ком» заинтересовалась вся интеллигенция, с завистью следившая за сказочными успехами талантливого дельца.
Дошло до того, что в одно прекрасное утро к Кузьмичу явился учитель Волынцев, перед которым издатель чувствовал инстинктивное почтение как перед «первой головой в городе», и без лишних слов предложил взять на себя редактирование и вообще руководство газетой.
Гельбталь ухватился за предложение, что называется, обеими руками, и в каких-нибудь две недели газета совершенно изменила физиономию.
Вместо безграмотного «раешника» и вырезок из старых газет появился сдержанный, но хлёсткий фельетон, популярно-научные статьи и содержательные корреспонденции из всех углов края.
Вместе с тем читатели сразу поняли, что газета относится отрицательно к вспыхнувшей два месяца назад золотой горячке и ведёт правильную кампанию против лица, ставшего во главе нового предприятия.
Кузьмич потирал радостно руки, подсчитывая со своим бухгалтером барыши, и язвительно хихикал, вытирая вспотевшую лысину:
— Пущай-ка наш «генерал» новый орешек раскусит. А мы ему к четвергу новый заготовим. Небойсь вчера вечером, в думе, первый подошёл: «Иван Кузьмич! Сколько лет!..» Теперь, брат, мы сами с усами!
Бухгалтер, отставной чиновник, угрюмый болезненный человек, оставивший службу, как принято выражаться — «по неприятности», неопределённо мычал.
Он не особенно одобрял оппозиционный дух, овладевший за последнее время газетой, и к Карновскому относился с инстинктивным почтением.
— Орешек… — бурчал бухгалтер, наклеивая бандероли на ожидавшую отправки корреспонденцию. — Ваши-то орешки господин Карновский очень скоро раскусит. И не поперхнётся даже. А вот если уж он вам орех поднесёт, так, пожалуй, и зубы поломаете.
— Не те времена нынче! — либеральничал Кузьмич. — Нынче нам рот не заткнёшь. Нынче с нами считаются.
— Считаются? А между прочим, господин Карновский у его превосходительства, господина губернатора, запросто бывает. Их папенька-то с губернатором вместе учились… И губернаторшу они не иначе как «матант» называют… Это понимать надо!
— Ничего! Нынче не те времена!
— Не те-то, не те… А колупнёт губернатор пальцем, глядь, мы без розницы месяца на три сядем, а то и совсем прикроет на время.
— Общественное мнение…
Старик чиновник поворачивался к Кузьмичу и долго укоризненно смотрел ему в лицо.
— Общественное мнение!.. — выпускал он наконец саркастически. — Эх, Иван Кузьмич! Погляжу я на вас, и… даже жалость берёт. Умнейшая голова, экое дело из ничего создали, а протянул вам какой-нибудь учителишка Волынцев свою руку — и рука-то в чернилах, — вы и слюни распустили, и затмение на вас нашло… Ну мыслимо ли дело господина Карновского с нашим редактором сравнивать? — бухгалтер с ненавистью кивал в сторону пустующего по утрам кресла Волынцева. — Посудите вы сами. Тот из себя красавец, образован, миллионами ворочает, с губернатором свой, а голова?.. — Бухгалтер набожно складывал руки. — Боже ж ты мой! Такую бы голову да на казённую службу да чтобы правитель канцелярии у него, как следует, был, знающий… Да у него я согласен пять лет без жалованья служить. Ей-Богу! Ведь это кто? Премьер-министр, вот кто!..
— Ну, нынче насчёт таких министров слабо! — возражал Кузьмич, однако не с прежней твёрдостью. — Нынче интеллигенция…
Бухгалтер махал руками.
— Да нам-то до неё с вами какое дело? Иван Кузьмич! Буду я, при всём моём уважении, говорить вам откровенно, а вы на меня не обижайтесь. Не интеллигенция тут, батюшка мой, а учителя свояченица, поляка этого. Вот что! И что же вы думаете, вами она интересуется? Вам она улыбнётся либо ручку пожмёт — вы в «листке» прокламации печатать готовы, а она небойсь сама же над вами смеётся… Не вы ей нужны, а «листок» ваш! Да и не ей, а вон… нищему профессору! — кивал бухгалтер на редакторский стол. — Общественное мнение… а на штанах заплатка не держится… Химик несчастный! Хоть бы ему ваша интеллигенция на общественный счёт штаны бы купила новые… С миру по нитке…
— Ну, будет, будет, Варфоломей Леонтьич!
— Чего — будет? Экое золотое дело мимо вас плывёт. Вам бы хоть к краюшку примазаться, а вы… Эх!..
Кузьмич начинал колебаться.
— Как примазаться-то? Поздно теперь.
— Ничего не поздно. Господин Карновский — умница человек. Разве он не сообразит?.. Вы только намёк дайте!
Кузьмич задумался…
— Вы, Николай Иванович, не думаете эту заметочку сократить? — спрашивал он вскользь Волынцева вечером.
— Какую?
— Да вот, насчёт этих рабочих… С новых приисков.
— Ну?
— Я того… больше насчёт того, собственно… — путался Кузьмич, — я, собственно, насчёт построения фразы. Не рискованно? А?.. Как бы администрация… бюрократия то есть… Она ведь того… Хе-хе-хе!.. Как вы думаете?
Волынцев брал заметку, бегло проглядывал и звонил метранпажа.
— Это у вас корпусом набрано?..
— Корпусом.
— Переберите-ка цицеро, покрупней. И повыше подвиньте. Перед «Слухи и факты».
Волынцев опускал метранпажа и, повернувшись к издателю, сухо кидал:
— Не мешайте, Иван Кузьмич! Я занят.
В это утро, разбирая корреспонденцию, Гельбталь обратил сразу внимание на серый штемпелёванный конверт, на котором он узнал руку своего старинного друга-приятеля, местного исправника Шарова.
Писем исправника Кузьмич не любил, несмотря на дружбу с их автором. Если всё обстоит благополучно, Шаров сам бы заехал часов в двенадцать, выпить в кабинете рюмку с балыком или белорыбицей, а кстати, и потолковать по делам. Если пишет, стало быть, что-нибудь официальное.
Кузьмич нервно распечатал конверт.
«Любезный друг! — писал исправник своими каракулями. — Спешу довести до сведения твоего, что в губернии тебе подложили свинью. Штраф. И довольно значительный. Я пока ничего не получал к исполнению, но брат телеграфирует, что к ним в стол уже поступило. Деньги — плевать. Но важна марка газеты. Необходимо затушить дело и не выпустить штраф дальше братишкиного стола в губернском. Собирайся и вали вечером в губернию. Восхищён вчерашним фельетоном. Что за золотое перо у господина Волынцева! Острота необычайная! С женою за кофе чуть истерика от смеху не сделалась. Да. Талант. Но тебе всё-таки следует серьёзно подумать над сим первым предостережением судьбы. Итак, принимай меры. Крёстнице целую ручки. Жена приветствует. Детишек целует. Твой ротмистр и кавалер Пётр Шаров.
P. S. Кстати, совсем забыл. Вчера у головихи на обеде жандармский ротмистр очень интересовался господином Волынцевым и намекнул, что им заинтересованы в губернии и даже (!) … в Питере. Это так, к слову. И, разумеется, между нами. Не забудь, в пятницу у головы винт. За тобой роббер».
— Новенького ничего не пишут? — с невинным видом осведомился заглянувший в кабинет бухгалтер, знавший секрет штемпелёванных конвертов исправника.
— А! Это вы, Варфоломей Леонтьевич? Ничего особенного. Так, порученьице. Я нынче вечерком думаю в губернию дня на три махнуть. Давно собирался.
— Давно, давно пора! — поддакнул бухгалтер, пряча в бороду улыбку. — Пора освежиться! А как насчёт номера? Господин Волынцев подпишет?..
— Пожалуй… Впрочем, с ним ещё нужно поговорить… Он в среду, кажется, того… не свободен.
— Так, так… А что я вам хотел, Иван Кузьмич, рассказать. Ах да, вот память-то!.. Был я вчера в банке. Вексель учитывал. Так можете себе представить, бухгалтеришка этот новый меня часа два продержал, не хотел провести по книгам вашей подписи.
— С чего это он?
— Придирается. Молоко на губах не обсохло… Тоже интеллигенция. Дай Бог здоровья директору, вышел из кабинета, увидел меня…
— Карновский?
— Так точно, господин Карновский. Уж он этому мальчишке голову мылил, мылил… Тот ему: «По закону нельзя!» А директор ему: «С вашим законом мы всех старых солидных клиентов растеряем и на мель сядем… Выдать немедленно!» Трёх минут не держали… Понимающий человек.
— Н-нда! — задумчиво протянул Гельбталь. — Я думал, он сам рад будет поприжать меня.
— Кто-с? Господин Карновский? Руку на отсечение дам — никогда! У этого человека дело на первом месте. Друг ли, враг ли — интерес дела прежде всего… Да-с! С этим можно работать.
— Тебе чего, Тихон? — заметил Гельбталь швейцара.
Тот, осторожно обходя ковёр тяжёлыми сапогами, подошёл к столу и протянул изящную карточку. Гельбталь изумлённо поднял брови.
— Ого! Сам пожаловал. Лёгок на помине.
Кузьмич протянул бухгалтеру кусочек картона. Там было оттиснуто простой скорописью: «Вячеслав Константинович Карновский. Кандидат естественных наук».
— Проси! — кивнул Гельбталь швейцару и, повернувшись к бухгалтеру, кинул вопросительно: — Варфоломей Леонтьич! Как… по-вашему? А?..
Старый чиновник набожно указал рукой на икону и проникновенным, тронутым голосом ответил:
— Как?.. Бог-то… Он, батюшка, вам посылает. Вот моё слово вам: упустите счастье теперь, потом не поймаете!
Карновский вошёл не торопясь, с видом человека, забежавшего по пути на службу потолковать с приятелем о том, что у головихи вчера исправник остался «без двух» и что сама хозяйка к концу обеда заменила в салфетках «мумм» «дуайэном» в два с полтиной. Ничего делового не было во всей его холёной, стройной фигуре, затянутой в безукоризненный сюртук, если не считать дорогого, мягкого, усыпанного монограммами портфеля в левой руке.
Бухгалтера словно ветром сорвало со стула при входе дельца. Старик обеими руками стиснул приветливо протянутую ему Карновским руку, осторожно потряс её, переломившись почти не пополам, и с чувством настоящего обожания уставился на энергичное красивое лицо вошедшего посетителя.
— Милости просим, милости просим! — поднялся из-за стола навстречу гостю издатель, напрасно старавшийся удержать расплывавшуюся на его рыхлом лице блаженную улыбку. Гельбталь был польщён визитом местного воротилы и напрасно старался это скрыть.
— Давно собирался заглянуть! — приветливо отозвался Карновский, придвигая к себе кресло. — Вчера у головы засиделся… Да вас, кажется, вчера у меня обидели? — улыбнулся он в сторону бухгалтера. — Вы на меня не в претензии?