Инна была совсем не против того, чтобы проснувшиеся обитатели дома узнали, что она провела ночь в постели Мирона. Но спорить с ним она не решилась. По крайней мере, сейчас…
Следующей ночью она снова пришла к Мирону и была обрадована тем, что он ждал ее – дверь снова оказалась незапертой.
На этот раз Инна сама закрыла ее, прежде чем бросилась в его объятия.
И снова до самого утра сплетались их тела в ненасытной жажде наслаждения.
А через несколько дней Мирон попросил ее вечером выйти в сад. Заинтригованная девушка согласилась.
Мирон повел ее по едва заметной от разросшейся травы дорожке куда-то в глубину сада.
Травы цеплялись за подол ее платья, словно не хотели пускать.
Надо сказать, что буйный рост травы объяснялся вовсе не нерадивостью садовника – тот следовал настоятельной просьбе хозяина.
Миллиардер провел свое детство у бабушки в деревне, а трава там и на лугу, и в лесу росла так, как ей заблагорассудится.
Как ни странно, Валентину Гавриловичу эта природная дикость нравилась так же сильно, как маленькому Вале, который любил скрываться в травах, лежать там подолгу и мечтать о невозможном…
И что тут можно сказать, кроме банального – мечты сбываются?
К удивлению Инны, они оказались на лужайке, где не было ничего особенного – все та же трава и куст шиповника, роняющий нежно пахнущие лепестки.
Она уже хотела спросить его, зачем он ее сюда привел, как оказалась опрокинутой на траву. Мирон набросился на нее с пылом дикого зверя. Девушка испуганно закрыла глаза и не шевелилась, несмотря на то что лежать на сырой траве было неудобно.
Сначала он покрывал ее жгучими поцелуями и мял до боли тело, бормоча при этом что-то неразборчивое.
Инне показалось, что она пару раз услышала имя Женя, а потом «ведьма, ведьма проклятая».
Мирон начал вытворять с ней нечто совершенно невообразимое. Несколько раз она попыталась вырваться из его цепких рук, но это ей не удалось, его безумства лишь приняли еще более вычурный характер. Инна смирилась и просто терпела. Под конец, когда с Мирона не просто лился пот, а уже, кажется, падали хлопья пены, как со взмыленного жеребца, он упал рядом с ней в траву и выдохнул:
– Измучила ты меня, всю душу мою выжгла дотла…
Он умолк, и Инне показалось, что Мирон потерял сознание, но на самом деле он просто уснул, обессилев. Она прислушалась к его ровному дыханию и решила уйти в дом.
Натянув разорванное платье на истерзанное тело, покрытое липким потом любовника, она поспешила к себе.
Стараясь не разбудить мать, девушка вошла в душ и долго и тщательно намыливалась душистым мылом, а потом стояла под тугими струями и наслаждалась их обжигающим прикосновением.
Она не знала, выходил ли к завтраку Мирон и в каком он был состоянии.
Сама она вышла из своей комнаты только к вечеру.
А с Мироном они встретились через день. Он больше не звал ее в сад, они продолжали встречаться в его комнате.
И каждое утро, собираясь уйти, Инна ждала, что он попросит ее остаться и предложит стать его женой.
Но Мирон не предлагал.
А потом приехала Евгения, и Инна увидела, как он обрадовался ей. Мирон ходил за сестрой по пятам, стараясь предугадать любое ее желание.
Сердце Инны обливалось кровью. Она не понимала, что случилось. Ей даже в голову не приходило, что Мирон может испытывать к Евгении какието иные чувства, кроме братских. Ведь они кровные родственники!
Однажды она подстерегла его в столовой и спросила:
– Что случилось?
– Ничего не случилось, – улыбнулся он, – просто все рано или поздно заканчивается, моя девочка.
– Что ты хочешь этим сказать?!
– Только то, что наши отношения закончились.
– Но так нельзя!
– Почему? – спросил он удивленно.
– Мы ведь любим друг друга!
Он тихо рассмеялся:
– Что за глупости.
Она приготовилась возразить, но он упреждающе поднял руку:
– Я понимаю тебя! Но, Инна, я никогда не говорил тебе о любви. Да и ты мне ничего такого не говорила. Нам было хорошо вместе, я тебе очень благодарен за все подаренные мне ночи. Но они прошли…
Он наклонился, клюнул ее в щеку и ушел.
Больше она не пыталась говорить с ним. Зачем? Ее унижение ничего не изменит. Тем более что он был прав! Она не любила его. Но очень хотела стать его женой и испытывала к нему сильное влечение. Девушка замкнулась в себе.
– Инна! – услышала она голос матери и повернулась.
– Мне нужно кое-что сказать тебе. – Нерадько сжала руки на груди и отвела глаза от дочери.
Такое поведение было настолько несвойственно ее решительной матери, что Инна растерялась и спросила:
– Что случилось, мама?
– Ничего особенного пока не случилось. Просто Вера сказала, что огласили завещание.
– Нам-то какое до этого дело? – спросила Инна.
– В нем написано, что две трети состояния отписаны Евгении, а треть – Мирону.
– Ну и что?!
– Жени нет.
– Мама, юристы найдут, кому отдать капитал Валентина Гавриловича.
– Глупенькая, – как-то странно улыбнулась мать, и в глазах ее показались слезы то ли умиления, то ли радости.
Серафима Оскаровна приблизилась к дочери и ласково погладила ее по голове.
– В том-то и дело, – проговорила она, – что ты, Инночка, – теперь единственная наследница Вали.
– Что ты такое говоришь? – Инна посмотрела на мать с удивлением и страхом. – Мама, ты здорова?
– Здорова, как никогда, – быстро проговорила Нерадько, – но пришло время для того, чтобы сказать тебе правду.
Взгляд широко открытых глаз Инны остановился на материнском лице.
– Инночка, прости меня, но твой отец не Артур Нерадько, а Валентин Бельтюков.
– Мама!
Где-то совсем рядом скрипнула дверь.
– Тихо, доченька, тихо, иди к себе. Я тоже скоро приду, только вот справлюсь с одним срочным делом. А ты иди.
Нерадько заспешила к двери, а Инна осталась стоять у окна. Она была настолько ошарашена услышанным от матери, что не могла прийти в себя.
Разве можно поверить в то, что теперь она – единственная законная наследница всего состояния миллиардера Бельтюкова?
«Нет, мама скорее всего заблуждается…»
И тут Инна почувствовала, как что-то сдавило ее шею. Она попыталась схватиться за удавку и ослабить ее, но пальцы ее скользили, воздуха не хватало, она сделала последний рывок, и свет померк перед ее глазами.
Глава 12
Мирослава сидела на диване в гостиной и читала книгу. Торшер уютно освещал страницы.
Дон лежал рядом с хозяйкой, вытянутые лапы кота касались ее колен.
Вошел Морис и присел рядом, стараясь не потревожить кота.
На колени Мирославы он положил распечатку информации, выуженной им из Интернета.
Волгина стала быстро читать, сменяя один лист другим.
– Это проливает свет на то, что вас интересует? – спросил Миндаугас.
Она кивнула:
– Помогает составить представление об интересующей меня особе.
– Слухи могут быть неточными или даже лживыми, – заметил он.
– Конечно, – согласилась Мирослава, – но на безрыбье – и рак рыба.
– Наверное, ее подруги могли бы более… – Он хотел сказать – объективно, но тотчас спохватился и нашел более подходящее слово: —…подробно рассказать о ней.
– Они и рассказали, – улыбнулась Мирослава.
И тут же спросила:
– Может, нам с тобой куда-нибудь поехать?
– Куда?
– В ресторан или в театр…
– Я бы хотел в музей.
– Поедем в музей.
– Когда?
– Да хоть завтра.
– У нас будет время?
– Угу. Я решила устроить себе выходной.
Волгина выполнила свое обещание, и после завтрака они поехали в музей. Морис выбрал Художественный.
Детектив задержалась перед входом в музей, чтобы еще раз прочитать высеченную на памятной доске надпись: «Есть одна священная война – это война трудящихся против эксплуататоров».
Да, прав Наполеонов, никуда не делась из их крови классовая ненависть, бурлившая в крови их дедов и прадедов.
Мирослава была в Художественном музее уже не раз, но не стала роптать, когда Миндаугас купил билеты на всю экспозицию, а это два этажа со множеством залов.
Они ходили по музею четыре с половиной часа, пока окончательно не выдохлись и не потеряли способность впитывать прекрасное…
– Остальное – в следующий раз, – проговорил сжалившийся над Мирославой Миндаугас.
– А ты еще полон сил? – усмехнулась она.
– Не то чтобы очень, но… – улыбнулся он в ответ.
После музея они посидели в «Старой кофейне», потом отправились бродить по набережной.
Серая Волга сонно шевелилась, накатывая пенные волны на песок.
На другом берегу виднелась полоска безлиственного леса, а дальше синели горы.
С реки дул холодный ветер, поэтому гулять было некомфортно, и они решили возвращаться.
А когда подъехали к дому – увидели живописную картину. Шура Наполеонов, голодный и злой, бегал вокруг своей машины, ругаясь почему-то по-английски. Скорее всего, чтобы не распугать непристойными выражениями местных сорок, слетевшихся на него поглазеть.
Время от времени он забирался в автомобиль и гудел клаксоном, потом набирал один за другим номера телефонов и снова начинал бегать и ругаться.
Мирослава прыснула.
А Морис проговорил виновато:
– Мы же отключили в музее сотовые телефоны и забыли их включить.
Из-за забора Шуре отвечал степенным мяуканьем Дон. Он словно хотел образумить негодующего Наполеонова и донести до него очевидное: хозяев нет дома.
Но Шуру успокоить было не так-то просто.
– Чего ты мявкаешь? – огрызался он на кота. – Лучше открой ворота.
– Мяв, – коротко ответил Дон, – мол, не могу.
Как ни странно, но Наполеонов его понял и завопил:
– А что ты вообще можешь?!
Кот счел ниже своего достоинства продолжать разговор на повышенных тонах и гордо удалился на крыльцо.
– Ты меня слышишь?! – крикнул Шура.
Дон промолчал.
Зато ответила Мирослава: