– Представь себе, Василий собирается жениться. А я думал, он никогда…
Алексей замолк. Комната была пуста, она никогда больше не встретит его красивым призраком.
Внизу было счастье. Настоящее, вечное, прекрасное. Но самое главное – чужое.
Глава 11
Алексей больно ошибся.
Он смог выспаться всего однажды, и потом привычка, выработавшаяся за три месяца, взяла над ним верх. Граф пытался вымотать все силы днём, как обычно поступают родители и владельцы непоседливых собачонок, чтобы вечером упасть в постель и не очнуться до утра, но это у него не получалось.
Алексей сидел на полу у любимого кресла и сверлил взглядом окно спальни. Там уже рассветало, но он не сомкнул глаз ни на секунду. Голова нещадно ныла, всё тело ломило, болели даже глаза. Но он не засыпал.
В дверь кто-то тихо постучал и практически бесцеремонно зашёл, не успел Алексей и напрячься.
– Алексей Иванович? Алексей Ива… пусто…
– М-Маша, ты?..
Офицер выглянул из своего укрытия. Маша громко ухнула и перекрестилась. Алексей из последних сил поднялся на ноги, продолжая опираться на спинку кресла.
– Вы простите, но прям на лицо плохо выглядите, как будто не спали – не ели дня три.
– Я… – Алексей зажмурился и стиснул зубы. – И не спал… Маш, ты… иди…
– Алексей Иванович, – девушка распахнула глаза и поднесла пальцы к лицу графа, – у вас кровь носом…
Алексей тяжело выдохнул и подался вперёд, пошатнувшись. Маша испуганно отошла на шаг назад, и офицер рухнул без чувств на пол прямо к её ногам. Он уже не слышал вопля девушки и громкой беготни по всему дому, хлопаний дверьми и озабоченного шёпота доктора. Он не слышал приезда Василия, смахивающего капли пота с носа.
– Господи, Лексей, что же ты делаешь?.. – Василий нервно чесал шею. – Что же с тобой произошло?
– Вы не знаете, Василий Дмитрич? – кухарка выглядывала в дверной проём.
– Ничего не знаю, оттого и тяжко. В прошлый раз такое было, когда он ночь не спал и перенервничал сильно, мы его из храма увозили. Отпустите на улице моего возницу, я останусь пока.
Василий сел в кресло напротив кровати и опёрся головой на кулак, надеясь хоть немного вздремнуть, но от переживаний и ему самому совершенно не удавалось того сделать. Самым ранним утром дом Ростовцевых был полон народа, и ни один из присутствующих не спал. Василий принялся чесать пальцы, глядя на беспокойно лежащего Алексея: тот тяжело дышал носом и часто моргал закрытыми глазами. "В себя приходит", – подумал Василий и открыл окно, впуская в комнату свежий прохладный воздух.
– Хорошо так, – Алексей повернулся к окну и улыбнулся другу. – Спасибо, Вась.
– Ты меня когда-нибудь в могилу сведёшь, Лексей. Я ведь тоже не железный. Когда ты в последний раз спал?
Офицер молча посмотрел на Василия и отвернулся. Он не мог дать ответа, потому что сам его не знал, да и не хотел огорчать товарища. Алексей жутко устал. От недосыпа, от какой-то фантомной боли, от осознания своей покалеченности и ущербности. Он устал от всего, что его окружало, что томилось в нём самом, что было где-то далеко позади в памяти, и к чему его подталкивало время.
– Вась, поезжай домой, я в порядке. Обещаю, сегодня я постараюсь выспаться.
– Постарайся, пожалуйста, а то нам тебя придётся по частям собирать и отправлять на юг. Будь к себе помягче, я тебя умоляю.
Офицер улыбнулся, снова роняя голову на подушку. Ему ужасно хотелось спать, но ничего не могло помочь. Солнце уже приблизилось к зениту, за окном зашумели люди, экипажи и птицы, и часы сложились в одну натянутую линию, быстро сменяясь от полудня к глубокому вечеру. Был подан горячий ужин, но граф был совершенно обессилен, и потому еду перенесли в кабинет.
Алексей медленно ел остывающую говядину и копался в своих мыслях. За последние два года он растерял практически всю свою холодность, утратил спокойную уверенность в себе и стал чувствовать слишком много. Он совершил ошибку, не зная, что скоро она совершенно разрушит всё, что в нём было. И как он мог оправдывать самого себя тогда, в Петербурге? Неужели его жестокому пороку есть оправдание?
Ноздри Алексея раздувались всё шире и шире, глаза вглядывались в волнующую пустоту кабинета – всё его существо рассыпалось в пыль.
Граф зажмурил зудящие глаза.
– Ты прекрасный соперник.
Павел покачал головой, отказываясь от поданной рюмки водки. Он протянул Алексею руку и улыбнулся одними губами, встряхнув уложенными русыми волосами.
– Я лишаю тебя отцовских подачек. Что же тут прекрасного?
– Тебе не хочется сдаться. Я уважаю настойчивость, – он пожал плечами.
Алексей ответил юноше крепким рукопожатием.
Значит, не так уж он и плох.
Он не потерян.
Граф едва ли не до крови закусил нижнюю губу.
– Не напоминайте, что Анна Михайловна меня не любила. Поверьте, это учится даже легче молитвы.
Елизавета вскинула одну чёрную бровь. Да, она не могла простить офицеру гибель лучшей подруги. Но…
– И всё-таки, с вами ей было хорошо. Пусть и недолго, но она рядом с вами улыбалась. Что-то она нашла в вашем уродливом обаянии. Что-то не толкало её от вас.
Значит, она может понять.
Она не потеряна.
Граф отполз к балконным дверям и сжался на полу.
– Алексей, остановись. Я уже не молод, чтобы угнаться за тобой.
Высокий широкоплечий мужчина провёл по лбу ладонью, смахивая капли пота. Мальчишка, убежавший вперёд, всё же обернулся и пошёл обратно к отцу.
– Прыткий ты, как заяц. Знаешь, сын, сейчас ты ещё мал, но потом ты обязательно поймёшь, какая прекрасная жизнь тебя ждёт. Я не чувствовал себя счастливым, сынок, никогда не чувствовал. Но если твоему счастью я буду способен помочь, я сделаю для того всё.
Маленький Алексей болтал ногами, сидя на скамье рядом с отцом. Тот несколько болезненно улыбался, мягко смотря на сына такими же серо-голубыми глазами.
– Ты моё единственное сокровище, Алексей.
Значит, он всё-таки любил.
Он не был потерян.
– Только я потерян.
Алексей прислонился спиной к холодным стеклянным дверям на балкон и вскинул голову к потолку, закрывая глаза. Впервые чувство ненужности и загнанности обожгли его так сильно. Всем, кого он когда-то осуждал, были представлены пути. И лишь у одного Алексея пути больше не было. Ни назад, в пустые гуляния в компании сослуживцев и их прелестных спутниц, ни вперёд – в те же самые вечера, но уже абсолютно бесцельные.
Он не остался один: на улицах по-прежнему ходили люди, где-то далеко сейчас спал Василий, прислуга отдыхала на первом этаже, Лизавета наверняка читала роман Дюма при свечах, в одном из московских домов Павел учился виртуозно тасовать карты, а приятный доктор, встреченный однажды при побеге из Петербурга, раскладывал на столе в детской только что купленные акварели, чтобы с утра порадовать дочь.
Алексей чувствовал, что если сейчас кто-то осмелится разорвать его грудь, там не окажется ничего. Крупные слёзы тихо заскользили по его щекам, совершенно того не стесняясь. Граф плакал третий раз в жизни и последний, но уже не от стихийной паники, а от осознания, что выйти из своего кабинета он уже не сможет.
Алексей опёрся на ручку шкафа, стараясь встать, но она лишь лязгнула и потянулась вниз – стекло дверей звонким каскадом осыпалось на его светлые волосы. Офицер терпеливо сжал губы и закрыл глаза, тяжело поднимаясь на ноги.
А может, жизни стоит дать третий шанс? Алексей взглянул на ковёр, усыпанный стеклом и увидел запретный белый конверт. В его памяти воскрес тот самый момент, когда он и нашёл это письмо в Петербургском доме.
Живите и помните…
Секунда. Две. Три.
– Умру и забуду!
С болезненным усталым воплем Алексей выбросил на пол ящики стола и нашёл в груде бумажных комков старый, полученный ещё на службе револьвер. Безбожно трясущимися пальцами офицер стал пытаться открыть барабан.
Из дневника А
9 июля 1898 года
В нём одна пуля.
Всего одна.
Русская рулетка должна решить: так ли я удачлив, как мечтал мой отец?
В ней ты всегда побеждаешь.
Вот только кого: себя или тьму?
Эпилог
Василий, по многолетней своей привычке, поднялся с постели, чуть только стрелка часов прошла цифру 7. Он неторопливо умывался и одевался к утренней, наслаждаясь тёплыми лучами солнца.
– Василь Дмитриевич! – девушка из дома Ростовцевых чуть не пулей влетела в его квартиру. – Скорее, там…
– Что с Лексеем?! – Василий почувствовал, как бешено заколотилось сердце.
– Я не знаю, я… – она глотала обрывки слов вперемешку со слезами.
В одной рубашке без пиджака Василий бросился к дверям, на бегу схватив девушку за руку. У парадной на Протопоповском переулке уже стоял экипаж, который встревоженный Василий гнал быстрее ветра. Он беззвучно молился, сжимая в руке маленькую руку попутчицы. Одними губами Василий умолял Господа, чтобы с Алексеем всё было в порядке, и он только вновь потерял сознание, ударился головой, что угодно.
– Василий Дмитриевич, миленький… – Иван схватил прибывшего за плечи.
Василий оттолкнул его и побежал на второй этаж, перепрыгивая ступени. Господи, пусть он будет в порядке.
– Господи, спаси и сохрани…
Оказавшись на втором этаже, Василий почувствовал животный страх и медленно подкрадывающуюся со спины пустоту. Всего на секунду он замешкался и вновь изо всех сил бросился к открытым дверям комнат. Спальня – пусто. Кабинет.
– О Боже…
Василий зажал ладонями рот, едва сдерживая крик. В окружении нескольких слуг возле упавшего стула лежал его Алексей, всё ещё удерживающий в руке револьвер. Василий рухнул перед ним на колени.
– Зачем?.. – он ловил ртом воздух. – Лексей, зачем?.. Я не… я…
Он поднял тело Алексея и прижал к груди, пачкая его кровью ладони и давая полную волю рыданиям.
– Василий Дмитриевич, пожалуйста… Оставьте… – слышал он со всех сторон.