– Лев, а почему дорога упирается в сопку? Там что?
– Там, милый мой, на много километров тянутся ходы, много этажей, железная узкоколейка, каждый отсек отделён от следующего многотонной толстой металлической дверью. Там ракеты хранятся и всё необходимое на случай атомной войны. На кораблях привозят комплектующие, а сборку ракет делают здесь. Это и есть самый большой здешний секрет – подземная база, полная противоатомная защита. С этой базы ракетами можно в один момент накрыть почти все Соединённые Штаты. Они же обнаглели, когда сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки[13]. Я думаю, они нас, Россию, прежде всего хотели напугать. На Чукотку явно готовились высадиться. Их самолёты нарушали наше воздушное пространство, суда стали ловить по ошибке рыбу в наших водах. По приказу Сталина быстро укрепили Чукотку. Нас послали сюда не просто так. Сталин – умнейший человек. Теперь и у нас есть атомная бомба, и базы у них под носом. Наши, конечно, не собираются на них нападать. Но если полезут, в морду получат.
– Руки вверх! Не оборачиваться, стрелять буду! – услышали мы неожиданную команду.
– Ты что, браток? Мы же свои, – возмутился Лев.
– А ну, свои, шагай вперёд по тропе! Там разберёмся, какие вы свои. Не оглядываться, я сказал. Застрелю.
Лев спокойно пошёл вперёд, я за ним. Лев знал, куда идти. Нашему конвоиру не пришлось указывать дорогу. Зашли в посёлок. Лев, насвистывая, отправился в штаб. Я не отставал.
– Стоять! – скомандовал наш конвоир.
Теперь мы увидели конвоировавшего нас парня. Здоров! Не кулаки, а кувалды. Он постучал, открыл дверь, зашёл в кабинет, доложил.
Через минуту нас вызвали.
– Вот, смотрите, товарищ капитан, по одежде местные, а по внешности и цвету лица не понять кто, но не чукчи и не эскимосы. По-нашему говорят чисто. Мы, говорят, свои.
Капитан подошёл к нам, прищурил глаза, стянул с Лёвы капюшон. Смех его был неожиданным и заразительным. Он стукнул Лёву по плечу. Лев тоже хохотал.
– Ну, Близинский, ну, жук! Рассказывай, зачем к нам пожаловал, зачем так вырядился?
Он обернулся к нашему провожатому. Тот сконфуженно улыбался.
– Как я его узнаю в такой одежде? И он же не один. С какой целью он здесь оказался? Я видел, как он показывал наш посёлок второму. Мало ли, что он у нас служил три года. Зачем вернулся?
– Ты прав, – сказал капитан. – Сейчас всё узнаем. Ты всё сделал верно. Можешь идти.
Парень вышел.
– Садитесь. Лев, рассказывай всё и быстро. Нам тут американцы засылают родственников эскимосов с той стороны. Сначала приезжали к своей родне старики. А теперь всё моложе гости. Интересуются, какие войска, где военные объекты. Словом, приходится быть бдительными. Чукчи нас предупредили об их интересах.
– Пить хочу. Дай попить, ты же знаешь, я люблю воду, – обратился Лев к капитану.
Тот дал ему воды из графина.
– Ну, рассказывай.
– Мы с другом были на Чукотке ещё до войны. Я, между прочим, отсюда в армию ушёл. Мы же – рокоссовцы, ты знаешь. Кстати, познакомься, мой друг Романов Михаил, награждён орденом Отечественной войны 1-й степени. Сам понимаешь, такой орден кому попало не дают. Не было документов, не было свидетелей, погибли. И его заслали спецпереселенцем на Колыму. Он раненым в плен попал, откуда посчастливилось удрать. Теперь разобрались, извинились и наградили. Так что ты его ни в чём не подозревай. Он наш, не с того берега. Мы решили попрощаться с Чукоткой, посмотреть в последний раз на водопад. Чтобы не мёрзнуть на Чукотском курорте, купили чукчанскую одежду в Уэлене. Ну и перед возвращением домой, в Москву, я захотел показать ему издали, где служил Родине, пока он колотился как спецпереселенец. А на тропе, по которой мы в самоволку бегали, нас подкараулил ваш бдительный сверхсрочник. Вот и всё. Я надеюсь, капитан Иванушкин, ты нас не только отпустишь, но и поможешь быстрее выбраться на материк.
– Помогу при одном условии. Сейчас мы пойдём на ужин. А после ужина ты будешь петь в нашем клубе. Твой друг не поёт? Какие у него таланты? – спросил капитан Иванушкин.
– Нет у меня никаких талантов. Я просто врач.
– Просто врачу такие награды не дают.
– А по совместительству кое-чем занимался в тылу врага, – ответил я. – Просто хобби такое, с медициной не связанное.
Иванушкин вздохнул. По его распоряжению нам принесли одежду. Теперь мы были свои. Переоделись и пошли в столовую.
Вечером Лев давал концерт. Его здесь все знали и любили. Он был весел, раскован, мелодии лились из него радостно. Аккордеон в его руках был вполне одушевлённым. В основном это были песни военных лет. Конечно, он начал с «Землянки» а потом стал петь и романсы. Под конец концерта все стоя аплодировали и кричали «ура». Но оказалось, что это ещё не конец.
– Друзья, – сказал Лев в микрофон, – это моё прощание с вами. Не бывать мне больше на моей теперь уже любимой Чукотке, не встречаться с вами, моими товарищами, сослуживцами. Нас многое связывает. С некоторыми я знаком с войны с Германией. Со многими мы пробивались через пустыню Гоби. Три года я жил среди вас здесь, с нашей первой страшной зимы. Я хочу вам спеть две своих песни, которые сочинил ещё здесь. Одна, естественно, о женщине нашей мечты. О воображаемой женщине. Вторая – баллада о море.
Все сели. В зале наступила тишина ожидания.
Лёва начал песню своим тёплым, душевным, проникающим в душу, голосом. Гитара звучала завораживающе.
Когда притухшая заря приводит вечер,
Ты надеваешь белый пух на свои плечи.
Ты лёгкой поступью идёшь. Луна сияет,
И мир поёт. Смеётся море. Сердце тает, —
И вдруг мощно, как будто у него в груди запылало неугасимое пламя:
Любовь земная нас возносит прямо в небо.
Кто не любил, не знал экстаза, тот и не жил.
Кто сердце не делил и не горел,
Кто разум не терял,
Песнь о любви не пел,
Тот жизнь не знал. Тот жизнь не знал
И счастья не имел.
И опять нежно и тихо, как будто рассказ о дорогих сердцу воспоминаниях:
Шуршат шелка, волшебны запахи и звуки.
И, словно лебеди, танцуют твои руки.
И моря плеск, как песня нежная сквозь слёзы.
В руках твоих благоухают розы, —
И снова красиво, мощно, утверждающе:
Любовь земная нас возносит прямо в небо.
Кто не любил, не знал экстаза, тот и не жил.
Кто сердце не делил и не горел,
Кто разум не терял,
Песнь о любви не пел,
Тот жизнь не знал. Тот жизнь не знал
И счастья не имел!
Песня оборвалась. Но казалось, что ещё звучит, люди не могли отойти от переживаний.
Я не знал своего Лёву. Никогда не думал, что это такая мощная и эмоциональная натура. После тишины раздался такой шквал аплодисментов, о котором артист только может мечтать.
– А теперь моя баллада о море. Музыку я ещё не придумал. Я вам прочитаю её сегодня. Вы видели море всяким. И вы меня поймёте.
Читал он неважно. Но вещь была сильной. Я приведу здесь его стихи.
Я завидую морю, что дышит грозой,
Этой силе стихии, свободой согретой,
Небу, в высшем порыве кричащем грозой.
Берегам дальним, диким, в утёсы одетым.
Море! Море! Ты было моею мечтой.
Ты красой одарило и далью безбрежной.
Где-то парус и песня, простор голубой.
Далеки вы от нашей Чукотки заснеженной.
Я стою на скале, на ярило гляжу.
Вижу – в ярости море, и тёмные тучи,
Молний стрелы, и грохот, и гром, и прибой —
Всё смешалось в едином порыве могучем.
Море бьётся в утёс. Море стонет, ревёт.
И темна его глубь белопенная.
Голова моя кругом весёлым идёт.
Манят дали и страны, вселенная.
Лев замолчал. Поклонился и сказал:
– Спасибо, что вы меня выслушали.
Его окружили ребята, с которыми он служил раньше. Подошёл Иванушкин.
Обнял его и расцеловал.
– Это я от всех нас. А теперь, друзья-товарищи, по домам. Я забираю нашего гостя.
Он подозвал меня, и мы втроём вышли из клуба. Иванушкин пригласил нас к себе ночевать.
Я всегда хотел сочинить что-нибудь значительное об океане, но у меня не получалось. А вот у Лёвы получилось. Очевидно, его душа и разум более чувствительны к симфонии океана.
А утром, чуть свет, мы с Лёвой отправились к своим рюкзакам. Лев сказал Иванушкину, что если мы не улетим из Уэлена, то непременно вернёмся в часть. Он нам поможет определиться на судно, когда откроется навигация. Самолётом он нас, естественно, отправить в Москву не может. Истребители от них в Москву не летают.
Мы взяли рюкзаки и отправились в Уэлен.
– Иванушкин – прекрасный командир. Мы с ним подружились на войне, ещё в Берлине. Нам повезло вместе переходить через пустыню Гоби. А потом здесь встретились в ту жестокую первую зиму. Так что мы действительно свои, временем проверено.
Лев помолчал. Я чувствовал, что его что-то тревожит.
– Что тебя тревожит? Я вижу по тебе, что тебе надо кое-что рассказать или сделать.
– Сделать уже ничего не сделаешь. Всё сделано и давно. А вот с языка рвётся. Хочу раскрыть тебе ещё одну государственную тайну. Невероятную, не укладывающуюся в мозгах простого человека. Но мне всё понятно, потому что с детства и в юности я был знаком с людьми, принадлежащими к кругу эзотериков. За что и попал в тюрьму как заговорщик. Где-то что-то ляпнул.
Я думаю, ты поймёшь меня и поверишь в действительность того, что я тебе расскажу. Ты помнишь, как Армагиргын велел тебе влезть в мысли его зятя, этого фашиста Бекера. И у тебя это получилось. Ты обладаешь способностями, которые шаман очень ценил. И он считал тебя ценной заменой себе. Ты просто не пошёл по этому пути. А я понимал, почему он так ценил тебя и спасал и стремился утвердить твой шаманский авторитет среди чукчей. Но тут важно воспитание, традиции, а главное – цели и некоторое образование. Это я напоминаю тебе для того, чтобы ты понял то, что я тебе расскажу.