Пароль у Фаэтона словно из головы вылетел.
— Открывай шкатулки.
Некоторую власть над фильтром ощущений Неоптолем имел — на символьном столике изобразилась шкатулка.
— Если Аткинс, как ты веруешь, действительно здесь, и если он готов меня прикончить, когда узнает план — на что ты тоже, очевидно, рассчитываешь — значит, на самом деле не то что неважно, получу я доступ к рассудку корабля, или нет — и на этот раз не к подделке — а этот доступ даже больше тебе на руку сыграет, разве не так?
С врагом-телепатом ни блеф, ни обман, ни раздумья не сработают. Молчаливый знал, что Фаэтон считал, что Аткинс на борту, но Молчаливый не верил, что предмет веры Фаэтона может быть правдой.
Вот Фаэтон о мыслях Молчаливого и понятия не имел.
— Жаль. Я бы сразу перенастроил под себя ноэтическое устройство, если бы мог. Все бы мысли показал, чтобы понял ты, наконец, что я не враг, а, на самом деле, единственный твой настоящий друг.
Ладно. Если в шкатулке окажется пароль, и корабль перейдёт к Молчаливому — что тогда? Если он искренне не желал вреда Золотой Ойкумене — тогда Аткинс его пощадит, без сомнений. А будь он враг — ему не жить. Аткинса Фаэтон может и недолюбливал, но признавал — спусти его с цепи, и он не остановится. Убьёт любого, на кого укажут.
— Ты в своего божка войны слишком истово веришь, Фаэтон. Ладно — вижу, уже решился.
Воображаемой рукой (настоящая бы не поднялась) Фаэтон открыл шкатулку.
Внутри оказалась вторая, с карточкой воспоминаний на крышке. Увидев на карточке окрылённый меч, Фаэтон начал вспоминать...
Сначала всплыл пароль: Лаокоон. Странный выбор. Так назывался один из посёлков-астероидов в L5, Троянской точке, но военной значимостью тот не отличался. Имя вроде как ещё отсылало к персонажу античных мифов, но больше вспомнить не получалось.
Пароль перешёл в меню, меню моргнуло и пропало, и на поверхность окружающих мостик зеркал хлынули числа, идеограммы, графики. Во второй раз Молчаливый забирал власть над кораблём — может, ни на что другое его внимания не осталось?
Иные манекены, увидев наплыв данных, изобразили на изображениях лиц недоумение. Неуклюжий Руфус гавкнул и вскарабкался на балкон около крупного узла связи.
А Фаэтон ужаснулся — со стороны-то непонятно, что произошло. Как наблюдателю понять, что враг занял доспех, что теперь он управляет Фениксом? Броня же совершенно непроницаема — и для зондов, и для излучений. Выглядит всё так, будто бы Фаэтон сам отдавал приказы вычислителям мостика. Надежда только на то, что Аткинс загодя установил жучок в ноэтический прибор, или что луч связи, соединяющий умы Фаэтона и Молчаливого, пройдёт через какой-нибудь датчик.
Из шкатулки полез неопрятный клубок воспоминаний, от мнемошока мозг привычно потянуло в сон. Эти воспоминания Молчаливому точно видеть не стоило.
Фаэтон упёрся. Мешал кашу в голове, усердно не вспоминал.
Тщетно. Фаэтон забыл: в приборе никаких жучков нет. Аткинс обходился роем микроразведчиков, только и всего. Вспомнилось — это обсуждалось. Аткинс, человек служивый, предпочёл привычное, хорошо знакомое оборудование. Расчёт был на показания только одной системы.
А система работала на схемах брони, ведь, помимо этих схем, на корабле не нашлось достаточно сложных мыслеиерархий...
Теперь доспех захватили. Аткинс ослеп. Стоял в шаге от Фаэтона и не замечал, как всё катится под откос.
Потянулся воображаемой рукой — нет, вяло слишком, никуда не годится. Мысли выдали его. Мыслительное пространство отключилось. Без аварийной личности Фаэтон мыслил на биохимических скоростях, а в распоряжении Молчаливого — сверхскоростной, сверхпроводящий, по желанию податливый мозг Нептунского Герцога.
Он тянулся к управлению — подать хоть какой-нибудь знак, предупредить Аткинса. Он вспомнил, где Аткинс.
Фаэтон пытался кричать, пытался пошевелиться. Ускорение падало — Молчаливый перекрывал питающий двигатели поток. Тело ещё не восстановилось, но даже оттаявшая глотка не смогла бы пробить криком саркофаг шлема. Аткинс прятался в Одиссее.
Не телесно — в теле он на корабле никогда не бывал. Зато присутствовали мозг и опыт — их принесла броня солдата, отправленная к Фениксу с единственного сохранившегося военного космодрома (размещался он на огромной лужайке позади домика Аткинса). Ноэтическим прибором Фаэтон записал разум воина в мозговую систему манекена — и Аткинс проснулся.
Рывок, вспышка. Тряхануло.
Система Молчаливого не давала включить аварийную личность, но вот к своему весьма чуткому сенсорному массиву у Фаэтона доступ остался. Схватку он рассмотреть смог.
В первую микросекунду Молчаливый через доспех перенацелил залп зеркал на Одиссея. Аткинс заметил — тело Одиссея метнулось вперёд, насколько возможно под двадцатипятикратной тяжестью. В руках — стреляющая чехарда: псевдоматериальные оружия, одно за другим, появлялись на пару наносекунд, делали залп, сменялись следующим оружием. Ксенофона проткнуло, нарезало, сожгло, разорвало, испарило. Он пропал во вспышке огня. Взрыв занял две последующие микросекунды, а его отзвук длился до конца драки. Взрывная волна давила на миллион атмосфер.
Фаэтон разглядел, как во вторую микросекунду Ксенофон разослал слепок своего рассудка по пустым Нептунским телам, спасаясь из выгорающей массы тела собственного. Нептунская нейроформа вообще хорошо сносила высокоскоростные передачи ума. Аткинс же в ответ открыл подавляющий огонь: выбросы помех, наводящиеся на мысль микроимпульсы, силовые паутины портили всю ноуменальную информацию, какую только найдут. Немало раз Ксенофон умер, но то тут, то там возникали его двойники, и Аткинсово оружие не знало, каким алгоритмом затушить вражью мысль - не могло оно отличить надрациональную шифровку от обычного шума.
Тут до Одиссея долетел залп зеркал. Тряпьё сорвало с плеч, примыкающий воздух загорелся, но из пламени, сбрасывая прожжённые защитные слои и распыляя вокруг себя наноматериальный туман, вышел неповреждённый, чёрный бронекостюм Аткинса — пустой, за исключением разума хозяина.
Очищенная от тела броня бросилась с исключительной прытью, и ещё до конца третьей микросекунды Аткинс, пытаясь за доспехом Фаэтона заслониться от огня зеркал, скрючился позади капитанского трона. К тому мигу ответный обстрел добил уже половину запасных тел Молчаливого.
Вслед за сгоревшими столиками занялся трон. Скованный латами Фаэтон начал падать.
В третью микросекунду Молчаливый, управлявший движками, пустил Феникса кувырком. Палубу закачало. Притяжение то слабело, то усиливалось.
Вылетавшие из пор бронекостюма Аткинса баллистические частицы сбились с пути. Умные, но недостаточно сообразительные снаряды заблудились в непрозрачном, раскалённом добела первыми взрывами битвы воздухе.
Настала затяжная, в несколько микросекунд война — многотельный Молчаливый гонял туда-сюда по каюте мыслительную информацию и ошмётки бело-голубой плоти, пытаясь увернуться от сверхзвуковых наноснарядов Аткинса, плывших строем в жаркой мути, подобно слепым субмаринам-охотницам.
Фаэтон в тактике смыслил мало, но, похоже, прятки оборачивались в пользу Аткинса — большая доля объёма Нептунца выкипела.
Закончилась схватка внезапно. Латы уловили какой-то сигнал. Руки задвигались против воли Фаэтона. Доспех выпалил, вложил свою толику в окружающий жар, расшвырял новыми залпами щепу капитанского трона.
Рукава обняли, прижали к нагруднику ноэтический прибор — который и управлял латами по воле врага. Приводы брони, газанув, откинули Фаэтона в сторону, разнеся попутно отчётную доску. Фаэтон ничком рухнул в лужу Нептунца, лишив Аткинса укрытия, и арсенал солдата, почуяв под Фаэтоном скопление вражеского мозга, выпалил — но выстрел, не причинив вреда, отразился от адамантиевой спины. Одновременно Молчаливый прекратил удерживать болевые сигналы Фаэтона.
Болевой сигнал прошёл в системы корабля и запустил зеркала в полную мощь. Повинуясь заготовленной аварийной программе, они выжигали всё. Словно на мостике встретилось несколько солнечных ядер.
Смело всё — чувствительные занавеси, мыслительные короба, экипаж. Палуба сверкала голой чистотой.
Аткинс устоял — долго, целую секунды его бронекостюм пузырился концентрическими псевдоматериальными защитными полями. Всё вокруг испарялось — но Аткинс держался.
Вдруг словно бы около него искривилось само пространство. Смело оружия, смело защитные заслоны — рассыпалось служившее Аткинсу псевдовещество, отказали поля удержания.
В то протяжное предсмертное мгновение Аткинс выхватил церемониальную катану, с воплем бросился безупречным выпадом и вогнал меч в щель между доспехом Фаэтона и полом. Остриё проскребло по Нептунцу, кожица разошлась как вода, обняв лезвие. Доспех против воли приналёг на лезвие, не давая колоть снова.
Мощь зеркал доросла до пика. Палуба вскипела.
Аткинс исчез в шаре белого пламени. Не осталось ни крика, ни слова, ни кусочка.
А защищённый неуязвимым адамантием Фаэтон — цел и невредим. Меч под животом, напоминание о скоропостижности смерти — невредим. Ноэтический прибор, управляющий доспехом по вражеской воле — невредим.
И побулькивающий под кирасой Молчаливый — тоже невредим.
РАЗГРОМ
Невесомым снегопадом со свода в заменившую воздух раскалённую плазму начала опадать нанотехнологическая мазь. Полимерные хлопья сцеплялись атом за атомом в эндотермическом процессе [26], питаясь теплом молекулярной толчеи, и плазма за неспешными "снежинками" остывала, становясь прозрачной. Фаэтона перевалило на спину. Доспех, верный друг, обернулся идеально подогнанной по размеру тюрьмой. Вокруг растекалась лужа выжившего Ксенофона. Фаэтон безучастно смотрел, как снегоподобные кристаллики покрывали забрало и обугленные развалины вокруг белым, рыхлым слоем. Воздух очистился, стало видно дальние переборки.
Мостик даже где-то уцелел: дальняя окружность балконов заслонила кое-что от взрыва. Чувствительные занавеси сработали как надо — почувствовав избыточное давление, они обратились на несколько долей секунды в нестабильные энергоинертные оболочки. Недолгого их существования хватило, чтобы уберечь некоторых манекенов экипажа (включая Руфуса, первого пса на Марсе), важнейшие иерархии управления — и немалый объём нептунской плоти заодно.