о чукчу. Главное – он умел сделать ребёнка. Я тоже мог, но не считал это честным. Я знал, что это временная жена. Оставлять своего ребёнка на стороне у чужих людей я не мог.
– Ты до сих пор это переживаешь? Брось, друг. Мы найдём тебе подругу.
– Это я сейчас не переживаю. Просто к слову пришлось. Да это сейчас не важно. Для нашего дела хорошо, что я свободен. Куда хочу, туда лечу. А у тебя как дела с этой Валентиной? Ты с ней расписан?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Прежде чем приехать к тебе сюда, я заехал в Томск. Разыскал твоих через адресный стол. Узнал, что Юля не замужем, живёт с сыном. Сын учится в институте. Что ты на это скажешь?
Лёва пытливо смотрел на меня. А я, признаться, чувствовал себя подонком. «Ну почему я решил не тревожить Юлю после войны? Ведь мог передать ей весточку просто через знакомых. Мог попросить любого отпускника передать письмо. Мало ли что решат за меня в КГБ. Может быть, она решилась бы приехать ко мне сюда. И жили бы не хуже, чем с Валентиной». Я чувствовал себя виноватым. Лев прочитал мои угрызения совести. Отвёл взгляд, спросил:
– А что у тебя с этой женщиной, с Валентиной?
Я пожал плечами.
– Как обычно с женщинами, – ответил я неопределённо.
– Я не спрашиваю, спишь ли ты с ней. Я спрашиваю про чувства.
– У нас с ней всё хорошо, и до сего момента я считал, что так и будет продолжаться. Но ты рассказал про Юлю. И такая тёплая волна в душе поднялась. Только бы её увидеть и сына. Ты заходил к ней? Разговаривал?
Я был очень встревожен. Я хотел, чтобы она знала, что я жив. В то же время я понимал, что вряд ли Юля меня примет, узнав подробности моей жизни.
– В тот момент неопределённости я не считал себя в праве о тебе разговаривать с ней. Я поглядел на неё издали, не разговаривал, – ответил Лёва.
Я посмотрел на Лёву с особым уважением.
– Какой ты мудрый, какой чуткий! Я так тебе благодарен! Ты не представляешь, как я рад, что ты узнал о моей семье. Как я рад, что ты не наломал дров. Попробуем исправить, что можно. Ты же приехал не затем, чтобы просто повидаться. У тебя есть цель.
– Конечно. У меня две цели. Одна – сделать тебя свободным человеком. Кто его знает, когда тебе объявят о реабилитации. Многие получают такое известие посмертно. Они ведь там, – он показал пальцем вверх, – не заинтересованы что-либо менять. А я привёз твои документы. Вторая цель достаточно серьёзная. Ты помнишь, что Армагиргын заставил нас спрятать наше золото в надёжном месте. Я уверен, что оно там, где мы его оставили.
– Не хотел бы я искать это золото, даже если оно на месте. Мы были там зимой. Неизвестно, какие там топи летом. Армагиргын ездил лечиться на источник зимой. И вообще мне до лампы это золото, – возразил я.
Мы пошли в баню. Мне нравилось ходить в кадыкчанскую баню. Чистый предбанник, для каждого кабинка, вдоволь горячей воды, и для любителей горячего пара и веника парная из веток стланика.
Когда мы, чистые, напаренные, пришли домой, я заварил чай из колымских трав – душистых листьев горной смородины, целебных листьев брусники, багульника и листьев малины, уберегающих от простуды. Всё это я собрал летом. Лев, как и я, ценил дары природы, и мы наслаждались горячим своим напитком. Уселись на диван, продолжили беседу.
– Ты прав в одном. Я смотрел карту, интересовался тем, что говорят чукчи о подходах к водопаду. Там действительно топи. Но мне кажется, есть и более надёжные подходы с другой стороны. Март для тех мест ещё зимний месяц, и апрель ещё холодный. Там даже в июне бывают снегопады. Если поторопиться, можно успеть по снегу. Что касается твоего второго заявления, то я, как ты знаешь, ювелир. Для меня золото – рабочий материал. Оно мне необходимо, но двигать туда одному опасно.
– Я не могу отпустить тебя туда одного. Можно заблудиться, увязнуть в какой-либо природной западне, попасть в лапы медведя. Да мало ли вариантов такого рода? Но мне очень не хочется связываться ещё раз с Чукоткой и с золотом. Кроме того, по слухам, после победы над Японией там осела армия Рокоссовского. Ты представляешь, какие это отчаянные ребята. С ними не стоит сводить знакомство – ни добровольно, ни принудительно.
О высадке рокоссовцев я узнал от чукчей, пригонявших оленей к посёлку для продажи. Каждую осень чукчи пригоняли оленей, чтобы продать жителям посёлка мясо. Оленей покупали целыми тушами и хранили в холодных кладовых. Олень – чистое животное. Он ничего не ест, кроме мха. Поэтому зимой из мяса оленя делали строганину. Я заговорил с пастухами-чукчами на их языке, которому научился, когда мы с Лёвой скрывались на Чукотке. Они мне рассказали, что рокоссовцы очень опасны. Они много пьют и насилуют женщин. Поэтому чукчи покинули бухту Провидения, затаились в тундре.
– Я только что тебе рассказал, что после Манчжурии попал с рокоссовцами на Чукотку. Я жил среди них ещё три года – с августа сорок пятого по август сорок восьмого. И я их понимаю. За их спинами две войны, две победы, море крови, смертей, риска. И на тебе – «А то, не дай бог, Америка объявит нам войну».
В начале войны был достаточно большой призыв в армию из лагерей ГУЛАГа. Однако ни одно воинское соединение не состояло целиком из заключённых. Версия, что «рокоссовцы» – армия, состоящая из заключённых, возникла из-за отчаянного поведения её личного состава не только на фронте. После блиц-войны с японцами, закончившейся в несколько дней полным разгромом Квантунской армии, часть войск, успешно действовавших в этой войне и отличившихся в войне с Германией, погрузили на суда. К ним добавили части, воевавшие под командованием маршала Рокоссовского. Целую армию высадили в бухте Проведения на Чукотке на голые скалы и лёд; люди фактически были брошены на выживание в экстремальных условиях. Перезимовали там, не замёрзнув и не погибнув от голода. Палатки обложили снежными кирпичами. Выручала охота, зверя хватало. Армия в короткое время сделала Чукотку надёжно укреплённым районом нашей страны.
– Лев, мы были среди них с самого начала. Так что я кое-что представляю. И поверь: быть среди отчаянных «рокоссовцев» гораздо здоровее и почётнее, чем среди спецпереселенцев[8]. Там, в трюме парохода, они кичились своим фашистским прошлым. Впрочем, как и здесь в первое время. Однако сейчас почувствовали, что им поддержки нет. Сосланы на Колыму и посажены в лагеря они не в поощрение, а в наказание. Я очень благодарен Поповиченко за то, что он понял и выручил меня. Но сейчас я не хочу быть ни среди тех, и ни среди других. Никакое золото мне не нужно. Лев, откажись от этого золота, – попросил я.
– Я тебя понимаю. Но и ты меня пойми. Когда ты решил идти на войну, я пошёл с тобой. Мне не улыбалась эта перспектива. Каждый из нас получил своё на этом пути. Теперь я прошу тебя пойти со мной. Я понимаю: опасности не только в этом путешествии, но надо вывезти золотишко. А это нелегко. Не покидай меня.
– Хорошо, Лёва. Я подумаю. Только надо торопиться. Как же это вышло, что ты ещё три года провёл на Чукотке?
– Я не просто проводил на Чукотке время, я там служил. Потом тебе расскажу. Очень много событий. Нет сил и времени сейчас рассказывать. Значит, мы едем на Чукотку. Мне необходимо это золото. Я хочу утвердиться в Москве. За эти годы я истосковался по своей работе. Мы с тобой имеем на это право. Не всегда у власти будут коммунисты. Не всегда будет лагерный режим. Да и связи с прежними друзьями надо восстановить.
Я с тревогой посмотрел на Лёву.
– Лев, не советую тебе так говорить нигде. И потом, я сказал, что подумаю. Это не значит, что мы точно поедем за золотом на Чукотку. Есть ещё Валентина. И я не уверен, что покину её. Я признаюсь тебе, она мне очень дорога.
Я беспокоился. Загреметь в лагерь из-за неосторожного слова не входило в мои планы. Тем более я не желал такой участи для друга.
– Прости. Я учту твои пожелания. Я ведь понимаю, что разговоры могут привести к нежелательным результатам. Это строго между нами. Хочу домой, к себе в Москву. Столько лет нас носит по разным краям, столько испытаний, неожиданных, непредсказуемых. Ну а теперь давай решать нашу проблему. – Лев был настойчив. – Давай просто предположим, что мы отправимся на Чукотку в ближайшее время. Что надо сделать в первую очередь?
– Мне надо срочно уволиться. Я возьму отпуск, а потом уволюсь. Иначе потеряем время. Снег растает, мы увязнем в болотах.
Когда пришла Валентина, Михаил увязывал в рюкзак вещи. Брал самое необходимое, чтобы было легко передвигаться.
Едва увидев сборы, Валентина изменилась в лице.
– Ты что, прямо сейчас и рванёшь без оглядки? Куда?
– Валентина, я просто возьму отпуск. Мне надо с Лёвой посетить одно место.
– А потом? Ты же не имеешь права перемещения на дальние расстояния, не более тридцати километров и не более трёх дней. С комендатурой лучше не связываться.
– С комендатурой свяжешься ты. Завтра я подам заявление на отпуск, попрошу Поповиченко побыстрее отпустить меня. Насчёт комендатуры: я теперь вольный. Меня реабилитировали. Лёва привёз документы. Ты мне поможешь уладить дела с комендатурой. Я прошу тебя.
– Нет. Туда ты должен пойти сам. Это очень серьёзно. Ты же знаешь, – возразила Валентина.
Она была права. Надо было сделать всё так, чтобы не загреметь на новое поселение или даже лагерь. Я знал по опыту: с органами госбезопасности лучше не связываться, надо быть очень осторожным. Любого вольного могут упечь. Каждый день ставил под удар наше путешествие. Но оказаться снова в бегах на Чукотке было очень опасно. Чукотка сейчас была другая. Если до войны основное население были чукчи и эскимосы, русских было мало, то за прошедшие годы Чукотке было уделено огромное внимание. Появилось много приисков, отстроили порты, много военных объектов, много лагерей заключенных.
– Лёва, ты понимаешь, надо всё сделать правильно, осторожно. Они наверняка будут делать запрос в подтверждение документов о реабилитации. Я не получу разрешения на выезд, пока не будет подтверждения.