Вода пахла уксусом. В комнате вообще тяжело пахло. Потом, болезнью, немощью.
– Как он?
– Плохой совсем. Лихорадка у него. С койки сковырнулся, так его валандало.
Я подошла поближе – влажная тряпица закрывала певцу лоб и глаза, но щеки провалились, рот был по-рыбьи открыт, а губы осыпало пеплом. Пеплом. Он и впрямь был похож на сеющий сизую труху отгоревший уголек.
Я подняла тряпицу – Кукушонок тут же взял ее у меня из рук и макнул в миску. Поднялся, уступая место.
– Укатила с высочеством – ищи ее свищи. Мужики внизу говорят – южанин на сеновал сеструху твою сволок. На сеновале нет никого. А конюший говорит – южанин с девкой вообще со двора уехали. Куда, зачем? У меня певун твой в жару мечется, че с им делать? Пока я тут круги наворачивал, он с койки скинулся. Мычит, бормочет. Еле его обратно заволок, даром что кожа да кости. Куда тя принцесса таскала?
– Это я ее таскала. В лес. К мантикору.
Кукушонок негромко присвистнул.
– Нашли Малыша?
– Нашли. Уговорили за нами идти. – Я полюбовалась на болящего. Болящий еле дышал. Да-а… не далось ему даром падение с койки. Недоглядели. Ты и недоглядела, Леста Омела, лекарка для бедных. На твоей совести сия развалина. – Только мы завтра никуда не поедем, Ратери. И послезавтра тоже. Ты поил его?
– Винишка с водой развел. Вон стоит.
– Молодец. – Я нагнулась, погладила влажный лоб. – Пепел, бедолага, птичка певчая… в разнос пошел. Не было печали, черти накачали. Жар спал, но боюсь, ненадолго.
Пропустила сквозь пальцы редкие слабые волосы, расправляя их по испятнанной мокрым подушке. Что ж у тебя за увечья внутри, кроме сломанных ребер? Кровь застоялась там, где удар пришел? Внутренности измяты? Сейчас еще добавил, чтоб мало не показалось? Эх ты, герой с дырой…
– Слышь, сестренка, а что здесь принцесса делает?
– Поехала встречать… Постой! – я недоуменно моргнула. – Ты ее узнал?
– Ясен пень, узнал.
– Пропасть. Она же под чужим именем, вроде как инкогнито.
– Да ее никто не признал. Я тока. И не сказал никому.
– И не говори. Но если ты узнал, другие тоже узнают.
– Да не… – Ратер вдруг зарумянился, отвернулся и принялся крутить пальцем в миске, полоская тряпицу. – Тут половина людишек высочество наше в глаза не видела, а половина на парня и не посмотрит. Чтоб признать, пристальней смотреть надо. В глаза смотреть, а не на одежу и не на мечик.
– А ты в глаза смотрел? – Я отобрала у него миску, выжала тряпку и положила Пеплу на лоб.
– Ну так… куда надо, туда смотрел. – Кукушонок дернул плечом. – Ты давай сказывай, что тут высочеству надобно.
– Поздно уже, спать пора, а то завтра будем как вареные.
– Мы ж никуда не едем.
– Да, верно.
Мораг не будет нас ждать. Сорвется и укатит. Может, и правда оставить певца нашего с Ратером? Он парень старательный, руки откуда надо растут. Выходит птичку певчую, с ложечки отпоит. Я тут не слишком-то и нужна. Если что, Кукушонок сиделку наймет. Деньги у него есть, папашка отсыпал, да и псоглавец расщедрился. У парня и на лекаря хорошего в кошеле хватит. Потом вернусь, проверю, как они тут без меня.
– Ратери…
– Бросить нас с певуном решила, да? – Он смотрел исподлобья, нахохлившись как пес. – За принцессой побежишь?
– С чего ты взял?
Мне удалось не покраснеть, но глаза я отвела. «Бросить»! Я вовсе не собиралась…
– Ну звиняй, сестренка. Примерещилось.
Он улыбнулся.
Я тоже улыбнулась, куда деваться. У меня никогда не было брата. Никогда раньше не было. Вот и не уследила, как завелся…
О клетках
– Осторожней, амбал криворукий! Правый край выше подними. Правый, я сказала!
– Правая рука, – слабым голосом пояснил Пепел, – это та, в которой ты, милейший, ложку держишь.
«Милейший» – звероватого вида слуга из таверны – только сопел, пытаясь половчее развернуть самодельные носилки. Я руководила погрузкой нашего больного в фургон.
– Ага, ага, вот так. Ратер, теперь втаскивай. А ты, господин Подзаборник, помолчал бы. Тебе шевелиться нельзя.
– Я только языком и шевелю, прекрасная госпожа. А в остальном как агнец смирен и терпелив.
Под утро Пепел пришел в себя, и ему вроде бы стало получше, но сейчас опять возвращался жар. На скулах у бродяги горели пятна, глаза блестели нехорошо, а язык болтал без устали.
Оттолкнув слугу, я залезла в фургон. Кукушонок отвязывал жерди от куска мешковины, на которой лежал наш больной.
– Тебе удобно? – Я поправила шерстяное одеяло, потрогала горячий Пеплов лоб. – Зря мы это затеяли. Надо было остаться.
Ратер отдал жерди слуге, взял у него сумку с провизией и присел на корточки у задка фургона.
– Остаться еще не поздно, сестренка.
– Ле-еста! – капризно протянул больной. – Ты же обещала, что твой волшебный мантикор посмотрит мои болячки. А лежа в гостинице, я дождусь только пиявок и кровопускания. Поехали!
Он прав, я опять наобещала помощи от Эрайна, не спросясь самого Эрайна. Но кто дырок-то в поэте понавертел? Вот пусть теперь сам залечивает. Я понятия не имела, как там у Малыша с целительством. Вран и Амаргин лечить умели, может, и Эрайн успел хоть немного научиться?
Я махнула рукой:
– Поехали.
Ратер перепрыгнул бортик. Чуть погодя фургон снова качнулся – Кукушонок влез на козлы.
– Открывай! – крикнул он слуге. Лихо щелкнул вожжами. – Нн-но!
Повозка тронулась и потихоньку покатилась. Я вытащила приготовленную флягу, смочила платок и пристроила Пеплу на лоб.
– У прекрасной госпожи ладошка прохладней и целебней всех мокрых платков на свете, – завел поэт свою куртуазную бодягу. – Не соблаговолит ли милосердная госпожа сменить второе на первое? Как некогда пел Арвелико Златоголосый: «Пепел горя, cлезы боли, пыль забвенья, соль тоски не вода речная смоет, а касание руки».