Глава 16
Порошенкову по всей форме было предъявлено обвинение в покушении на Инну Нерадько. Проведены очные ставки.
Сначала он хмурился и упирался, требовал адвоката, но потом признался: да, подслушал разговор и хотел избавиться от предполагаемой наследницы, так как ему были нужны деньги.
– На развитие бизнеса? – тихо спросила Мирослава.
– Нет, – он сверкнул на нее глазами, – я хотел построить для Жени Тадж-Махал.
Мирослава присвистнула.
А Наполеонов переспросил:
– Что, что построить?
– Для особо темных поясняю, – презрительно скосился на следователя Мирон, – Тадж-Махал – величественная и прекрасная усыпальница, построенная императором Шах-Джаханом в память о его третьей жене, Мумтаз-Махал, скончавшейся во время родов.
– Об этом мы наслышаны, – вздохнул Наполеонов, – да только вам, гражданин Порошенков, как эрудиту, должно быть понятно, что вы – не император и всех денег вашего дяди не хватит на малую частицу комплекса, который вы вознамерились строить.
Мирон зло мотнул головой:
– Это не ваше дело.
– Евгения не была вашей женой, – заметила Мирослава.
– Не была, ну и что?! – Он попытался испепелить ее взглядом.
Но Мирославе все взгляды были как с гуся вода, она продолжила:
– Но вы хотели, чтобы она была вашей, и только вашей.
– Что?! – взревел он.
Не замечая его воплей, Мирослава договорила:
– А она хотела Верещака, и поэтому вы ее задушили.
– Ложь! Гнусная ложь! – Мирон вскочил со стула и затопал ногами. – Ложь!
Два оперативника едва усадили его на место.
– Никакая это не ложь, вы уговорили свою сестру разыграть родных. Хотя представление предназначалось только вашему дяде. Вы сумели внушить кузине, что ее отец настолько испугается ее мнимой смерти, что, обретя ожившую дочь, согласится на ее свадьбу с Верещаком.
– Нет!
– Но в ваши планы свадьба Евгении с Адамом не входила. Вы намеревались заставить ее стать вашей женой. Каким образом? Точно не знаю, но скорее всего вы надеялись вырвать у нее клятву, угрожая ей смертью. Однако что-то пошло не так, и вы ее задушили.
– Нет! – Мирон сжал кулаки так, что костяшки его пальцев побелели. Потом он закрыл лицо руками: – Нет! – и замолчал.
За несколько минут молчания он пережил всю свою жизнь, и особенно отчетливо перед ним встали события последнего времени.
Он хорошо помнил тот день, когда ему удалось подговорить кузину притвориться задушенной.
Про себя он думал, что у дяди – слабое сердце, это убьет его, и они с Женей смогут получить свои деньги.
А Евгении говорил, что ее отец так перепугается, что согласится взять в зятья циркача.
Она сначала сомневалась. Но девушке так сильно хотелось выйти замуж за Адама Верещака, что она согласилась рискнуть здоровьем отца и припугнуть его как следует.
Дальше все пошло по их плану.
Вернее, по его плану. Выстроив алиби, он вместе со всеми поднялся к сестре и нашел ее якобы мертвой. Потом ему удалось, выпроводив всех, остаться ненадолго с ней наедине.
Он подошел к кровати, склонился над девушкой и, улыбаясь, стал затягивать чулок на ее шее. Он улыбался, глядя в ее перепуганные глаза, и шептал:
– Поклянись страшной клятвой, что станешь моей женой.
– Нет, – хрипло вырвалось из ее сдавленного горла, – пожалуйста, нет, ты обещал…
Евгения хваталась за чулок, но ее пальцы с него соскальзывали.
– Клянись! Иначе тебе – конец! – шипел он и, не осознавая того, что больше стягивать удавку нельзя, душил ее по-настоящему.
И уже потом, глядя на ее выкатившиеся глаза, он все еще не понимал, что она мертва, и лишь через несколько мгновений ужас сковал его. И дальше он действовал как сомнамбула.
– Я любил ее, – проговорил он тихо.
– Вы убили ее.
– Я не хотел! Клянусь, не хотел! Так вышло…
– Вы планировали убийство с самого начала.
– Нет!
– Тогда зачем, взяв паспорт своего однокашника, вы поселились в гостинице?
– Я хотел видеть Женю.
– Чушь!
– Вы выкрали туфли Адама, чтобы свалить убийство на него.
– Нет, да, я взял его туфли, но я сам еще тогда не знал зачем.
– Так ли?
– Да! Я послал дискету Верещаку, чтобы он порвал с Евгенией!
– А может быть, затем, чтобы Верещак разозлился и примчался выяснять отношения? Тут бы вы его тепленьким и сдали полиции.
– Нет, еще раз говорю вам – нет! Я не хотел убивать Женю! Это вышло случайно!
Следователь положил перед задержанным листы:
– Прочитайте, прономеруйте каждую страницу и распишитесь.
Порошенков подписал все, не читая.
Зазвонил телефон на столе следователя.
Сняв трубку, Наполеонов спросил:
– Что? Адвокат прибыл? Ну, что ж, пусть побеседуют.
При обыске в комнате Мирона были обнаружены женские трусики и прядь волос.
Экспертиза установила, что трусики и волосы принадлежали Евгении Бельтюковой. Волосы скорее всего были срезаны с неживой девушки.
– Бедная Евгения, – пожалела дочь миллиардера Мирослава, – ей настолько сильно хотелось выйти замуж за Адама, что она совершила опрометчивый шаг и сама подыграла Мирону, потеряв в итоге жизнь.
– Уж не будешь ли ты утверждать, что Бельтюкова любила Верещака? – неожиданно ощетинился Шура.
Мирослава пожала плечами.
– Любовь бывает разной, – тихо проговорил Морис, – вот древние греки…
– Только не надо мне впаривать про эрос, сторгэ, прагму, лудус, агапэ и прочее.
– Не будем, – милостиво согласилась Мирослава и спросила: – Шура, а где дискета с вечеринки Жени в честь расторжения ее помолвки?
– У меня, а что?
– Давай ее посмотрим.
– Тебя что, на порно потянуло?! – У Шуры от изумления глаза на лоб полезли.
– Не то чтобы… – отозвалась Мирослава и решила сказать правду: – Я хочу увидеть, что там делала Вера Артамонова.
– Скорее всего то же, что и все, – фыркнул Наполеонов.
– Я хочу увидеть это собственными глазами.
– Ты даешь, подруга! Ну, ладно, смотри.
– Я хочу, чтобы ты посмотрел вместе со мной. И Морис, – она посмотрела в сторону Миндаугаса, – если можно.
– Хочешь пощекотать нам нервы?
– Нет, хочу иметь свидетелей.
Они досмотрели снятый материал до конца, не отводя взгляда от экрана, хотя порой им хотелось зажмуриться.
– Тьфу! – сплюнул Наполеонов после финального кадра. – И вы еще после этого будете толковать мне про любовь!
Но Мирослава облегченно вздохнула:
– Веры Артамоновой на записи нет. Где она в это время отсиживалась, неизвестно. Но в оргии участия не принимала. Дискету нужно сохранить, – сказала она.
– Зачем?
– На случай, если кто-то вздумает шантажировать Артамонову.
– Но ее же там нет.
– Ее мужу могут сказать, что она там была.
– Дискета никуда не денется. Будет в архиве.
– Хорошо.
На следующий день детективное агентство «Мирослава» отчиталось перед своей клиенткой о проделанной работе.
Шумская осталась довольна.
– Кто бы мог подумать, что Валя пригрел на груди такую змею, – проговорила она сокрушенно, – ведь он растил его как сына, ничего не жалел для него. И такая черная неблагодарность.
– Бывает, – тихо обронила Мирослава.
– Увы, увы.
Карина Викторовна щедро расплатилась. Раздела на прощанье глазами Мориса Миндаугаса и укатила прочь на своем лимузине в окружении шкафов-охранников, сдувающих с нее каждую пылинку.
Мирослава задумчиво смотрела ей вслед.
– О чем вы думаете? – спросил Морис.
– Так, ерунда.
– И все же?
– О любви, о сексе. – Она одарила его насмешливым взглядом. И он пожалел о том, что настоял на ее ответе.
Вскоре после ареста Порошенкова Инну Нерадько выписали из больницы. Физически она чувствовала себя неплохо, чего нельзя было сказать о ее душевном состоянии.
Зато ее мать была полна энергии. Прямых наследников у Валентина Гавриловича Бельтюкова не осталось, и Серафима Оскаровна преисполнилась уверенности, что все богатство Бельтюковых теперь по праву принадлежит ее дочери Инне как родной дочери миллиардера, пусть и незаконной.
Она развила бурную деятельность, уже чувствуя себя хозяйкой дома, в котором много лет была всего лишь домоправительницей.
Ее пыл умерил Филипп Яковлевич, который заявил, что, если экспертиза покажет, что Инна является дочерью Валентина, он не будет препятствовать принятию ею наследства. Но пока нет документа, хозяин в доме – он.
Его поддержал Василий Афанасьевич Артамонов, который до сих пор не мог прийти в себя от известия, что его любимый пасынок оказался убийцей.
Жена его Вера также долго не могла в это поверить, она то и дело вопрошала:
– Может, это ошибка? Не может наш Мироша быть душителем.
– Еще как может! – по-военному резко пресек все сомнения Филипп Яковлевич. – У следствия имеются все доказательства.
Вера поплакала и смирилась.
На какое-то время весь дом миллиардера затих в печали и ожидании.
Никто из его обитателей не был уверен в своем будущем и не знал, что принесет ему грядущий день.
Василий Афанасьевич Артамонов больше всего беспокоился о бизнесе. Он был уверен, что, как только Нерадько вступит в права наследства, бизнесу, в который он вложил столько душевных, умственных и физических сил, придет конец.
Филипп Яковлевич, как мог, успокаивал его, надеясь прийти с наследницей к устраивающему всех соглашению.
Но Василий Афанасьевич не верил в добрую волю тех, на кого сваливается неожиданно огромное богатство.
– Вы, Филипп Яковлевич, – человек военный, далекий от дурманящего запаха денег, – вздыхал он.
– Да будет тебе, Василий Афанасьевич, – отвечал тот, – раньше времени Инну и Серафиму Оскаровну в злодейки записывать.
– Я и не записываю, я просто лучше знаю жизнь, – упорствовал Артамонов.
– Ну, ну, – похлопывал его по плечу двоюродный брат миллиардера.
Наступила зима. За окном лежал снег. И пусть покров его еще был тонким, но тем не менее мир, одевшийся в белое, выглядел умиротворяюще.