Даже если к "карателям" всяким равнодушен — беседа такая озадачить может немало. Прирощенная культурная ценность — налицо. Ладно, шутки-шутками, взглянем на безоговорочную переводческую удачу:
– Why do you show your pale face?
В буквальном переводе это значит:
– Почему ты показываешь своё бледное лицо?
Но насколько ближе к стилю подлинника тот перевод, который мы находим у Дарузес:
– Чего ты суёшься со своей постной рожей?
Видите, а если без подтекста непонятно — поверьте: там уловлен такой смысл, на выражение которого у изначального языка попросту не хватает средств (ну хотя бы нет просторечного синонима face) — и смысл перевыражен: изложен верно, но словами, бесспорно лучше для того подходящими.
Образец (но не англоборческая его трактовка, конечно) взят из "Высокого искусства" Чуковского — половины моей теоретической подготовки. Особенно в душу запали оттуда такие примеры, на сей раз — обличающие:
Там, где у Гоголя сказано: «Эк, куда хватили!» – у мистера Герни читаем:
– Конечно вы захватили значительную часть территории.
«Ах, какие ты забранки пригинаешь».
Мистер Герни:
«Какую ты произносишь ужасную брань».
Когда, например, у Гоголя один персонаж говорит: «Вот не было заботы, так подай!» – мистер Герни обволакивает эту лаконичную фразу-пословицу такой тягучей и тяжеловесной канителью:
– Ну, в последнее время у нас было не так уж много забот, зато теперь их очень много и с избытком.
От несусветного этого надругательства захотелось переводить так, чтобы примеры эти перевернулись — чтобы подлинник в сравнении с переводом казался той, нижней "многословной канителью".
Правда, даже заветам пресловутого пособия пособия по "высокому искусству" я, наверное, следовал не очень добросовестно — хоть и цитирую рьяно — и дайте-ка я так вот как бы незаметно выведу разговор к тому, чего ради треть послесловия [151] и замыслил, и выложу начистоту, с какого бока к переводу подходил — чтобы вы навоображали всяких разниц, запутались, плюнули, и отправились изучать английский [152] — сверять, чего этот чудак вам тут даром натолмачил.
Мало ли! Все вот хотят как лучше, а как это — "как лучше" — толкуют по-своему, и получается по-всякому. Кому-то люба построчность, кому-то — пословность, или даже побуквенность — как ещё объяснить "Везертоп"-"Weathertop"? — а на другом конце воображаемого коромысла сидит барон Брамбеус со своей Одиссеей [153] и француз какой-то, который, руководствуясь утончённостью вкуса французского народа, из английского романа неприятные, грубые нравом отрывки выкинул напрочь.
Даже Спивак, недрогнувшей рукой выпечатывая — "Злодеус Злей" — из лучших побуждений старалась.
Кстати — про имена.
Переводы имён и терминов, по большей части, взяты из первого тома. Поэтому и Вторая Ойкумена непеременно Молчаливая, и Воинственный Разум названием не больно-то уклюж, и "Phoenix Exultant" — Феникс Побеждающий, что на мой вкус простовато, и я бы сделал Феникса Ликующего, будь моя воля. Но, с другой стороны, переводи я с нуля — духу бы не хватило оставить "манориалов" и "парциалов" как есть, как пить дать в приступе языкового пуризма придумал бы каких-нибудь "помещиков", "нарочных" и "частников".
Про имена и говорить особенно нечего. Сейчас понял, сплоховал: Ормгоргона Невозвращающегося надо было делать Ормгоргоном Безвозвратным — но, увы, поздно менять, второй том на волю отпущен. "Честный лавочник" — это "Shopworthy", "Кузовной рабочий" — это "Hullsmith", а "Железный Джо" Ironjoe стал Йронджо — а не "Айронджо" — только ради экзотичного благозвучия. Гелий (который отец Фаэтона) — Helion, и он — не гелий (которым дирижабли надувают) — тот helium, и не Гелий (который также Гелиос, бог солнца) — тот Helios. Фамилия у владыки Солнечного Массива и основателя Серебристо-Серого движения говорящая, и говорит она (со словарём) так: "Я настолько скромен, что даже кличку у бога Солнца слизал не дословно. Я — альфа-частица, я — дважды ионизированный атом гелия, я — полиамидный филаментарный текстиль марки "гелион"."
Получается, Гелий заслуживает прозвища "Частичка альфача".
Со всякими показными перечислениями особенностей быта чуточку вольничал ради благозвучия. Например:
"Над ларьками с материей и лавками с антиквариатом, над театральными пространствами и театрами общих тел, над беседками и цветущими скверами..."
В подлиннике:
"[crowded boulevard of] matter-shops, drama-spaces, reliquaries, shared-form communion theaters, colloquy-salons, and flower parks."
Наибуквальнейший перевод:
"магазины материи, театральные пространства, реликварии, театры соединений общественных форм сознания, салоны для переброски репликами, цветочные парки."
Или возьмём:
"зелёные сады, синие сады, теплицы..."
Это — игра слов:
"gardens, greenhouses, blue-houses"
То есть:
"сады, теплицы (буквально "зелёные здания"), "синие здания""
Смысл, как видите, передан вроде весь, но в перемешанной очерёдности, а удостовериться, похож ли "салон для переброски репликами" на самом деле на беседку, мы раньше приложения ноэтики к разуму автора не сможем.
Интерфреска — это interfacer, то есть фрески ни при чём, буквально же она — "интерфейсер", "интерфейсное устройство". Механохолоп был "serf", или "serf-form", то бишь просто "холоп" и "холопья форма". "Сырые" — Afloats, "Сухие" — Ashores, и точнее их назвать "держащимися на плаву" и "побережными". "Мыслепорт" и "мыслеинтерфейс" — синонимы, в подлиннике не различаются: всегда "thought-port". "Сингулярный родник" и "сингулярный фонтан" — всегда "singularity fountain". "Овод" в подлиннике выглядит так, безо всяких кавычек: gadfly virus. "Редактор", "цензор", "совесть", "псевдосовесть" — как правило "conscience redactor" Ну и хватит, об наименованиях свыше сего не стоит.
Но на наименованиях останавливаться негоже. Давайте копнём дальше любимой хулителями догмы "имена собственные не переводятся" — проверку которой я уже провалил хотя бы потому, что ссыльные обосновались не в Дэс-Роу, а на Погосте — и обратимся к объективным критериям качества перевода — количественным. Сколько букв подано? Сколько выдано?
И какой на то ГОСТ? Как отвечает некий "высший разум" с сайта, где отвечают наперебой:
"И слова на русском длиннее, и само выражение мысли менее компактное, более пространное. В среднем русский текст на четверть длиннее оригинала. Это нормально. Вот если английская версия получается длиннее русской, можно смело утверждать, что перевод плохой."
У меня же наоборот среднему — вышло на четверть короче. И тут провал.
Куда же я четверть книги зажилил? Давайте разбираться на примерах. Заранее извинюсь, если пример вдруг разойдётся с текстом — просто из черновиков выдёргивать проще, там оба языка бок о бок.
Вообще — стремился к краткости. Немногие строки действительно, как ни крути, выходили длиннее — если не на четверть, то на десятую долю, как уверяют более подкреплённые наблюдения, или же на пару букв — но каждая такая строка вызывала не то что бы неудовольствие, но беспокойство. По большей же части строчки получались чуточку меньше — но не ценой смысла, уверяю, что постараюсь доказать.
Сначала покажу, как прирастало.
Было:
"It was a Victorian room, and they both were seated on a heavy divan of dark red velvet whose feet ended in black claws gripping glass balls. The candles were still there, though now in candlesticks. The rug became white bearskin. The receding dot of light became a footman." (273)
Стало:
"А сидели они теперь в гостиной в викторианском стиле, на багровом бархате неподъёмного дивана, вставшего не на ножках, а на впившихся в стеклянные шары орлиных лапах. Свечи никуда не делись — их только рассовало по канделябрам. Ковёр обернулся белой медвежьей шкурой, а почти потухший солнечный зайчик — лакеем." (311)
Здесь, считаю, перевод и так очень близок к дословному, поэтому приводить дословный не буду. Разве что свечки не "рассовало", они в подсвечниках "были".
Было:
"Their first kiss was not then, but, for the sake of drama, let us pretend that he won it from her with words both wild and solemn, playfully serious, sweet in the way all love is sweet, but bitter with a hidden bitterness." (222)
Стало:
"Первый поцелуй случился много позже, но давайте ради драматической выверенности представим, что он завоевал её прямо сейчас — словами буйными, но спокойными, игривыми до серьёзности, до того же сладкими, как и любая любовь сладка, но прячет под собою горечь." (258)
Тут из заметного — "drama" стала "драматической выверенностью".
Теперь — к убыли, убывало гораздо чаще. Вот пример среднего такого укорачивания — на пятую-десятую.
Было:
"There was no point in arguing with a clock. It was a limited intelligence device, not a true Sophotech, and had been instructed, long ago, to remind him of his appointments and engagements. In this case, with a holiday almost upon them, the clock was in a mindlessly cheerful mood: such were its orders. Pointless to grow irked." (328)
Стало:
"Препираться с часами бессмысленно. Они честно и уже очень давно исполняли запрограммированный долг, в меру своих скромных умственных способностей: напоминали о расписании, о делах, встречах и обязательствах. Полоумно-ликующий тон вызван предпраздничной инструкцией. Раздражаться проку нет." (289)
Дословно:
"Не было смысла спорить с часами. Они были устройством с ограниченным разумом — не настоящим Софотеком — и им давным-давно наказали напоминать ему о его встречах и обязательствах. В этом случае, когда праздник их уже почти накрыл, часы были в бездумном, жизнерадостном настроении: такие были им приказы. Бессмысленно раздражаться."