И завязалось. Нет, не взаимные чувства и не спасение великодушным бароном осла-племянника Шанель из-под ареста («Зашем молодой шеловек кричаль в парижском бистро, что у немок толстый же и немцы началь войну, чтобы видеть худой же парижанок?»), а завязался план международно-политический.
— Умненький Ганс, ты никогда не думал, что мужское рычание в алькове (щипнула за щечку) — не единственный олимп моих достижений?
— Ниет, не думаль.
— И не стыдно! Как будто не знаешь, что с 39-го года я не занимаюсь модой! Не то что платьице, заколку нарисовать не смею! Кто купит? Если в Цюрихе мне подсунули устриц с ароматом подмышек, могу представить, с каким ароматом устрицы в Париже! Человек, способный жевать подмышки, способен надеть роброн прабабушки, в складках которого выводятся мыши! Я решила прекратить эту войну. Она мешает мне придумывать платья, сумочки, туфельки, все наши женские секретики (дзинь — нажала Гансу на нос), которые держатся вот здесь, здесь и здесь (водила рукой Ганса поверх своего бюста, впрочем, другой рукой прикрыла ему глаза)...
— Но я не думаль, чтой тебиа интересовать политеш. Я полягаль, фюрер политеш тебиа впольне годится. Не хотим же ми, немцы, съедать весь французеш сир и выпивать французеш вейн? Ми готови справедливых мир. Яволь?
— Но только принесу этот мир (пцип — и красные губки остались на щеке Ганса) я! — хрупкая женщина... Дамы на рыцарских турнирах бросали платок — и схватка прекращалась... Я встречусь с Уинни Черчиллем на нейтральной территории и скажу ему... нет, я лучше грустно вздохну а-ах (Шанель шевельнула бровями) и только тогда скажу: милый, я устала от войны...
— Восхитительний Коко, у мениа один сомнений. Сэр Уинстинь вряд ли ехать на встреча с топой сейчас, когда война...
— Ах, Гансик, дурачок! Поросенок Уинни бегал ко мне в Париж, когда вы доблестно топали по полям моей Франции...
4.
Журналисты скупо пишут об этом, а профессиональные историки делают вид, что не было ничегошеньки. Какой такой план «Модельхут»?! («Модная шляпа»). Фантазии шлюшки! — разбрызгал слюну достопочтенный Джошуа Бауфингер из Харварда (специалист по Второй мировой), впрочем, пришлось извиниться. Мало ли треплют историки... Ткните в биографию: встреча с Черчиллем была назначена в ноябре 1943-го в Мадриде. По версии официальной — Черчилль отправился предостеречь Испанию от выступления на стороне Германии, на самом деле — клюнул на Коко.
Как не клюнуть? Коко пошла с козырей: платок фасона «легкомысленная девушка», жакет с карманом-бомбой (пухлые пальцы Уинни сами вбегут туда, чтобы пощекотать обладательницу, заодно проверяя наличие немецких шифровок и сердечных записок), брошь с вызывающе-алым агатом, румяна из новорожденной клубники, абрикос для свежести рта... Не забудьте про шляпку с пером какаду...
А у Черчилля? Слабые карты! Естественная у мужчины во время войны тяга к релаксации (при отсутствии Клементины — холодно-моральной второй половины). Затем, приятные, хе-хе-хес, воспоминания. Разве журналисты не видели фотографию 1936-го? — Шанель провожает Клементину на пороге парижского магазина, а Черчилль с весело-свинячьим лицом успевая мурлыкнуть Шанель на ухо. Не исключено, хе-хе-хес, про свидание. Клементине отчитается, что расспрашивал о новом способе повязывать бабенку... тьфу! бабочку. А фото на охоте в Бленхейме (сладкая осень 1938-го): Черчилль хвастает ботфортами, ягдташом, тирольской шапочкой, сворой биглей, но прежде всего — добытым парижским трофеем — смешливой Шанель а-ля мальчишка-стрелок в лосинах и куртке из буйвола...
«Мальчишка» знала, где сияют ее главные козыри: у сердца! (Правильнее сказать — соскальзывая с него...) И к мадридской сиесте изготовила бордовые розы из шанхайского шелка на дрожащих чашах... извините... на сладко дрожащих чашах... извините... бюстгальтера! Уф.
«Камышовая кошка начала охоту на Поросенка. Докладывайте подробности Вегетарианцу. Шашлычник и Колясочник ни о чем не догадываются» (из шифровки фон Динклаге). «Камышовая кошка» — Шанель. «Поросенок» — Черчилль. «Шашлычник» — Сталин. «Колясочник» — Рузвельт. «Вегетарианец» — Хитлер (предвкушая успех, хихикал).
5.
Но есть вещи посильнее бюстгальтера. И это... Масоны? Нет. Это расстройство — да не нервов — желудка! Уж от чего оно в Мадриде взыграло с Черчиллем, теперь, спустя десятилетия, не угадаешь. (Документация в архиве запечатана правительством Британии до 2045-го). Отсюда простор для версий. Кто кивает на бифстеки с кровью. (Клементина вас предупреждала.) Ладно — с кровью, а синие пупырышки, ваше превосходительство, подозрительными не показались? (Прожарка не спасла бы.) Кто — на треску, по-старушечьи желтую не от коптильни (как трубил шеф-повар), — от возраста. Еще обычай мавров — хавать такую. Тьфу! В конце обеда стакан вина с букетом недопромытых пальцев, которыми давили виноград? Или судомойка? Чистюля, оттиравшая пятно на фарфоре не солью, а крысиным ядом.
Устрицы! Махонькие, но прошибают до четырнадцатого пота... Встухли. Заморщились. Молчат, ни писку. Но как вползут по пищеводу... Подбрыкивание, гул с протяжным пу-у. Обмирание. Блаженство только (обойдемся без приличий) верхом в ватерклозете. А все равно зеленый вкус во рту. Слюна гнилая. Мутота у горла. Мечтаешь, чуть расставив ноги, в испарине — выдать ртом счастливо-облегчающее фр-ры-ы! Еще разочек? Фр-ры-ы...
В мемуарах свиты о самочувствии премьера в ноябрьские дни 1943-го в Мадриде сообщают глухо. Да, не до веселья, Черчилль расстроен. Ну не ловко? Подчистили словечко, смыли смысл! Не Черчилль, а желудок Черчилля расстроен! В решающий момент бывает. Насморк Наполеона при Бородине. Взыгравший у Ганнибала после Каннской битвы гастрит. Не говоря про замороженные ятра Великого Могола (через Гималаи лез напролом, пришлось вернуться, дабы отогреть в пустыне).
Англосаксы удовлетворенно констатировали провал плана «Модельхут». Сенкью ойстерз* . А если все-таки рука Москвы? Пилюли с желтым — пам, пам, пам — но на холодной курице приметно. В салат с кальмарами под видом специй? Присыпкой на пирожке...
Что же Шанель? Из авто (лицо за вуалеткой) увидела в окне английского посольства вместо счастливо-поросячьего Уинни — фельдшерицу-клистирницу с лапой мясника!
«Вдруг Поросенок симулирует?» — спрашивал в шифровке Ганс. «Проверьте, кто из женщин имеет право доступа в свинарник». Списочек дамский давно готов (Шанель почти обиделась — за девочку считает). Усатая библиотекарша посольства (вероятно, служила при Сервантесе) и кастелянша, из-за рака без женских потрохов, а горничных-щебетуний пропустила — больше одного потиска им не светит, кто еще? Клистирница, ха-ха? Все знают: сестра, делающая кардиограмму, — соблазнительна, но с клистиром! Уинни, конечно, восхитил простушку солдатским юмором: «Же у меня размеров государственных».
Динклаге гнул свое: «Британский боров — симулянт». Ну конечно! Все дни в Мадриде сэр Черчилль не выл в ватерклозете... а ел за четверых! Бифстеки с полтарели слизывал. Устриц с душком плющил в железном животе. Пил за восьмерых! Голый бар в его покоях после отъезда вызвал скандал — в покраже обвинили клистирницу — не мог болящий нахлестаться! Ни грамма не болел? Уес. Хворь смертную изображал — сам Шекспир вызвал бы на бис! Дыхание с хрипом (Уинни всегда хрипит, если упрячет кусок бифстека за щеку), вислые щеки (они всегда вислые), а еще — багровая ярь на этих щеках! Мерси сигарам паровозным... Температура — огого! (Пустить термометр в чашку чая способен даже малоумный школьник).
«Мой милый Ганс, на десерт забыла рассказать, что медсестра, картинно скинув беленький халатик, танцует фламенку, а после на загорелых бедрах — ах, богиня! — крутит сигары... Так делали сладкие испанки во времена Проспера Мериме...»
6.
Ох, изумилась бы Шанель, узнай, на какой верный след (милой ножки!) выводил нюх Ганса.
Зацепку дал посол сэр Сэмюэл Ховар. Сэр Сэмюэл обмолвился о галлюцинациях сэра Уинстона во время желудочного расстройства (кишки горели!), сэр Уинстон хватал фельдшерицу за руку и называл ее Хелен. «Ваше превосходительство, меня зовут Плюмми. Плюмми Бонкс». А он сызнова: «Хелен». Пуще того: «Хелен, я могу рассчитывать на ужин? Фу-у! Ужин мне сейчас не под силу. Увы. Но хотя бы полистать роман Диккенса вечерком у камелька?».
— Как вы полагаете, — спрашивал сэр Сэмюэл у Шанель (попутно наслаждаясь игрой световых бликов на ее щеках), — мне упомянуть об этом в разговоре с супругой сэра Черчилля? Все-таки лучше это сделать другу (глаза сэра Сэмюэла просветились заботой). Тут подмешаны интересы государственные. Вас, мадам, мы, хма-хма-хма (воспитанно посмеялся), знаем, а вот госпожу Хелен не изволим знать.
— А-а-у-у (зевнув, прикрыла рот ладошкой — отвлекающий маневр). Не стоит придавать значение (взгляд честных глаз). Мало ли Хелен на свете белом. Детское воспоминание (ну не хитра я, великая Шанель?). В болезни, особенно в горячечном бреду, детские воспоминания наружу. Мне говорил об этом, хо-хо-хо-хо (смеется чаровательно, показывая ловкий язычок), доктор Фрейд... Кстати, доктор Фрейд отменно готовил салат из восьминогов, вы не едали?.. А еще носил манишки с отливом в крэм-брюлэ... Он сознавался: на женщин сей цвет воздействует бесповоротно... Тепло и сладость — хо-хо-хо-хо (язычок) — вот для женщин лучшая блесна... У него был недостаток: черные гаваны (ах, надымит, ах, надымит, бывало, в кабинете) запивал не ромом с черным сахаром (я такой люблю), а зельтерской водой — сконфуженно — хо-хо-хо-хо! — подавлял икоту, глядя на родную пробля... — уф! — на родную Вену. Закажете, милый Сэмюэл, нам венский кофе? Бедный Уинни, он вынужден поститься... Во всех (посмотрит обжигающе) смыслах...
А в этот час в Мадрид жужжали шифровки фон Динклаге: следует установить — пункт первый, — сколько Хелен в ближайшем окружении премьера? пункт второй — кто из Хелен оказывает сильнейшее влияние на премьера? Их девять — ответствовала Шанель — но все они опасны не более, чем зад (зачеркнуто) полицейского, который сторожит британское посольство. Впрочем, проверьте Хелен Брокли (рыжие веснушки настораживают). Еще — Хелен Мафлуэй (мечтательные глаза). Но, правда, есть Хелен Стаховски (тугая попка) — машинистка в личной канцелярии премьера — она всегда нервиру