— Но... зачем?
— Затем, что мы не на бой идём. Впереди нечто более окончательное.
— Не могу понять. Будь добр, объясни.
Тут раскрылся люк шлюза, и спустилась сияющая и красотой, и счастливыми глазами Дафна.
Фаэтон на неё уставился, и расплывался в улыбке. Будто бы Фаэтон хранил образ любимой у самого порога долговременной памяти. Дафна улыбчиво сверкала глазками, придерживая соломенную шляпку с лентой вокруг тульи от невозможного на палубе ветра и ухитрялась держаться на каблуках-шпильках даже при солнечной силе тяжести. Видимо, в довесок к долгополой безрукавой блузке из хрусткого, глянцево-бледного шёлка она в шлюзе выбрала и укреплённый опорно-двигательный аппарат.
— Дорогая, я столько недосказал...
Дафна, как фехтовальщица, свободной рукой отвела набок направившегося обниматься Фаэтона:
— Отцу меня даже не представишь? Привет, Гелий!
Фаэтон обескуражился.
— Что? Вы же знакомы. Да ты из того же шлюза вылезла.
— Не морочь мальчишке голову, — сухо заметил Гелий, — он и без того явно не в себе. Я тут пытаюсь постичь его план самосохранения на ближайшие несколько часов.
Гелий демонстративно выудил из кармана часики, отщёлкнул крышку и тщательно уставился в циферблат:
— Доцеловывайтесь, но не затягивайте. Я с ним ещё не договорил.
Дафна упёрла руки в бока, взглянула на Фаэтона. Хмыкнула:
— А позвольте-ка спросить, отчего это я должна доцеловываться с этим упёртым боровом, который отличился разве что слепотой к добру, что прямо у рыла лежало, скверной манерой постоянно убегать, теряться и влипать в передряги и перестрелки, наугад складывать из осколков памяти ахинею, портить балы и настроение всем, и, в придачу, прямо-таки маниакальным стремлением просиживать зад на верфи и развязывать войны? Да он меня женой даже не признаёт, чуть я его переспорю — что, к слову, происходит постоянно.
Фаэтон сзади схватил её за плечи и развернул к себе, не обращая внимания на отпор. Дафна упёрлась кулачками ему в грудь, но не устояла в повышенной тяжести и, оказалось, она уже на цыпочках, поймана в прелестные тиски его рук.
Фаэтон наклонил голову, взглянул в глаза.
— Должна, не сомневайся, — мягко сказал он, — ведь ты, именно ты побудила меня преследовать мечту, и только ради тебя я от неё откажусь. Первое я понял, когда мы улетали с Земли. Чтобы понять второе, пришлось увидеть мои мысли в другом. На самом деле мои мысли — только о тебе, дорогая, любимая, лучшая, и любил я, и сейчас люблю, не старую Дафну, а тебя. Да, ты мне не жена, я ошибся, я женился не на той. На старой. Но я предлагаю руку и сердце тебе, и, если ты согласна, я тебя иначе, чем женой, возлюбленной, не назову больше никогда.
Дафна от Фаэтона словно захмелела, зарумянилась нежным цветом. Плечи её чуть дрогнули, выдавая безуспешную попытку высвободиться из хватки:
— Вы, уважаемый, считаете, что я на блюдечке подана, — тут Дафна затаила дыхание. — А если отвечу "нет"?
— Приданным предлагаю мою жизнь, корабль, и всё будущее, и каждую звезду на небе. Всё пополам. Согласна?
И, чуть она раскрыла рот, Фаэтон запечатал его поцелуем. Ответ превратился в радостный стон. Понятно уже, какой ответ. Соломенная шляпка не удержалась, слетела на мостик, и пара лент на тулье спуталась в одну.
Гелий вежливо отвернулся и проверял часы. Спросил в воздух:
— Разве не положено в таких случаях на колено вставать?
Из ближайшего микровокзала вышли Диомед и манекен с разумом Аткинса. Они встали на дорожку, и та повезла их вперёд.
Гелий пошёл навстречу, мысленным приказом отказывая покрытию в предложении "подвезти" — дисциплина Гелия не позволяла пользоваться излишней помощью.
Аткинс заметил за плечом Гелия целующуюся пару и сразу же нажал каблуком, приказывая тропке остановиться. То ли от воспитанности, то ли от смущения Аткинс прочистил горло, сцепил руки за спиной, шагнул вбок так, чтобы Гелий заслонил источник вздохов, смешков и воркований, и сказал:
— Радуйтесь. Судя по данным, ваши Софотеки не расплавились от солнечной бури, а покончили с собой, чтобы остановить поразивший их вирус. Они рассчитывали, что прошлый вы справится и без помощи. Хорошая новость же в том, что ваша система зарекомендовала себя надёжной. Чтобы отправиться на Фениксе к ядру, нам понадобится помощь Массива. Будет нужно субдукционное течение, достаточно сильное — плазмоворот, иными словами — чтобы затянуть корабль к излучающей прослойке внешнего ядра, где и скрывается враг. Сможете устроить?
— Я могу скрестить два опоясывающих течения. Получится разжиженный вихрь, который породит пятно размером с планету. Насколько глубоко в солнечные пучины пройдёт ток, и не окончится ли это очередной бурей — загадка. Приветствую вас, Капитан Аткинс. Рад встрече. Как поживаете? Я на жизнь пока не жалуюсь, спасибо. Вижу, пролетевшие века не повредили вашей... хм... отрезвляющей бесцеремонности.
Аткинс смотрел камнем.
— Сэр, если позволите выразиться, в жизни есть вещи поважнее натирания манер до блеска. Сейчас война. Пора точить клинок.
— Неужели, уважаемый сэр? — приподнял бровь Гелий. — Учтивость, по мнению многих именитых мыслителей, есть основа цивилизации, и во время беды нужда в ней ещё насущнее. Если не защита цивилизации, то какое тогда вообще оправдание всеобщей резне под названием "война"?
— Не начинайте, мистер Радамант. Некогда.
Диомед же беззастенчиво и восхищённо смотрел на Фаэтона и Дафну, учинивших за спиной Гелия светопреставление.
— Раньше я только партеногенетические биоформы видел. Они приближаются к соитию, верно?
Аткинс и Гелий окинули его взглядом и понимающе переглянулись.
Аткинс под локоток оттащил Диомеда поближе к Гелию, и с каменным лицом произнёс:
— Сегодня — едва ли.
Гелий подвинулся, заслоняя обзор, и объяснил:
— Они юны, они влюблены, так что им чрезмерную... избыточность... приветствия можно простить.
Диомед тянул шею, как псевдоподию:
— В жизни ничего подобного на Нептуне не видал.
— Возможно, именно в этом и кроется причина... причудливого Нептунского нрава, — пробормотал Гелий.
— Выглядит старомодно, — подметил Диомед.
Гелий сказал:
— Романтическая традиция — исконнейшая, драгоценнейшая для нас. Она ведёт великих к величию.
Аткинс добавил:
— Этим вся молодёжь перед войной занимается.
Диомед спросил:
— Ни Цереброваскуляры, ни Композиции, ни Гермафродиты, ни Нептунцы до такого не доходят. Занимательный процесс, нужно признать, но я не вижу в нём пользы. Это всем Серебристо-Серым обязательно делать? Фаэтон ведь не откажется от помощи?
— Откажется, — пресёк Аткинс. — Категорически.
— Вот в этом вопросе я с Аткинсом единодушен, — добавил Гелий.
Мужчины переглянулись. Напряжённость пропала. Оба жили уже очень долго: Гелию, на момент изобретения ноуменальной технологии, было четыреста лет. Аткинсу, который тогда служил мозгом внутри киборга, приписывали ещё больше. Оба помнили иные времена.
Гелий почти улыбнулся:
— Да, я могу создать воронку и затянуть Феникса к ядру. Я могу всё, что потребуется. Я могу, не проронив и слезы, отправить сына в бой, на смерть в тёмные адовы пучины укрощённой огненной вселенной, что шире всех миров, но, смею уверить — для такого поступка мне нужно знать причину.
— Надеюсь, Фаэтон закончит скоро, и успеет всё объяснить. Он обещал.
— Подождите, Маршал! Неужели план не ваш? Где Софотеки? Где Парламент? Вы же военному командованию подчиняетесь?
Глаза Аткинса заморщинились, около рта легли складки. Будь это иной человек, он бы хохотал в голос:
— Приятно слышать, сэр, что вы мне доверяете, но дело в том, что на мой план у Воинственного Разума не хватило средств. Я предлагал осадить Солнце и хорошенько размешать его с помощью Массива, перебиваясь во время осады наземными энергетическими установками. Расчёты показали: попутно погибнет пятая часть Трансцендентальности, и осада не закончится, пока Солнце не размягчится до красного гиганта — только тогда появится возможность заслать штурмовую группу. В те пять часов, что мы летели от пространства Юпитера, Парламент даже предложил вашему сыну каперский патент, но он отказался, полагаясь на благоразумие и добровольную помощь граждан Ойкумены под чутким руководством Софотеков. Он решил, что объединить усилия получится и без военной дисциплины. А поскольку ваше состояние и его корабль стоят куда больше, чем налоговые сборы нашего старого, съёженного, беспомощного и нелюбопытного органа, только по недоразумению называемого "правительством", предложить Фаэтону нам нечего. У меня связаны руки, у них связаны руки, и будет ли спасена Ойкумена, и каким образом — решает только своенравный и перебалованный мажор. Если позволите так выразиться.
— Позволяю, Капитан, я не против, уж очень у меня настроение хорошее. Просто гора с плеч свалилась — наконец-то важные, правительственные решения принимаются не корявыми масс-мозгами доброхотов, что жить не могут без прусской муштры и кирзового пинка.
Диомед взглянул на одного, на другого, и задумчиво протянул:
— Так вы знакомы?
НАСТОЯЩЕЕ
Встреча прошла в небольшой оранжерее. Из кристаллических кадок фонтана к чёрному озеру перерабатывающей наномассы ползли ленивые ручьи, приминая зелёный газон и разворашивая изгороди тропических кустарников, озеро питало древоподобия, а они капиллярной силой отделяли из массы чистую воду и с высоты крон сыпали каплями назад, в журчащие пасти фонтанов. За ними встали стеной энергетические зеркала, на которых, вроде бы с большой высоты, была изображена расселина в золоте с огненной рекой на дне, а на самом деле — правый движок, проходящий перестройку.
Аткинс стоял спиной к зрелищу и хмуро дивился зелени листов-переработчиков, цветению бутонов и певчим птичкам. Корабль на военный не походил никак. Гелий же, напротив, смотрел в зеркала, на потоки энергий в движке (невидимые невооружённому глазу), удерживаемые гамаком силовых полей (невооружённым мозгом непостигаемых). Рядом с Массивом в творении Фаэтона читалась воинственность. Он воспользовался инженерной философией "естественного отбора": задачу параллельно решали разные системы, состязаясь за огран