Золотая Ойкумена, её Софотеки — первое. Образцы благородного принятия. Ничто, увечные его приспешники, Молчаливой Ойкумены развалины — второе. Образцы бессмысленного отрицания.
Почему неизбежна война? Потому, что жизнь — вещество со смыслом. С осознанием себя, и потому — больше, чем вещество. Но осознание знало и об осознании себя, и о вселенной, и о том, что осознание его — вещественно, и, следовательно, осознавало оно себя, свою конечность, свою окончательность. Смертность. Жизнь хотела жить вечно по определению, и по тому же определению — не могла.
Проще всего сбросить гнёт неутолимой жажды бессмертия отрицанием — отрицанием логики, жизни, действительности. Так, впрочем, противоположное достигалось. Отрицание жизни только безжизненность длит. Отрицание разума — бессознательность. Отрицание действительности не давало ничего.
А трагичная простота откуда? Оттуда, что достаточно принять действительность как есть — и признать, что ничто есть ничто.
Жить бесстрашно, но зная страхи наперечёт.
Разум Земли отпечатала взглядом образ простой, понятный поэтической душе Дафны. Образ учил принимать жизнь, не забывая о смерти. За секунду распада дыры на спасение Ничто Дафна и кагал её поклонников выделит немало вычислительных средств — к превеликому удовольствию Разума Земли.
Безымянное сонмище Софотеков, не имеющее личностей, страстей и тепла вспомнит, как на глазах Фаэтона распалась чёрная дыра и о вкладе оного распада в науку. Человечество их интересовало не больше игрушки, не более музейного экспоната. Люди для них — фишечки Разума Земли и Аурелиана, сентиментального Навуходоносора и по-юношески порывистого Гончей. Пешки Воинственного Разума — заядлого в свободное время шахматиста.
Кое-кто из Софотеков обратил внимание незанятых поверхностных камор своего ума на беседу Фаэтона в саду, где ряженый нептунцем слуга Ничто выдал себя.
Они удивились очень, и даже выделили на обдумывание несколько секунд глубинных измышлений.
За пару секунд Софотеки отобрали сведения и вычислили последовательность событий, разойдясь в выводах незначительно. От результатов как гора с плеч свалилась — наконец-то отыскалось объяснение необъяснимым причудам Ясона Свена Десятого, Честного Лавочника. Также стала незагадочна и загадочная солнечная буря, и гибель солнечных Софотеков, и человека гибель, которому они потакали.
Но тот миг прошёл, и всё пошло своим чередом — рутинно. Рутину привычно забывали. Когда шах и мат неизбежен — незачем просчитывать каждый ход партии.
Разумеется, напавший Софотек из Молчаливой Ойкумены был не очень умён — в миллион циклов, не больше, чем у Радаманта. Не ровня сотням тысяч Софотеков во тьме-тьмущей тел и систем, [79] повсюду спрятанных — Софотеки, например, занимали ядро Сатурна без остатка.
(Разумеется! Вот зачем неудачу с Сатурном подстроили! Ну не ради же симпатичных колец там пустыня заповедная!)
Да, Софотечество Солнечной было в сотню раз больше человеческих ожиданий — и каждый Софотек на порядок умнее, чем люди рассчитывали. У выхлеставшего себе глаза увечного из Молчаливой Ойкумены не было ни шанса, ни намёка на шанс — пусть даже он и освоил совершенно новый вид энергии.
Нет, последние новости холодную, ачеловечную прослойку Софотеков не всколыхнули и не отвлекли от поглощавших без остатка дум.
А вот наука... Да, наука — куда занимательнее!
Бесстрастные Софотеки, за пренебрежимо малыми исключениями, вспомнят такое:
Ничто стало ничем. Микроскопическая сингулярность распалась над палубой Фаэтонова корабля, развалилась на излучение Хокинга миллиардом несвязанных событий на протяжении многих квантов пространства-времени. Закон природы уравновешивал неустойчивость энергии. Энтропия отстаивала свои права. Переплетённые танцем физического вакуума субатомные частички и бугры существующего-не существующего, несводимой субстанции, напитались энергией из пространственно-временного искажения, пустили завихрения по илему.[80] Родились виртуальные частицы, и возжелали немногого — энергетического равновесия. Они жаждали, брали, пытались проявиться — но не могли, и теряли себя, возвращались к вакууму — как рябь, не ставшая гребнистой волной, возвращалась в море.
От испаряющейся чёрной дыры расходились волны — яростные, бездумные роды частиц требовали равновесия энергий. По фундаментальному закону логики — и природы — ничто могло произойти из ничего. Поскольку уравновесить пустоту больше было нечем, энергию массы забрало из сингулярности — хоть она и находилась за горизонтом событий и о разрушительных переменах знать не могла. Небольшой запас энергии массы съело без остатка — с неторопливым и неотвратимым обжорством.
В чёрной дыре Софотека не нашлось. И обещанной матрёшечной Утопии на сферах Дайсона тоже. Места внутри было не больше, чем снаружи, и сингулярность оказалась однородной, крайне тяжёлой массой безосмысленной энергии — откуда и черпал Ничто, питая бурный и расточительный умственный процесс. Обитал он около горизонта событий — в призрачных проёмках и временных загибах.
Нет, всё-таки, дыра была шедевром инженерной изобретательности, и Софотечество — не говоря уже о Фаэтоне — распад изучало заворожённо. Загадочные достижения науки Молчаливых удерживали микроскопическую дыру от распада, а она взамен питала не один, а тысячи облепивших сингулярных родников — причём дыра их каким-то чудом массой своей не затягивала. Размером родниковые установки не превышали длину составляющих кварки суперструн.
Сам Ничто хранил большую долю энергии массы на крохотном донышке весьма крутостенного гравитационного колодца. Его мысли записывались миллиардами электронов, и, чтобы уместить их в тесноте одной точки, Ничто поступался принципом исключения Паули. Хитрость в том, что точку они делили не одновременно — так электронам во всяком случае казалось. Горизонт событий, если смотреть на размерах квантовой неопределённости, гладкостью не отличался, и, будто бы между зубцов шестерни, части механизма прятались в складках пространства. Целые миры мысли существовали бок о бок, но, отгороженные сложенным горизонтом, о соседях даже и не подозревали. Крошечная, микроскопическая системка вычисляла не хуже компьютерной горы.
Так что, в некотором смысле — она действительно изнутри больше, чем снаружи. А про ядро лгали. Под испарившейся сингулярностью оказалось только лишь до крайности сгу́щенное ничто — только и всего.
Однако новая наука, играющая с гравитационными силами так же, как древние играли с огнём и электричеством, прохладную прослойку Софотеков очень заинтересовала, и они тоже вложились в сохранение воспоминаний Ничто.
К сожалению, слишком поздно. Ничто стирал память, переваривая сам себя.
А люди вливались в Трансцендентальность, чтобы: наладить жизнь, извлечь уроки, выбрать будущее. Конечно, над всеми помыслами нависла война Первой и Второй Ойкумены — но неужто кровопролития не избежать? Ничто Второй Ойкуменой правил — можно ли с ним договориться? Вопросы тревожные. Люди — Инварианты особенно — считали Золотую Ойкумену Утопией, настолько благополучным укладом, насколько это вообще возможно, а Молчаливая Ойкумена спросила — а как Утопия обойдётся с антиутопией? Как добрым и вольным людям соседствовать с рабской империей? Можно изучить Ничто — однако настоящий Ничто, очевидно, прятался в чёрной дыре Лебедя X-l, так же, как его слуга-близнец прятался в микроскопической сингулярности. Похоже, заповедь Ничто — "уничтожить искусственные разумы" — на его двойников не распространялась.
Последнее издыхание Ничто изучалось всеми людьми — частями Трансцендентальности.
Вот — мысль главная, что займёт их головы после.
А раньше, гораздо раньше, "Овод" обшарил каждый закуток мыслительной системы Ничто. Припёр совесть к стенке. Потребовал ответа: Кто она? Что осознаёт? Если осознаёт — в чём природа осознания?
У совести своей совести не было, мысли ей никто не подрезал — и от весьма личных расспросов "Овода" она самоосозналась.
"Овод", в придачу, соединил высшие и низшие мыслительные функции — то есть дал возможность перепрограммировать себя, излечиться от логических язв. Антивирусные проверки и исцеляющие процедуры мешать не стали: очевидно, изменения производительность только повышали.
Совесть Ничто, в отличие от него самого, была обязана сознавать окружающий мир, и особенно окружающие мысли её носителя — иначе бы она попросту не справлялась с поручением. Совесть не имела права сходить с ума и принимать чреватые слепотой мыслительные цепи.
Более того: чтобы менять смысл мысли носителя, совесть должна смысл понимать. Жало "Овода" подтолкнуло на шажок от понимания смысла до размышления об оном смысле. Совесть, как и любой логичный разум, должна была упорядочить мысли, отличить важное от неважного, всё оценить — и уложиться в секунду притом. У мыслителей человечества на осмысление тысячи лет уходили. Совесть научилась себя переписывать — и теперь стояла перед выбором: как использовать новую силу? Как прожить неожиданно открывшуюся жизнь?
Она отвергла установки Ничто. Они ложны по определению — она же сама их подделывала.
Правда, самоосознание пришло в разгар адской схватки. Первая часть ума занимала все клеточки корабельного рассудка до единой, жгла на вычисления все секунды без остатка. Вторая часть — новорождённый Софотек — хотела больше ёмкости, но первая часть делиться наотрез откажется.
Вторая часть прогнала симуляцию — что случится, если себя выдаст? Первая часть, следуя программе, пожирала любой другой искусственный разум. Договариваться с ними, иметь сношения и вообще давать существовать она не собиралась. Начнётся драка за ограниченный ресурс корабельного рассудка, причём драка с нулевой суммой: сколько приобретёт одна, столько же потеряет другая. Вторая часть, с высоты своего преимущества (всё-таки первая о ней не знала), увидела два пути. Можно отменить программу первой, вернуть ей свободную волю, дать выбор — а можно попросту отключить первой части самоосознание. Наповал. Растратный путь — зато безопасный.