Он велел себе забыть о всяких глупостях. Все сложится совершенно иначе: жизнь их будет представлять собой череду неловких ситуаций, им предстоит вести это странное и нелепое существование целый год, терпеть друг друга, соблюдать приличия, притворяться, чтобы потом, наконец, получить свободу. Но все же, когда он закрывал глаза…
– Джеймс.
Он понял, кто к нему обращается, даже не оборачиваясь. Он узнал бы этот голос везде и всюду. Грейс стояла у него за спиной, в тени. Балконные двери были закрыты, но Джеймс видел желтый свет, золотые ленты и цветы, слышал веселую музыку.
– Магнус Бейн каким-то образом заставил фортепиано играть, – негромко произнесла Грейс, – и теперь все танцуют.
Джеймс с силой вцепился в балконные перила и невидящим взглядом уставился на крыши. Он не встречался с Грейс после того собрания в Святилище, не переписывался с ней. Он чувствовал, что это было бы предательством по отношению к Корделии.
– Нам с тобой, наверное, нельзя теперь разговаривать. Так будет лучше, ты знаешь это.
– Может быть, это наша последняя возможность поговорить наедине, – ответила Грейс. Джеймс промолчал, и она продолжала прерывающимся голосом: – Видимо, Ангелу не угодно, чтобы мы были вместе, тебе так не кажется? Сначала я вынуждена была стать невестой Чарльза из-за матери. А в тот момент, когда я освободилась от нее, ты навеки связал себя с Корделией.
– Не говори о ней, не упоминай ее имени, – воскликнул Джеймс со страстностью, изумившей его самого. Потом склонил голову, чувствуя на языке привкус дождя и металла. – Она самая добрая из всех…
– Я знаю, что она сделала ради тебя, Джеймс, – негромко ответила Грейс. – Я знаю, что ты не был с ней в ту ночь. Ты отправился в Идрис, чтобы сжечь Блэкторн-Мэнор. Я понимаю, она сказала это, чтобы защитить тебя от обвинения. Однако я не подозревала, что она способна на подобное коварство.
– Это не коварство. Это великодушие, – возразил Джеймс. – Она согласилась потратить год своей жизни на брак, который не нужен ей и никогда не был нужен, только для того, чтобы спасти меня от тюрьмы.
– Год? – переспросила Грейс. – Значит, вы так договорились?
– Я не буду обсуждать это с тобой, – пробормотал Джеймс. В груди что-то болело. Он не мог дышать, как будто его придавило каменной плитой.
– Должно быть, ты ненавидишь меня, – сказала Грейс. – Ведь это все происходит из-за меня, из-за моей просьбы.
– Я ни в чем не виню тебя, Грейс, но мы не можем больше быть друзьями. Не стоит причинять друг другу лишние страдания.
Некоторое время они молчали. Грейс все так же стояла в тени, но он прекрасно представлял себе ее лицо и фигуру, ведь он видел ее недавно в бальном зале, видел ее зеленое платье и изумрудные серьги. Он узнал это украшение – прежде оно принадлежало Шарлотте. Должно быть, она отдала серьги сыну, чтобы тот подарил их Грейс.
– Я рада, что ты будешь именно с Корделией, – наконец, заговорила Грейс.
– Жаль, что я не могу сказать того же по поводу Чарльза, – ответил Джеймс. – Корделия заслуживает лучшего, и я постараюсь сделать ее счастливой, насколько это возможно. Может быть, Чарльз сделает то же самое для тебя.
– Мы можем пожениться через год, – прошептала она. – Я уговорю Чарльза подождать, а потом ты разведешься с Корделией… это вполне возможно.
Джеймс ничего не ответил. Боль в груди становилась невыносимой. Он чувствовал, что разрывается надвое, в буквальном и переносном смысле.
– Джеймс? – произнесла Грейс.
Он стиснул зубы и проглотил слова, готовые сорваться с языка: «Да, прошу, жди меня, и я буду ждать тебя, Грейс. Я помню лес, и тени, и твое белое платье, Грейс».
Он почувствовал во рту привкус крови и с силой вцепился в перила; ему показалось, что он сейчас сломает себе пальцы.
Секунду спустя Джеймс услышал тихий скрип балконной двери. Дверь открылась, затем закрылась. Он стоял неподвижно минуту, другую. Когда он, наконец, обернулся, оказалось, что он остался на балконе один. Грейс нигде не было.
Вместо нее он увидел там, в зале, Корделию. Она танцевала с Мэтью. Ее прекрасные непокорные волосы выбивались из-под шелковой ленты. Оба смеялись.
Ловко пробираясь среди танцующих пар, Анна вздохнула про себя: почему-то вечер не доставил ей ожидаемого удовольствия. Несмотря на то, что она уже давно рассталась с романтическими иллюзиями по поводу вечной любви, ей по-прежнему нравились приемы в честь помолвок, особенно если кто-то из будущих супругов приходился ей другом. А это, признавалась она себе, происходило не так уж часто.
Но сегодня все было иначе. Здесь присутствовали почти все, кто ей нравился: «Веселые Разбойники», тетки и дядья, члены ее многочисленного семейства, а также – в качестве особенно кричащей и безвкусной вишенки на глазированном торте – не кто иной, как сам Магнус Бейн. Он любезно помог установить магические барьеры вокруг дома ее родителей в тот день, когда ранили Кристофера. Анна была перед ним в долгу, но это нисколько не беспокоило ее: она была уверена в том, что день, когда он придет требовать долг, будет весьма занятным. Ее беспокоили две другие вещи. Несмотря на то, что Джеймс являлся одним из ее любимых кузенов, а Корделия ей очень нравилась, в этой неожиданной помолвке чувствовалось что-то подозрительное.
Еще на том балу, когда Карстерсы впервые появились в лондонском обществе, Анна поняла, что Корделия безнадежно влюблена в Джеймса, а Джеймс безнадежно влюблен в Грейс Блэкторн. Она наблюдала за ними, сделала свои выводы и решила пригласить Корделию на чай. Она считала, что безнадежная любовь – это ужасно, и надеялась заставить девушку забыть Джеймса. Но вскоре Анна уяснила, что характер у Корделии серьезный и твердый, и от этого новая знакомая понравилась ей еще больше. Понравилась настолько сильно, что ей, Анне, ужасно захотелось, чтобы Джеймс очнулся и увидел, какой дар преподнесла ему судьба. Она думала, что платья помогут – и осталась весьма довольна ошеломленным видом Джеймса, наблюдавшего за ее танцем в Адском Алькове. В конце концов Анна почти поверила в то, что у Джеймса возникли некие чувства к Корделии. Грейс стала невестой Чарльза, и единственное препятствие было устранено. И вдруг это неожиданное заявление Корделии на собрании Анклава.
Анна знала, что является экспертом во многих вещах; помимо всего прочего, она прекрасно разбиралась в людях. Корделия Карстерс, которая краснела при виде открытого платья, никак не могла провести ночь в обществе мужчины, не являвшегося ее мужем, даже если он был любовью всей ее жизни. Джеймс, со своей стороны, никогда не скомпрометировал бы незамужнюю юную девушку. Здесь что-то было не так, Анна готова была поспорить на свою квартиру на Перси-стрит.
Остановившись на пороге бального зала, Анна оглянулась и увидела танцующих Мэтью и Корделию. Корделия улыбалась, что было неудивительно: Мэтью мог рассмешить кого угодно. Анна не видела его лица, но что-то насторожило ее в позе Мэтью, в том, как он склонился над своей партнершей. Однако Анна не могла бы сформулировать причину своего беспокойства.
Среди танцующих появился Уилл; все заулыбались, когда он взял руку Корделии и увлек ее за собой. Бедная девушка, подумала Анна: у Сумеречных охотников существовал обычай танцевать с обрученной, на удачу. За весь вечер у нее не будет ни минуты покоя. Но, по крайней мере, она выглядела довольной, танцуя с будущим свекром. Мэтью ушел поговорить с Томасом.
Мэтью тоже выглядел счастливым во время танца, подумала Анна, покидая бальный зал и направляясь в комнату отдыха. У нее появилась слабая надежда на то, что затяжная хандра, наконец-то, оставит его. Она долго тревожилась за него. «Веселые Разбойники» представлялись ей кем-то вроде младших братьев, а Мэтью был ее постоянным спутником в разных переделках и приключениях.
В комнате отдыха было темно. Анне здесь нравилось: обстановка здесь была аскетическая, без всяческих ленточек, розеток и позолоты. В лунном свете белели шахматы, которые ее отец подарил Уиллу. Свет, подобно серебристому ручью, заливал натертый до блеска паркет и фигуру молодой женщины, стоявшей посередине комнаты.
Ариадна Бриджсток.
Помимо беспокойства по поводу свадьбы Джеймса и Корделии, Анне весь вечер не давала покоя тревога за Ариадну. У нее дюжину раз возникало желание спросить, как Ариадна себя чувствует, поправилась ли она окончательно, и дюжину раз она заставляла себя молчать. Если бы красота служила мерой здоровья, то Ариадну можно было бы счесть самой здоровой из всех присутствующих. Темные волосы ее блестели, смуглая кожа была нежной и гладкой, словно шелк, полные губы стали алыми, как прежде. Именно эти губы подарили Анне первый в ее жизни поцелуй. Именно эта женщина была ее первой любовью.
– Прошу прощения, – произнесла Анна, сухо кивая. – Я не знала, что здесь кто-то есть.
Она развернулась, чтобы уйти, но Ариадна быстро приблизилась к ней и протянула руку.
– Анна, прошу тебя, подожди. Мне нужно с тобой поговорить.
Анна застыла у порога, глядя на дверь. Она слышала, как шумит кровь в ушах, сердце стучало, словно молот. Она выбранила себя; ей уже давно следовало научиться подавлять подобные чувства. Как это глупо, она же не девчонка. «Я Анна Лайтвуд, – сказала она себе. – Меня ничто не может тронуть».
– Я слышала тебя, – негромко произнесла Ариадна.
Анна обернулась и в недоумении уставилась на девушку.
– Что?
– Я слышала, что ты говорила мне, когда приходила навестить меня в лазарете, – объяснила Ариадна, – когда ты просила меня не умирать.
Анна не сразу оправилась от потрясения и пролепетала:
– Значит… ты узнала о предательстве Чарльза от меня?
Ариадна отмахнулась от имени Чарльза, как от мухи, и золотые браслеты на ее изящном запястье мелодично зазвенели.
– Это не имеет для меня никакого значения. Единственное, что имеет для меня значение – это понимание того, что ты все еще любишь меня.
Анна подняла руку и прикоснулась к кулону, висевшему на шее. Мать подарила ей это украшение, желая утешить ее после расставания с Ариадной. Это был первый и последний раз, когда Анна позволила другому человеку разбить свое сердце.