Человек выронил клинки. Напряг глаза, прижал ладони ко лбу, словно пробуя зажать распирающий мозги взрыв.
— Воспоминания кипят! Горят города, тучи нервно-логического... тысяча способов убить человека... Останови. Где ноэтический прибор?! У меня жизнь выпаривается! Я Фаэтон! Хочу им остаться! Не хочу превратиться в... в...
Рухнув на колени, он пытался нашарить ноэтический планшет.
— Твоё нежелание стать Аткинсом, я полагаю, рождено неправильным мнением о моем мнении о тебе. Ты преувеличиваешь. Я глубоко убеждён, что в дикие времена — или при диком стечении обстоятельств — насилие полезно и даже необходимо...
— Тогда ты Аткинсом становись! Сейчас мнемошаблон передам-
— Боже милосердный, нет!
Человек одел шлем Фаэтона, обмотал вокруг груди кирасу. На эполетах открылись мыслеинтерфейсы, на ноэтическом приборе мигнул индикатор. Связь проложена — из прибора под череп, через мыслеинтерфейс, шлем и нейропроводку.
Пальцы торопливо постукивали по оболочке устройства. Он бормотал под нос:
— Давай... давай... Я себя теряю...
На наплечник из каменного навершия рукояти вакидзаси упал луч. Ноэтический прибор погас. С окровавленных плит, из клинка прогрохотало:
— ОСТАНОВИСЬ!
Человек сорвал шлем. Лицо пунцовело, слёзы прорезали пути на покрытых кровью скулах, на лбу прорезались, набухали вены. Он заговорил убийственно спокойно:
— Вы не имеете права. Я гражданин Золотой Ойкумены! Неважно, кем я был, я теперь — самоосознающая сущность, и могу делать что хочу. Я хочу оставаться собой, и это — моё право! Никто мной не владеет! В Утопии такое право есть у всех!
— КРОМЕ ТЕБЯ. ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ ВОЙСКУ. ЖИВЁШЬ ПО ПРИКАЗУ, И УМРЁШЬ ПО ПРИКАЗУ.
— Нет!
Пёс вмешался, обратившись к лезвию:
— Знаете, если он так хочет мной побыть, я не против... Я закрою глаза на авторские права... Я хочу сказать, почему бы его не... У вас же есть резервные копии, разве нет?
Оружие приказало человеку:
— ПРОДОЛЖИ НЕСЕНИЕ СЛУЖБЫ. ВЕРНИСЬ К СВОЕЙ ЛИЧНОСТИ.
— Но я гражданин Ойкумены! Я могу быть кем хочу! Я — свободный человек!
— ТЫ, МАРШАЛ АТКИНС, НЕ ИМЕЕШЬ СВОБОДЫ И ИМЕТЬ НЕ МОЖЕШЬ. ТАКАЯ ЦЕНА УПЛАЧЕНА РАДИ ПРОЧИХ.
— Дафна! Они сотрут мне память! Я люблю тебя! Останови! Дафна! Дафна!
Рыдая, безымянный упал на лицо. Встал уже Аткинс, с выражением суровым, но то ли несколько смущённым, то ли посмеивающимся.
— Исполнен план, по буквам исполнен. От "Папы" до "Цапли", — пробормотал он. [28]
Пару минут Аткинс переговаривался с кинжалом, раздавая указания и слушая скоростные отчёты о проходящем добивании-очистке.
— Не трогайте движок! Там проявитель! — вдруг сказал из пса Фаэтон.
Аткинс, запрокинув голову, ответил Руфусу, явно будучи не в духе (что, впрочем, объяснимо):
— В чем дело-то, а? Мёртв злодей, война окончена. А вдруг в трофеях - программа отложенной вендетты? Надо обезвредить и разобрать всё, пока хрени не приключилось.
— Маршал, при всём моём уважении, вы совершаете глупость. Во-первых, это — единственный рабочий образец технологий Второй Ойкумены, во-вторых-
Аткинс отмахнулся катаной:
— Хватит. Вы обеспокоены, я вас услышал, но всё решено уже.
— Сэр, интересные у вас фантазии, но, к сожалению, пустые, поскольку проявитель частиц теперь у меня в собственности, так как найден на моём корабле и владельца он на тот момент не имел. Полагаю, все наследники Ао Варматира уже несколько сотен лет как мертвы.
— У меня и так день непростой выдался, гражданский, так что не надо мне юридическую мазню [29] размазывать! Тут военное время, и законы военного времени, а я пока главный. Проявитель — оружие врага.
— Уважаемый, вы же сами недавно объявили, что война окончена. А, как вы изволили выразиться, "юридическую мазню" вы обязались защищать всеми силами, иначе в вашем солдатском кровавом быту вообще никакой пользы не останется. Вы солдат, и не забывайте, что обязаны меня защищать. Я помогаю добровольно, и вы у меня в гостях. Переступите правила приличия — выгоню с чистой совестью.
— Бодаться хочешь, да? Ну давай! Давай пободаемся! Я — Номер чёрт его дери все разы Первый, Ичи-банный Высшесортный Тяжеловес, Разгрызатель Гвоздей, Отрыватель Ушей, Выдавливатель Зенок и Сталезадый Чемпион-Бодатель Всех Времён, мистер, так что хорош мне тут понты кидать! [30]
Пёс недоумённо навострил ухо и после неловкого мгновения заговорил:
— Полагаю, Маршал, мы оба ещё не оправились от произошедшего. Я, откровенно говоря, не привык к насилию, и ваш ответ меня порядком обескуражил. Думаю, вы пока не до конца очнулись, не отошли ещё от эффектов мнемонического шока, — пёс склонил голову и продолжил, — но вот моему хамству нет оправданий. Я повёл себя несдержанно — и такой проступок для истинного джентльмена недопустим. За это — прошу прощения.
Аткинс глубоко вдохнул, успокоив химию крови старинным обрядом.
— Извинения приняты. Я тоже виноват, и хватит об этом. Я, наверное, раздосадован тем, что следов к высшему командованию врага не осталось. Если оно вообще есть.
— Маршал, именно к этому я и вёл разговор. С того момента, как Ксенофон взошёл на мостик, с Феникса через равные промежутки отправлялись сигналы.
— Сквозь адамантиевый корпус? Как?
— Через дюзы. Они нараспашку, и выбрасывают энергию во вселенную щедро.
— Сигналы направленные?
— Да, насколько я понимаю. Из массива Ксенофона передавались призрачные частицы.
— Передавались куда?
— Увы, не знаю.
— Дружище, мы же договаривались — ты это выясняешь, пока мне надирают зад.
— Я понял природу сигнала только после того, как Ксенофон начал бахвалиться технологическим прогрессом. Проявитель частиц — устройство, с которым ни я, ни кто-либо ещё в Золотой Ойкумене не знаком, и пока вы там грохотали, мне пришлось новые виды датчиков изобретать. Я знаю, что сигналы регулярные, и нейтрализаторы до сих пор тянут топливо — заряжаются перед следующей передачей. В рассудке корабля осталась управляющая программа, но её расшифровать не смог, она в этом надрациональном формате. Передача направленная, так как и в навигационном массиве что-то кораблём подруливает, так что я надеюсь со следующим сигналом — и в этом мой второй довод повременить с разборкой — отследить получателя.
— Устранён Ксенофон. Софотека Ничто, значит, ищем.
— И — если не ошибаюсь — Молчаливого Феникса, или на каком там корабле они пожаловали.
— Так ты ему не поверил?
— Не больше чем ты, Маршал. Рать врага обильна. Идём! Перед следующей передачей нужно многое обсудить.
Аткинс провёл взглядом с окровавленного тела на размозжённые плиты под ногами:
— Где тут ополоснуться можно? У меня кровь ядовитая, не хотелось бы тебя оружием задеть.
— Уважаемый сэр, есть ли у вас хоть что-нибудь невооружённое?
— Один орган. Оставлен как есть — для укрепления боевого духа.
— Ладно. Пойдём на главный мостик. Там и тело моё найдётся, и одежда, и биостерилизаторы, и антинанотоксины.
— А это тогда что, если не главный мостик?
— Это мостик запасной. Стал бы я под удар главный мостик подставлять?
— Тут два мостика?
— Три. Ещё с инструментами можно управлять Фениксом через любой крупный узел. Я — инженер старомодный и чту истово тройное резервирование.
— Как ты эти мостики от Ксенофона укрыл?
— Вы серьёзно, Маршал? Да взгляните на размеры! На Фениксе можно и марсианскую луну спрятать! Кстати, что-то давно Фобоса не видать. Проверьте заборники, а то тряхануло около Марса как-то странно...
— Умираю со смеху.
— Идём. Броня выведет к ближайшему вокзалу. Не отставай.
ЗАБЛУЖДЕНИЯ
За инкрустированной слоновой костью круглой столешницей, выросшей посреди мостика, сидели Фаэтон и Диомед. Одеты они были по Викторианской моде — в непогрешимо-строгие чёрные сюртуки с высокими воротниками, обнимавшими повязанные на шею широкие галстуки-краваты. Вокруг сияло золото палубы, к высоте раскидистой капители сбирающей колонны тянулись, но не дотягивались энергетические зеркала, и колыхались холодным, тихим огнём занавеси пронзительно — как небо — голубые. Стянутые лайковые перчаткой пальцы Диомеда держали анахронизм — копьё из ясеня. Диомед игрался — покачивал пикой, как метрономом, пытаясь не терять из нового для него — бинокулярного — зрения бронзовый наконечник. Диомед привыкал к человеческому телу.
Против них расположился Аткинс в отражающем бронекостюме по меркам Четвёртой Эры. Хамелеонную оболочку солдат настроил на рубиново-кровавый, резко противопоставленный цвету чёрного ореха высокой спинки его деревянного кресла. Материал костюма из уложенных внахлёст композитных пластинок напоминал чудо-кольчугу эльфской работы. Пластинки по программе твердели и разворачивались в сторону удара, откуда бы он не пришёл, образуя устойчивый к взрыву ламеллярный барьер. Чертёж устаревшего костюма был у Аткинса в крови — в ядовитых чёрных тельцах. Изготовили доспех после боя — из пропитавшихся кровью осколков палубы.
В центре стола воображались песочные часы, отмеряющие срок до следующего сигнала Молчаливого.
Три пары глаз следили за струйкой песка.
Диомед отвлёкся на поблёскивающий наконечник его копья:
— Вот это диво! Реку, дышу и вижу вновь, и чувствую — во мне есть кровь. К жизни возвращён машиной новой, ноэтическим прибором, снабдить умом который и великолепный Феникс может. Не нужен Софотек! Не нужна громада! Неужели вечной жизни благо доступно станет Ледокопам, Герцогам, Анахоретам, на глыбах талых — где скитальцам нищим и на Софотека не хватало? По наш уклад любимый Смерть приходит, она уж на пороге! Ах! Скажу не покривя душой — туда ему дорога!
Фаэтон ответил:
— Дорогой Диомед, за то, что матросы с удивительной покладистостью приняли вынужденный покров тайны, накрывший смерть Неоптолема и прочую приключившуюся на мостике катавасию, я выражаю искреннюю благодарность Нептунскому воспитанию. Исключительно выращенный в уединении, привыкший к непосягаемости личной тайны человек способен стерпеть гнёт неведения. Аткинс опасается шпионов — и пока зачинщик, Ничто, не будет пойман, секретность снята не будет. Кто же ещё, кроме Нептунцев, выдержит даже саму мысль о том, что кое-что — пусть даже ради победы в войне — знать не положено?