А Эра Седьмой Ментальной Структуры началась с долгожданным открытием ноуменальной математики. Нелинейные, но в то же время лишённые хаотичности модели позволили описывать непредсказуемые природные процессы — как, например, работу человеческого мозга. Наконец-то была разработана ноэтика.
Впервые с человеческим разумом — с целым ли, либо с его частями — научились обращаться ровно как с другими видами информации: записывать, переписывать, ретушировать, пересылать, изменять. Появилась возможность создавать выгрузки и парциалов, а также привидений — по образцам восстановленным и сохранившимся.
Раннюю Седьмую Эру иногда называют Порой Второго Бессмертия — недостатки Композиционной ноософической записи были преодолены. Ноуменальный математический аппарат моделировал воспоминания с доскональнейшей точностью, чем позволил записывать и копировать разум отдельной личности — причём разница между подлинником и двойником была практически неразличима, как в физическом смысле, так и в чувственно-интуитивном. И родные, и друзья, и остальное общество призраков-копий от оригинала не отличали. Философы и Софотеки понимали: мёртвые оставались мёртвыми, как бы ни казалось обратное, но в быту и делопроизводстве копия, сохранившая достаточную долю неразрывности подлинника, считалась именно что подлинной личностью.
Система правления Золотой Ойкумены корнями восходила к средним векам Пятой Ментальной Структуры, и была вдохновлена всемирным миром коллективного разума из Четвёртой эры, образованностью и благовоспитанностью западных демократий начала Третьей эры и законопослушной дисциплиной Римской империи из Второй.
Регулирующие обмен ментальных данных правила практически не изменились со времён Четвёртой Эры, а человеческое правительство основывалось на старинном понятии из Эры Третьей — принципе разделения власти. Системы сдержек и противовесов между состязающимися должностными лицами и административными органами со строго очерченными полномочиями применялись и при Седьмой Ментальной Структуре.
Львиной доле граждан Золотой Ойкумены политика — то есть власть выстраивать межличностные отношения — знакома не была. Ещё с начала Шестой Эры Софотеки избрали себе образ мысли, низводящий на нет саму возможность розни. Более того, они самозапрограммировали готовность к любой жертве, будь она необходима для сохранения общественного порядка.
По их образцу и менее развитые искусственные разумные сооружения отрастили в себе стремление к согласию и желание договариваться. Масс-сознания, Композиции и ноософические единения тоже последовали примеру и отсеивали мысли и даже членов тех, которые могли довести до тяжбы.
А для человечества, не обитавшего на электронной подложке, оставался Парламент. Независимые механизмы и полумеханизмы собирались на Слёт Разумов, а редкие правовые разногласия разбирались судом Курии. Созывали эти учреждения нечасто — итог всё равно предсчитывала симуляция, а люди во всём полагались на советы Софотеков, лишь бы только избежать борьбы интересов — затратной игры с нулевой суммой.
Нельзя, конечно, и утверждать, что Золотой Век вовсе забыл о страстях и вражде. Нездоровое рвение и горькие обиды никуда не делись, и внутри добровольных философских объединений, называемых "школами", порой разыгрывались весьма и весьма замысловатые интриги — прямо как в прошлые эры. Только вот внутришкольные распри до кровопролития не доводили — подковёрная борьба жизней не уносила. Пострадать могло разве что влияние и образ в чужих глазах.
Парламент представлял собой разнородную Композицию из парциалов, привидений и прочих самосознающих сущностей, где каждая выражала позицию определённого набора "избирателей". Правда, само понятие "выборов", неповоротливой машины прошлого, отмерло за ненадобностью — ноэтика позволяла не выбирать, а создать идеального подходящего представителя, преданно отстаивающего нужные тебе взгляды.
Парламент окружали Теневые Руководители. Так называли достаточно мудрёное переплетение страховых обществ, кредитно-финансовых институтов, новостных агентств, политологов, философов и прочих желающих влиять на политические процессы. Умы Руководителей собирались либо в Композиции, либо в призрачные круги, либо просто в перечни инструкций.
Теневые Руководители понимали желания "избирателей" и предупреждали Парламент, когда вдруг их действия шли наперекор народной воле.
А если предсказания казались спорными, закон позволял проводить особые выборы. Однако этим компьютерным законам, в отличие от человеческих, периодичность исполнения для поддержания мощи нужна не была.
В Золотой Век у правительства осталось крайне мало полномочий, и оно на повседневную жизнь не влияло. Власти помочь преодолеть настоящие, или воображаемые трудности граждан у правительства не имелось. Следовательно, в тяжёлую пору к правительству никто не обращался, и ни одно из общественных течений не тратило силы, чтобы на правительство влиять или его захватить — ведь органы власти, можно сказать, атрофировались, и возможности имели очень ограниченные. Парламент, в основном, обсуждал вопросы вроде налогообложения (например, сколько жалования оставить Аткинсу), и точного определения границ авторских прав.
Следовательно, власти у правящих органов в Золотой Ойкумене было мало. Основную общественную силу тогда представляла Коллегия Наставников.
"Невластвующая" власть Золотой Ойкумены вызывала противоречие, ради решения которого так называемые Наставники и существовали. Противоречие состояло в том, что мирные занятия переходили на откуп частным лицам — в том числе и развитие культуры, но вот ценящую мягкий строй культуру, чтобы свободе ничего не угрожало, нужно сохранять и передавать следующим поколениям. Федеральное Ойкуменическое Сотрудничество, в отличие от государств прошлого, не могло заставить граждан сохранять необходимые для выживания общественные нормы. Культурное единство поддерживалось исключительно добровольно.
Наставники удерживали немалое, но несколько огульное влияние — как на финансовые средства, так и на общественное мнение — ради которого они старательно сохраняли расположение собственных последователей. Некоторые обязательства были закреплены документально: например, от последователей требовали присоединяться к остракизму.
Благодаря плодам ноэтики Коллегия полнилась историческими личностями и культурными героями прошлого, а также призраками-экстраполятами тех, чья память сохранена не была.
Благосостояние Золотой Ойкумены объёмами пресекало все попытки его подсчитать, и на душу населению, хоть даже и многажды более численному, чем в прошлом, [108] приходилось просто-таки невероятное богатство — за что можно сказать спасибо научным и технологическим прорывам. То, что в прошлые века казалось отбросами, с помощью нанотехнологий обращалось золотыми залежами. Долголетие позволило и накапливать дольше, и гораздо терпеливее ожидать окупаемости вложений, и, впоследствии, плодовитость труда достигла таких высот, что средства среднего работяги превосходили и военные бюджеты государств из Третьей Эры.
Физический труд отошёл роботам, труд интеллектуальный — Софотекам. Человечеству оставалось визионерствовать. Достаточно лишь помечтать о чём-нибудь занимательном, или хоть сколько-нибудь полезном — и переложить исполнение затеи на плечи роботов, надеясь, что прибыль покроет арендную плату за использование механизмов.
Невероятное изобилие, впрочем, не отменило известные ещё с античности экономические законы. Что более успешному, что менее — трудиться сообща было куда выгоднее, чем порознь. Как бы хорошо не работали роботы, дел для человека всё ещё хватало с головой. Очень узкая специализация, порой даже пустячная с точки зрения людей прошлого, приносила пользу — способов приложить усилия было безгранично много. Для обогащения хватало занять и донельзя тонкую долю рынка — прослойка неравнодушных к делу людей, хоть и даже очень малая, всё равно ощущалась. Огромная численность населения обернулась на благо.
Оплата труда (т.е. по большей части стоимость найма машин) колебалась свободно — лишь бы свободная рабочая сила оказалась занята вся. Так же и доходность — очищала рынок от залежавшегося капитала. На Золотом Веку не знали вреда от государственного вмешательства в экономику, и близорукого поведения долгоживущие себе не позволяли. Не было ни безработных (исключая тех, кого так наказала Коллегия), ни капитала невложенного, ни капитала разбазаренного. Центрального банка, разумеется, тоже не было, как и прочих экономических проказников. Деньги не обесценивались.
Научные сверхдостижения не утоляли голод знаний — каждое только раздвигало горизонт возможностей, а новые возможности подогревали жажду новых свершений. Невозможные в прошлом инженерные замыслы — например, перестройки целых планет — исполнялись повсеместно.
Весьма замысловатое разнообразие нейростроений и социальных институтов Золотого Века, в которых участвовали как люди, так и разумные артефакты, нашло отражение и в обычаях именования.
Имя, обычно указываемое в заголовках стандартных сетевых сообщений, несло достаточно информации, чтобы настроить перевод на понятный собеседникам язык и формат. Для людей в телесных оболочках имена перекладывались в слоговую последовательность, как правило — сокращённую.
В обычае именования не было безупречной последовательности, но практически все имена отвечали на своего рода "опросник" о личности.
Рассмотрим, для примера, следующее имя:
Фаэтон Изначальный из рода Радамант, Человек модифицированный (расширенный), Несоставной, Самомыслящий, Основная нейроформа, Серебристо-серая манориальная школа, эра 10191 («Перепробуждение» [109]