Лесс, ты хочешь сказать, что воочию наблюдала за драконьими приключениями?
«И немножко в них участвовала. Кажется, я поняла, как заставить дракона слушаться».
Да ну?
«Не силой, а ощущениями. Не чужой волевой приказ – ощущения управляют действиями. Дракон жрал отравленное мясо, а я представляла себе всякие тошнотворные вещи, и он в конце концов начал плеваться. Сейчас я тебе покажу, как это получается».
Показала. Чувственное воспоминание о том, как нас с драконом выворачивало в реке, оказалось слишком ярким. Еще бы! Такое не скоро забудешь. По всему огромному телу прокатилась судорога, мутный студень внутри черепа мстительно заколыхался.
Хватит, Лесс. Тьфу… что за дрянь. Хватит. Без тебя тошно. Я понял.
«Не стоит лезть с ним в драку, Эрайн. Весь фокус в том, чтобы просто наблюдать, а когда требуется, вызвать у себя нужное ощущение. И дракон примет его за свое собственное».
Я понял, понял. Ты права.
В тоне Эрайна слышались ревнивые нотки, и я мудро захлопнулась, давая ему время все это переварить. «Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней», – поучал Амаргин, и я, наверное, впервые как следует осознала, что он имел в виду. Бабка Левкоя говорила проще: «Не мытьем, так катаньем».
Лесс.
«М?»
Надо бы отправить тебя обратно. Вернуть тебя в тебя.
«А что сейчас с моим телом, как ты думаешь?»
Спит беспробудно. Надеюсь, его нашли и позаботились.
«Я тоже надеюсь. Испугались, наверно. Они не подумают, что я померла?»
Не подумают. Твоя оболочка сейчас как спящий младенец.
«Хм, – смутилась я. – Мда…»
Хочешь вернуться?
«Ты можешь меня вернуть? Отсюда?»
Могу.
«А ты останешься?»
Лесс, конечно, я останусь. Если меня сразу не убили, то и не убьют. Воды вон дали. Заботятся. Я им живой нужен.
«А выйти отсюда ты сможешь?»
Если не драконом, то смогу. Силой эту клеть не разломаешь. Крепко сделана. Я тебя спрашиваю, ты собираешься возвращаться?
«Я тебе надоела?»
Мантикор выдохнул, сжав зубы. Что-то было не так. За Эрайновой решимостью крылось что-то… что-то такое…
«Эрайн. Малыш… эй? Ты что?»
Ничего.
«Я чувствую, Эрайн».
Тьма тебя побери, все она чувствует! Да. Я не хочу оставаться один. Я… устал.
Пауза. Мой друг напрягся и замкнулся. И отвернулся от меня.
Мантикор пошевелился на полу, вжимаясь лицом в солому. Дракона не слышно – он убрался так глубоко, словно его и не было никогда.
«Я остаюсь, Эрайн».
А… Остаешься? Спасибо.
«Мне любопытно».
Ей любопытно, подумать только…
Мантикор бессмысленно улыбается в солому. Приподняв голову, разлепляет сперва один глаз, потом второй.
Нас в самом деле посадили в клетку. Причем тесную: растянувшись на боку, мантикор плечом упирался в один угол, а задними лапами – в противоположный. Сквозь слои парусины, накинутой на клетку, сочился тусклый зеленоватый свет. Пол устилала солома, уже нечистая, под носом стояло деревянное ведро, пустое, но мокрое внутри, а его содержимое плескалось у нас в брюхе.
Все равно во рту было сухо и гадко. Зато есть захочется нескоро. Ох, нескоро!
Уши мантикора дрогнули. Голоса?
Малыш приподнялся, ухватившись рукой за прутья, и перевалился на брюхо. Переждав приступ головокружения, защипнул парусину и когтем пропорол в ней дыру. Снаружи было что-то похожее на задний двор: крытые щепой сараи, утоптанная земля, выгороженная досками куча угля, примкнувшая к высокой стене из серого камня. Небо над стеной розовело, и двор заливала тень. Голоса приближались.
– Проходи сюда, прекрасная госпожа. Мы поместили его за службами, подальше от зевак. Осторожнее, прекрасная госпожа, здесь грязь, ступай вот тут, по кромочке.
– Я не боюсь замарать сапог, любезный брат.
Между сараями показались три фигуры. Черные плащи и белые налатники мужчин я признала сразу, а того из них, что хромал на костылях, – чуть погодя. Старый вояка, брат Хаскольд из Холодного Камня. Он держался позади беседующих и помалкивал. Второй перрогвард, помоложе, был мне не знаком, как и женщина рядом с ним.
Вернее, не женщина, а девушка. Рослая северянка с непокрытой головой, в богатой мужской одежде, с длинным кинжалом на поясе. Красивая девушка и, видно, весьма знатная, раз гордые псоглавцы так перед ней кланяются.
Всех троих окутывала золотистая дымка разной степени объема и яркости. У девушки аура оказалась шире и ярче всех, но сквозь золото проглядывало что-то темное. Словно зернышки в прозрачной от спелости ягоде крыжовника.
Слепое пятно, – сказал Эрайн. – На ней слепое пятно. Личина.
Холера!
Едва Эрайн сказал – я увидела это. Я увидела, что кожа девушки вовсе не землистая, как у всех найлов, а светится в тени молочной белизной, что в вороных волосах сияет широкая серебряная прядь. И вторая, поуже, над левым виском. Дареная кровь! Эта девушка – Моран!
– Сюда, прекрасная госпожа. Вот он.
Молодой монах широким жестом сдернул с клетки парусину. Непроизвольно мы с Эрайном вздрогнули – зазвенели лезвия.
– Какая прелесть! – Девушка с явным восхищением разглядывала мантикора. – Вы его не убьете?
– Нет, госпожа. – Брат Хаскольд смотрел прямо нам в глаза. – Не убьем. Он и правда красив.
– Такого красавца нет ни у кого, – заявил молодой монах. – Ни у короля Леуты, ни у короля Химеры. Даже у примаса андаланского такого нет.
– А у короля Амалеры будет.
Девушка чуть отстранила молодого и шагнула вперед. Сложила перед грудью руки, словно в ладонях у нее грелось что-то невидимое. Глаза ее сощурились, взгляд сделался жестким. Темное зернышко внутри золотого кокона запульсировало и принялось расти.
Меня передернуло. Волосы немедленно встали дыбом – звон и дребезг пошли во все стороны.
Монахи схватились за мечи.
– Осторожнее, госпожа!
Девушка сложила ладони раструбом и обратила их к нам.
«Эрайн! Что она…»
Убирайся прочь, Лесс. Сейчас же!
Могучий пинок – долю мгновения я наблюдала всю сцену сверху: задний двор небольшого форта, крыши сараев, клетка со вздыбившим гребень чудовищем и три фигуры, стоящие перед ней.
Потом картинка крутанулась, и весь обзор заполнило розовое небо в лиловых перьях облаков. И по краю окоема катилось алое колесо – вниз, вниз, вниз – в бездны и пропасти, за огненный край земли.
Ты колдунья или полотерка?
Сумерки
– Амаргин! Амаргин, я – вампир! Я вампир!!!
– Тише ты, не ори. Что случилось?
– Я – вампир! Амаргин, что делать?!
– Главное – не паниковать. Там, за домом, поленница. Возьми топорик, пойди на берег, выруби осинку. Вот такой примерно толщины, – Амаргин сунул в рот ложку, которой помешивал в котелке, и показал пальцами предполагаемую толщину осинки. – Колышек должен быть длиной где-то с руку. Неси его сюда, я, так уж и быть, избавлю тебя от вампиризма.
– Забьешь мне кол в грудь?
– Со всем тщанием. Потом отрежу голову, сожгу ее на левом берегу реки, а все остальное – на правом. Только таким способом можно избавиться от вампира.
– Я серьезно с тобой разговариваю!
– Сядь, – он кивнул на табурет. – И успокойся.
Я села.
– Серьезно она разговаривает. – Он повернулся ко мне, облизывая ложку. – Все твои беды от твоей серьезности. У тебя нелады с босоногим?
– Да. Ну… я не знаю. Я хотела… а он…
– О-о! – волшебник закатил глаза. – Мама дорогая! Девичьи тайны! Это похуже вампиризма. Осиновым колом! Отрезать голову!
– Это не тайны.
– У-у! Мням! Сжечь до захода солнца.
– Ты мне не поможешь?
– Как, дорогуша? Целоваться тебя научить? Так я, пожалуй, научу. Иди сюда, поцелуй мою стряпню. Научишься целовать крутой кипяток – все парни твои будут. Вот только соли с перцем добавим, и дерзай. Чтоб пробир-р-рало!
Он засмеялся и повернулся к полке, разглядывая банки с приправами.
Я скрипнула зубами от злости. Он смеется! Он все время надо мной смеется. Я прошу у него помощи – а он смеется. Думает, мне слабо поцеловать кипяток. А вот не слабо!
Я соскочила с табурета, отпихнула Амаргина и сунулась головой в клубы пара над котелком. Варево было чернильно-синего цвета, но от множества бурлящих пузырей казалось голубым. Лицо тотчас защипало от влажного жара. Я зажмурилась и сказала себе: это не кипяток. Это горячие губы любимого. И они тянутся мне навстречу.
– Лесс! – Амаргин толкнул меня в плечо. – Что за шалости? Ты же клялась-божилась, что никакой Полночи твоими трудами мы тут не увидим.
Я распахнула глаза и успела заметить, как выцветает, уходит вглубь, затягивается голубой пеной расписная мордашка моей фюльгьи. Я настолько растерялась, что даже не подумала оправдываться.
Попятилась от очага.
– М-да… – Амаргин задумчиво покрутил в пальцах деревянную ложку. – За тобой глаз да глаз нужен, подруга.
– Почему она меня преследует? Почему она все время высовывается, даже когда я о ней не вспоминаю?
– Ты ей тоже порядком надоела, Лесс. Проходу не даешь. Не топчись, сядь на место.
– Что мне теперь, в воду не заглядывать?
– Не бурчи. Разбурчалась. Дрессировать тебя надо.
– Ты возьмешь меня в ученики?
– Я похож на безумца?
– Возьми, возьми! Я буду слушаться! Я тебе дом начисто вылижу. Стану тебе готовить, я хорошо готовлю. Что прикажешь – все сделаю. Ну пожа-а-алуйста!
– Еще чего! Мое хрупкое хозяйство – в твои косые ручки? Да от тебя за милю молоко киснет! Я тебя лучше в яму посажу, раз в день – кружка воды и сухарь. Глубокая яма – лучшее место для трепетных дев.
– А учить меня будешь?
– Да ты сама всему научишься, в яме сидючи.
– Хорошо, – согласилась я. – Сажай в яму. Если это сделает меня волшебницей, я и в яме посижу.
– Думаешь, я тебя пожалею? Не подымется рука на слабую женщину? – Амаргин жестко улыбнулся, глаза его сделались ледяными. – Мне плевать, что ты девочка, мне трижды плевать, что ты юна и неопытна. Я буду лепить из тебя маленького Геро Экеля, и грош тебе цена, если у меня получится это сделать. Тебе положен последний вяк, прежде чем ловушка захлопнется. Если это будет вопрос – я отвечу. Если просьба – не откажу. Вякай давай, мне не терпится надеть ежовые рукавицы и завязать тебя морским узлом.