Её рассудок писан прожилками древесными, избытками особыми нервных клеток птичьих стай, благоуханными молекулами в жучьих железах, и переброской излучений от рифа к рифу, и россыпью машинок в жилах волчиц, лисиц, ланей, куропаток.
Была она и в мозговых стволах миллионного выводка, потому знала своих питомцев и страсти, и страхи. Была она в бесчисленных пылинках на ветрах и туманах, и знала потому, тяжело ли, легко ли дышится миру, привольно ли ливни льются. Испарялась она тьмущей тьмой спор, ныряла дождём на горные склоны, стекала ручьями в моря и озёра, а там просыпалась, полнела, по частям вспоминала, из атомов помнящих вынимала — каковы горы на ощупь? Какие вести с вершин?
Усердней всего она бытовала в червях и бактериях, ведь в почве, платье всепланетном, роскошном приданном — труд главнейший. Прах, камни и безжизненный песок бремя получали — бремя возможностей, и готовились к родам.
Попросту говоря, Пенелопа Мириад была Цереброваскулярой — рассудком многозначным и глобальным.
Имя ей подходило как нельзя кстати. Обустраивать мемориал Земле в совершенно непригодной для этого системе — всё равно, что ткать по дням саван, а по ночам — распускать. Работа без конца.
Она вообще печальная девочка. Мечтает о прошедшем, робеет перед грядущим.
Окончилась ли Седьмая Ментальная Структура? Пенелопа не знала.
Адрес её Земли: рукав Стрельца, туманность Эта Киля, полная рёва система ярко-голубой переменной звезды Эты Киля AB, парного гипер-сверхгиганта, также известного как Форамен. [112]
Там, заслонившись слепящим скоплением Трюмплер-16, в восьми световых тысячелетиях от Солнца уместила свой престол Хризолифовая Ойкумена — надеясь, что расстояние убережёт от поразивших могучего родителя бед.
Вместе взятая чета Эты Киля — A и B — перевешивала Солнце в сотню раз, ну а светимостью одолевала в четыре миллиона крат. Обручала их раскалённая, изверженная спираль звёздного вещества: каждодневно пара выплёвывала на скорости в две тысячи километров в секунду по массе Земли. Где скрещивались солнечные ветра — там накал достигал миллиардов по Кельвину, а когда светила расходились до афелиев, столкновения ударных волн завывали рентгеновскими всплесками лютости неповторимой.
Астрономы древности считали Эту Киля двойной звездой, и только под закат Пятой Эры сверхдальний робозонд-звездочёт нашёл под ослепляющим сиянием пары сверхгигантов соседей — не одного, не двух, а несколько дюжин белых карликов, а также выводок газовых исполинов, неудавшихся светил, замерших на грани возжжения. Всё это скаталось из крупнейшей из известных предсолнечных туманностей.
Ещё больше маленьких звёзд и полурасплавленных гигантов из газа брели по вытянутым, миллионолетним орбитам. Солнечный ветер, скорей подобный урагану, атмосферы ошпаривал, и те сдувались подобно кометным хвостам. Мы и не говорим про сотню-другую планеток поменьше, про многочисленные астероидные пояса и про диковины, что в Солнечной не найти — про вихри межзвёздного газа, загустевающие в планетные зародыши.
Окружал это всё огромный двуполушарный выброс — знаменитая туманность Гомункула. Неспешно нарастающие клубы испущенного газа уже занимали в размахе, от галактического севера до юга, световые годы, и добавляли по пять сотен километров ежесекундно — но очень-очень долго крохотному Гомункулу до самой туманности Эты Киля расти.
Похоже, первопроходцев поманило богатство. Условия тут, конечно, неласковые, но зато — ионы! Тяжёлые, сверхтяжёлые, пронизали туманность взвесью и ждут, драгоценные, пока молекулярные инженеры мощью исполинских магнитных полей от исполинской четы не сладят их во что-нибудь огромное, поражающее воображение — себе на пользу.
Польза намечалась изрядная: уже начали окружать многозвездие Эты Киля сферой Дайсона. Впрочем, до завершения ещё далеко — не рядовая это задача, даже для того времени. Всё равно что постройка Великой пирамиды для царства Хеопса. Из боков Гомункула пока что вырвали немалую долю и скатали в широченный, обнимающий систему Форамен обруч очарованного вещества — более плотного, чем нейтроний. Основа положена. Населяющий кольцо штат высокоскоростных инфопроцессов мог по надобности воплощаться в любой точке орбиты. Год от года росли прутья для будущей сферы — тонкие, будто паутинки.
А в радиотени информационного экватора прятался выводок жилых планет. Подпихнули эти каменные мирки — кого на устойчивую орбиту, кого — на Лагранжевый секстет [113], скололи взрывами лишние скалы — чтобы размером не больше Земли были, и затопили океанами — отличным противорадиационным щитом для цифровых систем планетного ядра. Притяжение на них силой не отличалось, и на иных карликовых планетках била водомётная, полуокружная струя из одного полушария в другое — служа орбитальным подъёмником. Нарядные, в дельфиних и китових телах космоходоки разгонялись, и вылетали в вакуум с вершины водяной дуги, сберегая топливный запас. Китообразные создания долго не жили — радиация язвила, хоть и плоть с кровью их была куда жёстче привычной. Тамошним разумам приходилось регулярно переодевать вместилища.
И биолюди Хризолифовой, любой нейроформы, не изменяли своему вкусу и снова и снова переселялись в отточенных, гладких до великолепия космических дельфинов. А что рук у них нет — нестрашно. Руки не нужны. На разумных инструментах кнопок и рукоятей тоже вот нет.
К Пенелопе, на Землю немногие заглядывали — что в теле, что пересылкой разума. Двадцать первая Земля болталась на самой окраине и без того загруженной звёздной системы. Разбирать на стройматериал для сферы — невыгодно, слишком планетка мала и легка, а космическим китам взлетать — хлопотно, слишком планетища тяжела для пусков-нырков. Двадцать первой Землёй интересовались разве что любители антиквариата. На заре Восьмой Ментальной структуры, во время изучения сопутствующего математического кризиса, миролюбивые дельфины Хризолифовой Ойкумены вообще разлюбили уроки прошлого. Уроки прошлого их расстраивали.
Планетоид Одиссей тоже был тем ещё антиквариатом. Пенелопу он знал шапочно: да, когда-то его парциал мысленно столкнулся с её парциалом — то ли в информационном обруче, то ли в астероидном рассудке в годах световых где-то двадцати отсюда — но много ли то значит?
По-настоящему, не на радиоканалах, они встретились случайно — если только случайность какой-нибудь Софотек себе на благо не подстроил.
Решено было разобрать на стройматериалы один из газовых гигантов, под шутливым прозванием "Вития". [114] Строили сферу Дайсона второпях, и понятно почему — нужно закончить, пока Эта Киля не вспыхнет сверхновой, что произойдёт, по меркам астрономическим и бессмертным, уже "вот-вот".
Спешка закономерно наводнила инженерный рынок будущими сделками. Сферостройные Софотеки тем временем вовсю скупали материалы. Цены подскочили заметно.
Миллионами лет Вития подметал собою пространство от пыли и астероидов. Тысячами лет Одиссей кружил вокруг Витии, пользуясь чистотой подлётов — и вдруг оказался один в опасно захламлённом районе. Выросшие угрозы метеоритного удара потянули за собой страховочные тарифы — ведь, если вдруг какой метеорит волной город накроет — а город не закопать, иначе же уйдут богатенькие вещественные туристы, неба не увидев — тогда погибших Одиссею придётся поднимать из собственного кармана. Была на такой случай заначка.
Вдобавок нахлебники образовались. Одиссей ведь, помимо курортов, промышлял атмосферной добычей над газовым гигантом — для чего держал достаточно уже древний флот. Раньше богатства Витии сами в руки шли, солнечный ветер с гиганта прямо-таки сливки сдувал, а теперь... Ни Витии, ни отдыхающих, да ещё и рудокопы бывшие на шею сели. Нужно было искать работу — и себе, и флоту шахтёрскому. Иначе придётся переселяться в носители подешевле.
Зонды-то ему как родные были. Парциалы. В утиль нельзя — слишком разумные, а для слияния с хозяином — всё-таки туповатые. Но не стрелять же в дряхлую гончую, потерявшую нюх? Не из таких охотников Одиссей.
Да иные корабли его сопровождали ещё с поры Диаспоры! На корпусах, хоть и побитых — тесно от старых плашек, от знаков отличия, от наград за отвагу, за мужество — за поступки и качества против опасностей Первого разведывательного похода необходимые.
Ещё и ветреная Эта Киля B разродилась некстати из самого сердца ураганной чередой ударов-бурь, чем добила Одиссею немудрёное экологическое равновесие.
Да, конечно, железное ядро светила окружали тугоплавкие Софотеки-укротители, и они, по замыслу, должны были нездоровые порывы Эты Киля сдерживать — но и их можно понять. Всё-таки эта звезда и в орбите Сатурна не уместилась бы, а местной Софотековой молодёжи недоставало опыта, мудрости и сплачивающего переплетения. Не сравнить с машинами Золотой Ойкумены. Как миллион против миллиарда. Ум был товаром: если средств не хватает, окажешься в дураках — буквально. Поэтому и прогнозы врали время от времени, и Софотеки солнечные гибли порою, не оставив копий — прямо как в сказках, что ещё до машин рассказывали — в сказках, где огнеборцы сгорали в пожарах.
Нет, Одиссей вовсе не дурак, и на чёрный день откладывал в трёх валютах. Вот только неудача сильнее любого расчёта. Разом и буря солнечная, одна за одной, и маршруты прошиты астероидами, и дорогих душе дармоедов толпа понаехала, и курортники разъехались кто куда... Оказалось, что и на переоснащение океанических насосов, и на расчистку подлётов уже не хватает средств.
Пришлось Одиссею искать новую орбиту, залечивать экологию и вообще подумать над тем, как бы зажить по-новому — на сей раз привлекая на себя побольше финансового внимания Хризолифовой Ойкумены.
Поэтому он опросом отсеял жильцов, расквитавшись с несогласными неустойкой, и заказал оттащить планетоид на окраину системы — под тень накрывающего двадцать первую Землю зонтика. Переезд занял двадцать два года, и обошёлся, с его стороны, в 10^27 киловатт-часов в энерговалютном эквиваленте. И это за бурлаческую скорость в две сотых от световой!