Эрайн, Эрайн, Эрайн. Иди на голос, Эрайн. Для тебя тут полно работы. Иди, хороший, на северо-восток, вдоль дороги, вечером мы будем тебя ждать. Посадим тебя в клетку, Эрайн. И попробуй только отказаться!
Смущала меня эта клетка. Кто, скажите, полезет туда добровольно? Кто, попав за решетку, не станет рваться наружу?
Фолари… фолари, пытавшийся вырваться любой ценой, а моя жизнь – тьфу по сравнению с сотнями лет заточения. Если бы не Ската, не осталось бы от Лесты Омелы мокрого места.
Забавно – фолари сам вырыл себе яму, когда сказал, что игрушечная лодочка похожа на найльские лодки для мертвецов. Зачем он это сказал, для убедительности, что ли? Я ведь и так приняла его за найла. Перестарался себе на беду. Одной фразой он посвятил игрушку Полночи, одной фразой открыл ворота в бездну. Он и представить не мог, что по ту сторону сторожит моя когтистая фюльгья и что она выскочит моментально, защищая своего двойника.
Защищая – ибо я нужна ей не меньше, чем она мне. Так сказал Амаргин. Я нужна ей не меньше. Зачем же я ей нужна? Как я могу здесь, в серединном мире, пригодиться полуночной твари?
– Пепел, ты слышал что-нибудь про фюльгьи?
– Конечно, прекрасная госпожа. – Певец одарил меня щербатой улыбкой. – Но северные барды знают о них больше. Инги с полуночных берегов называют их «фильги», а в Ирее, я слышал, их именуют «фетчами».
– А альды и андаланцы что-нибудь про них знают?
– Считают или враками, или нечистой силой по большей части. Церковь не любит разбираться в этих сложностях и слишком многое приписывает дьявольским козням.
– Ты, выходит, не разделяешь ее мнения, да, Пепел?
– У меня свое мнение, прекрасная госпожа. В некоторых деталях отличное от общепринятого.
– Потому-то ты со мной и связался. – Я достала из рукава полотняный лоскут и принялась вытирать Пеплу лоб. Жар спадал, бродяга наш покрылся испариной, в душноватом фургоне крепко пахло потом. – Ты ничего мне не рассказываешь о себе. Но хоть что-то я могу узнать? Откуда ты родом? У тебя есть семья?
– Я с берегов одной маленькой живописной речки, прекрасная госпожа, но речушку мою родную на карте не рисуют. Нас было трое братьев, старший погиб на войне, средний и поныне здравствует, а я, получается, младший и самый из них непутевый.
Лицо у певца было желтое в процеженном сквозь выцветший тик свете, и по нему пробегали тени. Что за тени – птицы в вышине, ветви над дорогой? Пепел смотрел в потолок.
– Жизнь свою я сравнил бы со спокойной рекой. С речушкой, я бы даже сказал, с той самой, на берегу которой родился. Конца и начала не видно, от одного берега до другого рукой подать. Текла моя река, текла, что-то во мне потихоньку копилось, изменялось, принимало другие ручьи и течения, и вот однажды я вышел из берегов. И начал прокладывать новое русло. Это оказалось сложнее, чем я вначале думал, но оно того стоило, госпожа. Торить новый путь – дело не на один день и не на один год. Столько препятствий! Какие опрокинешь, какие обойдешь, какие остановят – но только на время. С тех пор как я покинул дом, я многое узнал. О мире, о себе. О людях.
– И что же тебя повлекло странствовать? Музыка?
– Не только она, госпожа.
– Любовь?
– Не только она.
– А что же? Долг?
– Не только он.
– Опять загадки! Мне следует перебирать все на свете, что только может быть? Пока не выберу правильное?
– Хочешь перебирать – перебирай. Это тоже способ.
– Я тебя разочаровываю… Пепел, веришь, я очень-очень хочу тебе помочь.
– Мне не надо помогать, Леста. – Он даже нахмурился немного. – Дело ведь не в помощи. Пока ты будешь гадать, чем мне помочь, ничего не получится.
– А в чем дело? – Я нагнулась, глядя в потемневшие крапчатые глаза с рыжим пятном в правом. – В магии?
– О, – сказал он. – Немного магии тут точно есть. Совсем крохотная чуточка, но ее оказалось достаточно.
– О! – сказала я.
Нагнулась еще ниже и поцеловала его. Горячие губы ответили, раскрылись. Пепел положил ладонь мне на затылок и некоторое время не отпускал. Целовался Пепел здорово, я даже позабыла про дырки в зубах. Потом рука соскользнула, и я приподнялась, требовательно на него глядя.
Он улыбнулся. Я насупилась.
– Ничего не изменилось, правда? – прошептал он. – Госпожа моя прекрасная, разве я похож на лягушку?
– На жабу ты похож, перегревшуюся на солнце, – буркнула я. – Если тебе нужна принцесса, то ты не ко мне обратился. Принцесса тут недалеко песни горланит.
Мораг и вправду во весь неслабый голос распевала альханскую «Голубку». Ратер негромко подпевал с передка, не держа обид на высочество. Вдвоем у них неплохо получалось.
– Не сердись. – Пепел все еще улыбался. – Мы просто движемся вперед, ощупью, вслепую, натыкаясь друг на друга, наступая на ноги, пугаясь и пугая. Не сердись.
– Я не сержусь, с чего ты взял?
– Губки надуты у моей прекрасной госпожи. Если бы я был хитрее, я бы сказал, что ты правильно начала и не надо оставлять попыток. Немного больше чувства, немного больше доверия к партнеру…
– Пепел!
– Ах. Но я бесхитростен и весь перед тобой как на ладони. И не так хорош, как в лучшие времена. За каждый твой поцелуй – по стакану крови, но – увы! – они не расколдуют перегревшуюся жабку. В чем честно признаюсь. Увы мне, увы.
– Это что, признание в любви?
– Вроде того.
– Пропасть! Ты же поэт, Пепел! Где твое высокое искусство, где изысканные метафоры, изящные сравнения?
– Слов нет, – ухмыльнулся он. – Поток иссяк, и в горле пересохло. Правда, прекрасная госпожа, мне отчего-то больно говорить.
– Промочи горло.
Я сунула ему флягу и откинулась на покрытую мешковиной солому. Пощупала свирельку сквозь платье. Вздохнула. В груди у меня щемило, хотелось плакать. Увы мне, увы.
– Не летай, голубка, в горы, – пели хором принцесса и сын паромщика.
Стрелы для тебя готовы.
Ведь с сегодняшнего дня
Объявляется война
Всем крылатым в синеве —
На войне, как на войне!
Не летай, голубка, в горы
Рано поутру,
Чтоб не умер я от горя,
Выпустив стрелу,
Выпустив стрелу.
О любви и ненависти
255 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (четверть века назад)
– Это заклинание, сладкие мои, любому эхисеро следует выучить наизусть. – Госпожа Райнара постучала пальцем по странице. – Именно оно призовет счастливого гения и раскроет душу для принятия его. И само заклинание, и действия, его сопровождающие, до́лжно выучить назубок, чтобы никоим образом не сбиться и не запутаться, ибо принятие гения – испытание нелегкое и требующее невероятного напряжения. Это огромное усилие воли и сосредоточение, и только правильно проведя ритуал, возможно воссоединиться с гением. Вы обе юны и легкомысленны, поэтому я прошу и требую, чтобы вы собрали все свои силы и внимание для последнего рывка. На праздник хлеба, который здесь называют Ламмас, назначена свадьба, и в первое или второе новолуние после свадьбы мы проведем обряд. Времени у нас чуть больше месяца, вы поняли?
Мы с Каландой радостно закивали. У Каланды пылали скулы. А у меня в груди теснило от восторга. Скоро! Меньше месяца! Совсем скоро!
И я все-таки оказалась права. Что бы там Райнара про меня ни думала, Каланда была главнее. Каланда считала, что я ей подхожу, и Райнаре пришлось смириться. Она разговаривала со мной ласково, как и раньше. Так-то!
– А почему после свадьбы? – спросила я. – Почему не раньше?
– Потому что я так сказала. – Ама Райна покосилась на принцессу и улыбнулась. – Потому что свадьба тоже входит в наш расчет.
– А почему… – Холеный палец Райнары щелкнул меня по носу, и я замолчала.
– Первое или второе новолуние, сладкие мои. На перекрестье семи хожалых троп. В кольце огня. Каждая из вас откроет свое сердце. В сердцах ваших должна быть только любовь – ни страха, ни горечи, ни корысти. Тогда будет принесена великая жертва, бесценная жертва, лучшая жертва. И она вернется сторицей, девочки мои. Присутствием гения, вечным его покровительством.
Немного жертвенности. Или уже много?
– А что за жертва, – спросила я, – нам можно знать? Мы должны дать гению свою кровь? Или чью кровь?
– Ты хочешь купить благословение подобной ценой? Ну скажи, разве за хлеб ты платишь побоями? За поцелуй – пощечиной? Что стоят такой хлеб и такие поцелуи? Ничего они не стоят и никуда они не годятся, оставьте их свиньям и тем несчастным, которые иного не достойны. Только светлое золото за хлеб, только искренняя нежность за поцелуй, только чистая радость за вдохновение, только великая благодарность за причастие и только жертвенная любовь за истинное волшебство!
– Мы, – попыталась объяснить Каланда, – ты и я… тенемох ке камбьяр…
– Обменяться? Чем? Жертвами?
– Жертва и есть обмен, глупая, – качнула головой Райнара. – Ты открываешь свое сердце, свою душу и принимаешь все, что дает тебе твоя госпожа, а она принимает все, что даешь ты. Полное доверие и искренняя самоотдача. Это жертва, она же – дорога для гения, открытая дорога. Обряд соединит вас навсегда, ближе, чем сестер, теснее, чем возлюбленных. Но прежде обряд испытает вас.
– Я на все согласна, – выдохнула я.
Райнара поджала губы и покачала головой. Опять я сказала что-то не то. Каланда быстро и совсем непонятно заговорила, положив ладонь мне на колено. Это меня взбодрило. Моя госпожа в меня верила!
Райнара не ответила, поглаживая раскрытую книгу. Я бы хотела еще несколько раз прочесть заклинание, чтобы запомнить хорошенько, а еще лучше – переписать его на отдельный лист. Но переписывать Райнара наверняка не позволит: нечего разбазаривать драгоценную мудрость направо и налево.
Будь моя воля, я б весь «Облачный сад» наизусть выучила!
Ветерок пролетел над озером, ласково дохнул в разгоряченное лицо. Райнара подсунула под страницу ладонь, и старый пергаментный лист поднялся бабочкиным крылом, сливочно-золотым сияющим прямоугольником, сосредоточием счастья. Тихая вода чуть покачивала нашу лодку, застывшую посередине Алого озера. В лодке сидели только мы – я, Каланда и госпожа Райнара, а охрана осталась на берегу.