куда бежать? Остается одно: терпеливо все вынести».
– Готов?! – из приоткрытой двери показалась голова деда Трохима.
– Сейчас, только черкеску надену, – невнятно промычал Василь. Ичиги, смазанные бараньим салом, блестели, как новые.
– Живо! – распорядился дед. Он будто снова вернулся в свои молодые годы. Куда подевалась старческая сутулость и блеклый взгляд прозрачных глаз? Затянутая, отливающим серебром, кавказским поясом, «до нельзя», черкеска сидела на старике как влитая. Папаха, вопреки сложившейся привычке, не висела над глазами, а была лихо заломлена набок. Ичиги, как и у внука, блестели. Несмотря на годы, дед Трохим выглядел молодцевато.
– К атаману по-другому не ходят казаки! – заметив оценивающий взгляд внука, ответил старик. – Пошли уже, пока станичные еще по хатам сидят. Не хватало, чтобы весть быстрее нас разнеслась.
Василь молча поднялся, пристроился чуть сзади деда и походкой бычка, которого ведут на бойню, покорно побрел вслед за стариком.
– Здоровэнькы булы, – приветствовал дед трех казаков, чистивших во дворе шашки. Два из них Сусловы Платон и Микита, отец и сын, а третий Иван Колбаса. Сегодня служба у них при атамане. Что называется, не бей лежачего. Если сподобится атаман, то мелкие поручения всего лишь нужно будет выполнить. А так сиди весь день у правления и в ус не дуй.
– Слава Богу, дидо! А це шо, никак Васыль?
– А то. Кто ж еще?!
– Изменился за год!
– Ааа, – отмахнулся дед Трохим, и показывая на здание правления, спросил: – У себя?
– У себя, – ответил Платон Суслов.
– А вы чего как на парад оба? А, дед? – спросил, щерясь желтоватыми зубами с щербиной, Иван Колбаса.
– Дело имеется, – резко ответил старик, давая понять, что не настроен на долгие разговоры.
– Ааа. – протянул Иван. – Дело так дело. Оно завсегда имеется.
– С Богом, станишники!
– Да и вам того же.
Станичное правление, где принимал атаман, было уже открыто. Иван Михайлович решал в одиночестве, как лучше убрать урожай винограда. Сколько продать, сколько оставить в станице. Посему и пришел сегодня рано в правление, чтобы никто не помешал принять правильное решение.
– Здорово живешь, Иван Михайлович, – по-деловому приветствовал атамана дед Трохим.
– Здорово живете, – вторил ему внук.
– Слава Богу, – ответил Билый старший. – Чего и вам желаю.
Дед слегка замялся, чтобы найти зацепку, с чего начать разговор, но нужная мысль не находилась. Воспользовавшись минуткой, обратился к образам, снял папаху и перекрестился. Василь последовал его примеру. Иван Михайлович, видя замешательство гостей, тоже осенил себя крестным знамением и, не затягивая молчания, спросил:
– С чем пожаловали, казаки? Если в такую рань, стало быть, дело серьезное.
И тут деда Трохима будто прорвало:
– Серьезное, Иван Михайлович. Настолько серьезное, что дальше уж некуда.
Атаман насторожился. Не часто приходил к нему дед Трохим с подобными заявлениями.
– Давай, дед, напрямую. Не тяни! Да садись ты, в ногах правды нэма!
– Не могу сидеть, атаман. Шибко дело безотлагательное.
– Так излагай уже, – теряя терпение, произнес атаман. – У меня, кроме твоего, станичных дел тоже полно.
Дед Трохим еще раз перекрестился и не торопясь, без излишних эмоций, передал все то, что рассказал ему внук.
По мере того, как развертывался сюжет, глаза Ивана Михайловича наливались гневом. А когда старик закончил, два крепко сжатых кулака, словно две кувалды, с силой опустились на стол. Желваки на лице атамана заходили туда-сюда, глаза извергали молнии. Василь сидел ни живой ни мертвый.
– Кто еще знает?! – крикнул в гневе Билый старший.
– Судя по всему, никто, – уверенно сказал старик. – Те хохлы не знали название станицы нашей, да и этот, – дед махнул головой в сторону внука, – герой утек незаметно.
– Мы тебя для чего в Катеринодар послали от станицы?! – рявкнул Иван Михайлович, глядя уничтожающим взглядом на Василя. – Ты все своей елдой когда думать перестанешь?!
Василь втянул голову в плечи.
– Не доходит до твоих мозгов, что это позор может быть не только на тебя и на деда твоего геройского, но и на всю станицу Мартанскую! – Атаман было замахнулся своим пудовым кулаком, но сдержался, резко пронес мимо головы Василя, словно шашкой рубанул. – Молись, чтобы никто не узнал!
Василь выслушивал все молча и действительно шептал про себя о том, чтобы хохлы мимо станицы проехали и чтобы весть о его проступке не разнеслась по округе. Он и не знал, что, когда он скрылся в плавнях, оставив девку с ее отцом у берега ерика, мимо, возвращаясь в воровского набега, проезжали с десяток абреков. Естественно, такую щедрую добычу они не могли оставить просто так. И молодая хохлушка, и ее отец были проданы на невольничьем рынке в Закавказье.
Атаман в два шага оказался возле окна:
– Суслов Платон!
– Я, господин атаман.
– Дело есть. Никита, Иван.
Все трое казаков, вложив шашки в ножны, быстрым шагом вошли внутрь.
– Взять этого, – указывая на Василя, произнес Иван Михайлович. – И всыпать двадцать пять. Нет, тридцать батогов. Чтобы науку лучше усвоил.
– Есть, – отрапортовал Платон Суслов и, обращаясь к Василю, сказал: – Пошли, казак. Только без глупостей. Все одно от наказания не уйти.
Василь покорно встал и вышел в сопровождении казаков на двор.
– Давай, сам скидывай справу, – распорядился Иван Колбаса, поигрывая в руках батогом.
Василь разоблачился, оставив лишь подштанники, улегся на приготовленную для таких случаев лавку и вытянул руки.
Платон и Никита Сусловы ловко накинули на руки и ноги Василя веревки и крепко прикрутили их к лавке.
Атаман и дед Трохим наблюдали из окна правления. Иван Колбаса посмотрел на атамана. Тот дал отмашку, и батог в крепких руках Ивана, словно черная змейка, извиваясь, с резким свистом рассек воздух и опустился на спину Василя.
– Ммм, – раздался сдавленный стон казака. Черная полоска батога легла в аккурат между лопаток, оставив горящий, красный след.
Уувиить, – батог снова рассек воздух, словно шашка тело врага; второй кроваво-красный след отпечатался на теле казака рядом с первым. Василь закусил губу, характерный вкус крови осел на языке.
Уувиить. Уувиить, – удары следовали один за другим. После десятого Василь перестал считать. Рука у Ивана Колбасы была тяжелая. Не один басурманский череп раскроил в военных походах казак. А теперь приходится своего станичника уму-разуму учить. Но впредь не повадно будет. Раз честь станицы задета, то извольте получить. Атаман попусту раздавать такие приказы не будет. Хоть и не сказано за что, но сдается, что за дело Василь спину подставляет.
Уувиить, уувиить, – спина Василя покрылась взбухшими красными полосами.
– Сколько? – донеслось сквозь затуманенное болью сознание Василя.
– Двадцать, господин атаман, – отрапортовал Колбаса, спрашивая взглядом: мол, хватит?
Иван Михайлович отрицательно мотнул головой и посмотрел на стоящего рядом деда Трохима. Тот молчал, хотя видно было его внутреннее напряжение.
– Еще десять, – распорядился атаман.
Платон Суслов окатил Василя из ведра колодезной водой. Стало легче. Боль перестала ощущаться явно.
Уувиить, – снова взвился в воздух батог и с оттяжкой опустился на спину Василя. Тот, кусая губы до крови, старался громко не стонать, хотя боль становилась нестерпимой и проникала куда-то под кожу, выстреливая по окончаниям нервов.
Уувиить, уувиить, – Иван Колбаса, видя мучения станичника, старался теперь как можно легче опускать батог: «Досыть и так натерпелся казак».
Атаман заметил это, но не сказал ни слова. Сам отец. Какой бы проступок ни совершил казак, но все же свой, станишный.
Уувиить, – последний удар лишь обозначил касание тела Василя. Платон и Никита Сусловы окатили с двух сторон Василя холодной водой. Тот вздрогнул. Вода вернула из почти бессознательного состояния. Боль вернулась с новой силой.
Отец и сын Сусловы отвязали веревки и помогли Василю встать. Корчась от боли, тот все же постарался встать ровно. Слегка склонив голову, простонал: «Спаси Христос, братове, за науку! И простите грешного на три раза».
– Бог простит, казаче. И ты нас на три раза прости, – отозвались Сусловы и Колбаса разом.
– Простите и вы, господин атаман, и ты, дидо, – наклонив голову, сказал Василь в сторону правления.
– Бог простит, Василь! – крикнул Иван Михайлович. – И запомни, казак, по тебе и твоим поступкам судят о всем народе.
– Бог простит, унучок, – добавил дед Трохим, с трудом сдерживая волнение. – И ты меня прости, если что не так.
Василь махнул рукой, не удержался и, споткнувшись о лавку, упал на землю. Оба Сусловых подняли его. Тот попытался отстраниться, мол, сам, но казаки крепко держали его под руки.
– Везите его к знахарке, бабке Аксинье, – распорядился атаман, видя, в каком состоянии Василь. – Пусть присмотрит за ним денек-другой. Слабоват, – сказал, обращаясь к деду Трохиму, атаман, когда Иван Колбаса перекинул Василя через седло и направил коня к дому станичной знахарке.
– Ухуху, – выдохнул дед Трохим, глядя вдаль. В нем сейчас столкнулись два чувства. С одной стороны, было жаль внука, хоть и провинился, а кровь-то родная. С другой стороны, честь станицы – есть дело святое. И это чувство в конечном итоге взяло верх.
– Не журысь, деда, – сказал Иван Михайлович. – Отойдет твой внук. Сам понимаешь, не мог я по-другому.
– Да оно и понятно. Будет наука казаку. Только сдается мне, что дальше хуже будет. Какая-то капля гнилой крови в Василе бродит. И это брожение с каждым разом все горше.
– Ладно, деда, ступай с Богом и прости, ежели что, – сказал атаман. – У меня дела хозяйственные, сам понимаешь.
– Все понятно. Атаман – батько нам всем. Так и должно быть, чтобы голова обо всем заботилась. Бывай с Богом, Иван Михайлович.
– И тебе не хворать, – отозвался атаман и тут же крикнул вдогонку: – Подожди, дед. Микола подарунки передал с Михасем и тебе вот мешочек.