все никак спросить не решусь. Знаю же твой характер: если думы какие появились, то лучше не лезть с расспросами. Подождать, пока сам все скажешь. Но тут, уж извини, друже, невмоготу стало. Ты какой-то весь в себя ушедший.
Билый сидел на носу лодки и бессмысленно смотрел куда-то вперед, в сторону покоящейся на крутом пригорке деревни поморов. Весь путь тем же, ничего не выражающем взглядом он смотрел на разбегающиеся от движения лодки бурунчики на воде. Нелепая смерть молодого офицера заставляла задуматься. Задуматься о том, о чем в последнее время Миколу все чаще посещали мысли. О вечном, о смысле бытия, о сущности всего мироздания. Смерти не существовало для него, как для верующего человека. Он не только знал об этом, но и глубоко верил. Но с каждой новой человеческой потерей здесь, в мирной жизни, он все глубже уходил в себя, становился немногословным, отрешенным. Достучаться до него в такие моменты было довольно трудно. Лишь участие близкого друга могло вернуть его из собственного внутреннего мира в реальность.
– Ты не замерз ли, друг любезный?! – Суздалев, набрав пригоршню обжигающей холодной воды, плеснул в лицо односума.
– Ах ты, бисова душа! – в сердцах, незлобно воскликнул казак. – Да я тебя зараз!
– «Зараз», – передразнил граф, дурачась, и подмигнул другу.
Микола подскочил на ноги и хотел было в ответ столкнуть Суздалева в воду, но тот проворно, словно кошка, прыгнул на край борта лодки и оттуда на берег.
– И что там?! – подзадорил граф казака. – Не вышло твое «зараз»?!
– Ну, держись, – выпалил Билый, в два прыжка оказавшись почти рядом со своим односумом.
Граф засмеялся по-ребячьи, отпрыгнул в сторону, с трудом удерживаясь на ногах, поскользнувшись на мокрых камнях-гладышах, которыми был покрыт весь берег. В следующий момент крепкие руки казака замкнулись на его теле, укладываясь на плечи. Билый закрутился на месте, слегка согнув ноги в коленях.
– Хочешь знать, что я тебя?! – кричал он радостно, не переставая кружить графа у себя на плечах и все ближе подходя к кромке холодного моря.
– Все! Все! Сдаюсь! Чертяка ты! – хохотал Суздалев. – Руки что клещи!
– Нет! Пощады не будет, ваше сиятельство! Извольте принять освежающую ванну! – Микола смеялся в ответ.
В какой-то момент его правая нога соскользнула с небольшого валуна, и он потерял равновесие, все еще держа Ивана на плечах. Удержаться на ногах получалось с трудом, Микола стал заваливаться набок, и через минуту оба друга благополучно приземлились на четвереньки в холодную морскую воду.
Благо у берега было мелко, всего по колено. Но этого хватило, чтобы намочить меховую одежду. Мокрые и счастливые, они помогли друг другу встать и, отряхиваясь от морской воды, вышли на берег.
– Как, Николай Иванович, полегчало? – спросил, постукивая по спине друга, граф.
– Бодрость духа, ваше сиятельство, такая присутствует, что медведя поборю! – ответил казак.
– Прям-таки и медведя?! – отозвался Иван.
– Ну… – протянул Билый, – медвежонка годовалого точно!
Оба в один голос засмеялись, стряхивая друг с друга остатки воды.
Сидевшие в лодках члены команды наблюдали за всем происходящим. Кто с улыбкой на лице, кто с удивлением, а кто-то крутил у виска, мол, хватило ума залезть в холодное море – чудные господа и шутки под стать.
– Команда, на берег! – крикнул боцман. – Лодки крепить, чтобы в море не унесло!
Матросы, сидевшие на веслах, попрыгали в воду и, вытащив лодки на берег, закрепили канаты тяжелыми валунами. Теперь можно было не бояться: даже если разыграется шторм, лодки останутся в целости.
– Не разбегаться, – скомандовал снова боцман матросам. – И вы, господа офицеры, будьте добры, кучнее, организованнее.
– Вот еще! – негромко, но достаточно для того, чтобы быть услышанным, возмутился Заславский. – Чтобы подпоручиком, к тому же шляхтичем, командовал боцман. Нелепость сущая.
В нем еще бродила вчерашняя попойка. Выпитый с утра бокал шампанского лишь добавил хмели. Приливы беспочвенной бравады сменялись волнами негодования.
– Господа офицеры, – терпеливо произнес боцман. – Прекрасно могу понять возмущение некоторых из вас, но поймите, что приказом капитана судна я поставлен старшим в нашей команде. Посему убедительно прошу временно, пока не вернемся на корабль, следовать моим указаниям.
– «Указаниям», да мне на них плевать! И я не вашему капитану подчиняюсь, а своему! У меня свой капитан! Поляк! Do odważnych świat należy. – буркнул себе под нос подпоручик и тихо пробормотал по-русски: – Отважным принадлежит мир. Вы еще узнаете! Да, что там вы! – юнец презрительно фыркнул. – Весь мир узнает, на что мы способны!
Однако все же прибавил шагу, чтобы не отставать от общей группы. На пустынном северном берегу было неуютно. Да и не слушал его никто, как обычно. От этого у подпоручика навернулись слезы и гневно сжались кулаки.
Слева виднелся деревянный пирс, углублявшийся метров на двадцать в море, От него на пригорок вела натоптанная тропа. К ней и направилась вся команда. Впереди шел боцман с группой матросов, офицеры же, держась на небольшом удалении, ступали следом, стараясь тем самым показать, что, хоть боцман и поставлен старшим группы, все же они остаются независимыми от него. Отстраненные взгляды, вежливые ухмылки, тихие голоса, с плавным переходом то на польскую, то на русскую речь, напрягали Билого, и, не удержавшись, казак крякнул, хлопая себя перчаткой по коленке. Граф, односум, притворно свел брови, хмурясь, выпрямил спину, показывая, как надо не замечать такие мелочи, и молчаливо призвал любоваться природой вокруг.
– Да разве то природа, – вздохнул Микола, вспоминая горы и родную станицу.
Боцман же, принимая во внимание поведение офицеров, старался не докучать им своими наставлениями, обрушивая все эмоции на матросов.
– Подтянись! Ускорить шаг! – приказывал он негромко, так, чтобы отчетливо было слышно лишь матросам. Но это имело свой скрытый смысл. Офицеры, видя то, что передовая группа, состоящая из матросов, ускоряя шаг, понемногу отрывалась вперед, машинально подтягивалась, чтобы не отставать.
Билый с Суздалевым оказались в середине, между матросами и офицерской группой. Первым не выдержал Иван.
– Горе с этими поляками, – тихо, склонившись к уху казака, произнес граф. – Один форс. Чистые шпаки. Откуда столько норова?! Я тебе вот что, Николай Иванович скажу. Ты только пойми меня правильно.
– Постараюсь.
– Постарайся! Так вот. Я ведь постоянно взгляды на себе чужие ловлю. И кажется, что посмеиваются они над нами. И стоит мне только дернуться в их сторону, как сразу эти взгляды или стеной отчуждения сменяются или дружеским радушием. И скажи мне, друже, как мне быть? Ведь вроде честь задета и стреляться надо, а как до момента решающего доходит, так раз – и друзья! Лучшие! Команда! Единый дух! И что вы там себе придумываете, граф! А я чувствую, что водят меня за нос! Ой, чувствую.
– То казачья чуйка в тебе появляется, – пошутил Билый, подмигивая. – Матереешь.
– Николай Иванович! – укоризненно протянул граф. – Ведь я о серьезном!
– Держись, Ваня! Не надо нам стрельбы.
– Легко сказать! – фыркнул граф. – Вот не понимаешь ты меня в этом вопросе!
– Понимаю. Успокойся. Да уж, соратники наши те еще подарочки, – так же вполголоса отозвался Микола. – Тоже мне многое не по нутру. Их товарища рыбы теперь едят, а им хоть бы хны.
– Одним словом – ляхи, – в сердцах сказал Суздалев, позволяя себе брезгливо поджать губы.
– Оттож, – пробормотал казак, осторожно оглядываясь. Заславский, шедший в конце колонны, повеселел, к нему присоединился поручик Огинский. И, кажется, нашли общий язык.
Оба поляка отстали и плелись в конце группы, время от времени отхлебывая по глоткам из дорожных фляжек. Не было больше тоски. Беспричинная веселость вновь овладела гордыми молодыми поляками. Заславский пытался спеть, но идти подшофе по каменистой тропе и одновременно петь оказалось для него задачей невыполнимой. Проклятые камни крутились под ногами, заставляя спотыкаться.
– Курва! – ругался юнец под шутки своих друзей. Однако ему нравилось общее внимание. Свои!
– Надо будет непременно, господа, попробовать этих поморок или как их там – местных аборигенок! – ляпнул он. – Если, конечно, они на вкус не напоминают сырую рыбу!
– Треску! – подхватил поручик Огинский.
– Русалок, господа!
Билый при упоминании нечести поморщился. Давайте, накликайте беду.
Оба поляка закатились от смеха. Заславский закашлялся. Вытер чистым кружевным платком слезы.
– Успокойтесь, подпоручик, – не выдержал Суздалев, – ведите себя подобающе офицеру!
– Да вы знаете, с кем говорите! – возмутился было Заславский. Хмель все больше брал контроль над его головой. Потом юноша осекся, понимая, что перегибает. Тут с родословной могли и самому нос утереть. Конечно, род Заславских был близок к королю. И кто знает, что бы было, если бы не пришлось осесть в России. Однако и о богатстве графа Суздалева ходили слухи в команде. А уж господа-то знали! И видели графа в кутежах, на приемах и в играх. Такие русские были богаче польских королей, и это вдвойне задевало! Не иметь знатную фамилию, а иметь золото и владеть миром! Заславский в бессилии заскрежетал зубами.
– Прекрасно понимаю! – парировал граф. – Посему и позволяю себе говорить в таком тоне!
Сказано это было настолько убедительно, что подпоручик прикрыл рот и что-то недовольно забубнил себе под нос. Подпортили настроение. И кто?!
Микола посмотрел на друга и одобрительно кивнул.
Недалеко раздался лай собак. Билый присмотрелся, щурясь. Впереди, метрах в ста, окруженная сопками, показалась деревня. Порыв холодного северного ветра, налетевший внезапно с моря, слегка ударил в спину, закрался под полы короткого полушубка, мокрого от недавнего падения в воду его хозяина, и, сорвав с подпоручика Заславского теплую фуражку, покатил ее по земле, покрытой скупой северной растительностью. Тот, чертыхаясь по-польски, припадая на ноги, побежал догонять фуражку. С горем пополам ему это удалось, что не осталось без внимания членов экипажа.