– Как спалось, казак, на новом месте? – Староста закончил читать утреннее правило.
– Слава Богу, Федор, – отозвался Билый.
– Ты чего так рано-то поднялся?
– Не спится больше. Да и не привык я к долгому валянию.
– А друг твой? – как бы между прочим спросил староста.
Микола усмехнулся:
– Почивать еще изволит.
– Ну и добре. Хай его сиятельство спит. До рассвета еще далеко. Да и вряд ли ему по душе будет хозяйство мое смотреть, – и, посмотрев на Миколу, добавил: – А ты как же? Не передумал?
– А ты не сомневайся, Федор, – с задором в голосе парировал Микола и продолжил скороговоркой: – Казав мини батько, шоб я ожынывся, по досвиткам нэ ходыв та й нэ волочився.
– Тады ходымо! – сказал староста. – Или чай для начала?
– Сначала дело, опосля и почаемничаем, – ответил Билый.
Федор цокнул довольно языком:
– Слухай, Микола, ты мне все больше и больше нравишься. Вот сравнить тебя с другом твоим. Вроде и граф, а в глазах нет той свободы, какая у тебя во взгляде. Видимо, его сиятельство имеет не один десяток работников, да и состояние тоже имеется. Но внутри него самого, душа, будто в заточении. Вроде и летит, а парить не может.
– Тебе виднее со стороны, – ответил казак. – Я с ним уже давненько знаком. Не в одном бою бок о бок басурмана били. Стало быть, побратим он мой, односум. Худого сказать не могу.
– Да и Бог с ним! Пошли, Микола, как обещал, хозяйство свое покажу.
Оба перекрестились на образа и, надев теплую верхнюю одежду, вышли на крыльцо.
Утренняя прохлада обдала северной свежестью. Где-то там, среди черных вод бухты, сливаясь с краской тьмы, мерно покачивался на небольших волнах корабль. Лишь тусклые сигнальные огни на мачтах говорили о его присутствии. Деревня, будто молоком, была залита густым туманом. Вдали, словно ощетинившиеся громадные ящеры, темнели очертания сопок с редкими перелесками на них. Осколок луны, видневшийся среди туч, напоминал большой ломоть сыра. Вся эта картина словно была вырезана из какого-то причудливого сказочного сюжета, в котором главную роль играли леший, водяной и русалки, куда же без них. Билый посмотрел на то и дело скрывающийся меж играющими в догонялки тучами кусок луны. Он напомнил ему кусок свежей, чуть солоноватой брынзы, которую готовила Марфа из овечьего молока.
– Эх, брынзы бы с ирьяном да лепешки бы свежей, с пылу-жару, – произнес он негромко.
Федор, стоящий рядом, потянувшись, размял плечи, спину. Усмехнулся по-доброму:
– Что, казак, по домашней снеди соскучился?
– Есть такое дело.
– Дома-то давненько не был?
Микола на секунду задумался, махнул рукой, словно отодвигая что-то от себя:
– Таааа…
– Ясно, казак! – посочувствовал староста. – Жизнь. Остается лишь к Создателю нашему взывать, чтобы путь жизненный у нас не такой каменистый был. Без ухабов.
– Имейте к Богу сердце сына, к ближнему – сердце матери, а к себе – ум судьи, – задумчиво произнес Микола.
– А ведь так и есть! – согласился Федор. – Твои слова, друже?
– Да я что? Пыль на ичигах Господа! Шаланда в море жизни, – усмехнулся с грустинкой Билый. – То деда Трохима слова.
– Ммм, – многозначительно отозвался староста.
– Есть у нас в станице дед. Трохимом зовут. Пластун истинный. Хранитель старины черноморской. Сказитель баек. Стихи нет-нет сочиняет. Бывало, сидит среди таких же стариков на майдане, байки травит. А молодые казаки да казачата вокруг него гуртом соберутся и наперебой вопросы за времена прошлые задают. А деде и в радость, что внимание ему от всей станицы. Вот и старается дед то стихом, то сказом станичников удивить. А станица у нас, у казаков, шо одна семья.
– А у нас, поморов, говорят: «Семья – царство отца, мир матери и рай ребенка», – ответил Федор. – В соответствии с этим и стараемся уклад семейный строить.
– Ну, дорогой ты мой человек, – сказал Микола. – У вас иное. Хоть и север, но живете все равно что в раю. Нет у вас соседей, что норовят с разорением и войной к вам пожаловать. А у нас казака с рождения как воина воспитывают. Иначе кирдык. Придет басурман с гор и разорит станицу. Даже казачки наши с оружием управляться могут не хуже, чем с делами по дому. У деда Трохима по этому поводу сказ имелся.
– Давай так, Микола, – вежливо прервал казака Федор. – Идем на хозяйственный двор, а по дороге ты мне расскажешь сию байку. Добре? А то вона уже светать понемногу начало.
Билый посмотрел по сторонам. Край горизонта, там, где сопки касались тяжелых туч, подернулся серой краской северного рассвета. Туман, будто воздушная река, влекомая слабым бризом, идущим с побережья, растекался по воздуху, открывая взору деревенские дома. В окнах многих из них, то тут, то там, загорались огоньки свечей. Поморы, проснувшись, собирались на двор, управляться со скотиной.
– Да, Федор, ты прав, – согласился казак. – Говорить можно много, а дело не ждет. Пошли.
– Да и идти-то далеко не нужно. У нас, у поморов, все компактно, все рядом. И человек, и скотина, почитай, в одном здании. Это я тебе хотел показать, как у нас тут все устроено, посему на улицу и вывел. А так в каждом доме имеется проход напрямую в хлев, да и в иные хозяйственные постройки.
Федор указал Миколе рукой на задний двор, расположенный не с парадного входа, через который они вчера заходили в дом, а с противоположного. К нему вела укатанная, посыпанная крупным морским песком дорожка, упирающаяся в широкие ворота. Билый подошел к ним, по-хозяйски шатнул рукой: «Крепкие!»
Староста с довольной улыбкой на губах кивнул головой, мол, знает толк казак, хозяина сразу видно. Перед взором Миколы в предрассветном сумраке, когда неясные темные очертания обретают реальную форму, открылся вид на задний двор. С интересом смотрел казак, как этот двор устроен. Ничего лишнего, все компактно, и в то же время есть где разгуляться скотине. К дому углом был пристроен большой сарай, что называется, крыша к крыше. Микола внимательно рассматривал почти незаметный переход от дома к сараю. Все было продумано до мелочей. Вроде бы и одно здание, но помещение, где находилась живность, заметно отличалось от самого дома. Во-первых, не было окон, лишь на крыше были устроены проемы, позволяющие в ясную погоду освещать сарай без дополнительных средств. Во-вторых, двери в сарае были двойные. Северные зимы суровые, и таким образом сохранялось тепло внутри, в котором нуждается молодняк.
Федор заметил живой интерес в глазах казака.
– Первый этаж занимает животина и птица. Там инвентарь и мастерская.
– А на втором этаже, постой, угадаю, – улыбнулся Билый. – Сено и корма.
– Гляди-ка, – довольно крякнул староста. – Сразу определил. Да, ты прав. Со второго этажа аккурат и сено скотине задаем, да и корма грызунам достать намного тяжелее. А здесь, как видишь, – Федор показал на территорию возле сарая, – выгул. В стадо в основном не гоняем. Хищники безобразят. Прошлым летом медведь трех коров задрал, да и волки нет-нет поживиться не против. Поэтому скотина в основном на выгуле. Так надежнее.
Микола со знанием дела кивнул утвердительно головой:
– Добре. За второй этаж в сараях знаю. У нас тоже также строят, но к хате не пристраивают. Двор, где худоба, то есть скотина находится, у нас баз называется и отгорожен от хаты плетнем. Выгул тоже устраиваем, но там животина только на зиму. Почитай все лето в стаде ходит.
– Пошли скотине корма зададим, казак, – сказал Федор, отворяя двери в хлев, пропустив Миколу вперед, по-дружески хлопнув его по плечу. В лицо ударил знакомый, теплый запах, смешанный из запахов навоза, сена и молока. Билый громко втянул в себя воздух, задержал ненадолго и медленно выдохнул.
– Что? Знакомо? – улыбнулся Федор.
Микола не ответил. Подошел к корове, слегка похлопал по упитанной спине, почесал ей у основания хвоста, другой рукой потрепал за ухом.
– Му-у-у, мууу, – довольно отозвалась скотина. Микола засунул руку в карман шаровар и вытащил небольшую хлебную корочку. Корова потянула воздух носом, учуяв лакомство, повернула морду к казаку. Тот вытянул руку с открытой ладонью, на которой лежал сухарик. Корова одним движением языка слизала хлеб. Довольно замычала, будто говоря спасибо.
Федор с удовольствием наблюдал за казаком. Сразу видно, что с хозяйством знаком не по картинкам. Скотину любит, и она ему тем же отвечает.
– А сюда погляди, казак, – Федор показал на противоположный от коровника угол. Глаза у Билого вспыхнули задором. Тяжеловоз двухлеток рыжей масти, с длинной гривой и лохматыми ногами стоял, покачивая головой, словно здороваясь.
– Да ты ж красавец! – вырвалось у Миколы. – Добрый конь.
– На вот, дай ему. Он любит, – сказал староста, насыпая Миколе в сложенные ладони молотое зерно.
Конь, водя влажной мордой, затанцевал в нетерпении, перебирая ногами. Микола протянул руки. Конь довольно фыркнул и уткнулся мордой в руки казаку. Аппетитный хруст раскусываемых пшеничных зерен донесся до слуха. Билый медленно, чтобы не испугать коня, почесал у него за ухом, притянул слегка морду к себе и прижался к нему лбом. Конь не сопротивлялся, оставаясь спокойным, лишь негромко пофыркивал в удовольствии.
– Ай ты красавец, – шептал казак на ухо коню.
– Я сейчас наверх залезу, сено скину, – сказал Федор. – А ты коровам задашь.
– Добре.
Довольно ловко староста взобрался по лестнице и, взяв в руки вилы, скинул вниз небольшую копешку ароматного сена. Билый не без удовольствия, в несколько охапок, разложил сено в ясли, и коровы довольно захрумтели. Овцы до сена получили еще немного дробленого зерна.
– Так что там за байка? – напомнил Федор, когда все хозяйство было накормлено и в хлеву убрано. – Присаживайся, отдохнем.
Но тут же задумался на мгновение и добавил:
– Полезли наверх. Соскучился, поди, по запаху сенному-то?
Билый улыбнулся:
– Детство напоминает. В ночное ходили, в стогах ночевали часто.
– Понимаю, казак. Хозяйственник ты крепкий, судя по всему. Да и человек хороший. Стержень в тебе чувствуется. Значит, говоришь, детство напоминает?