Соскучившись по домашней трапезе, Билый с аппетитом уплетал оладьи, обильно сдобренные сметаной, запивая их травяным чаем. Брал руками. Сметана густыми каплями оставалась на пальцах. Микола облизывал их, причмокивая языком. Федор с Прасковьей ели так же. Лишь Суздалев, с легкой брезгливостью поглядывая на Билого, пытался наколоть оладьи на вилку. Они были настолько пышными, что это получалось у него с трудом.
– Да ишьте их руками. Ишьте! Чего мозолить?! – улыбнулась, не выдержав, хозяйка дома. – То ж мучение одно вилкой тыкать.
Федор с Миколой тоже усмехнулись, глядя на очередную неудачную попытку графа пронзить пышную сдобу вилкой.
– Ваня, мы не на приеме в царских палатах. Можно и без всех этих этикетов, – заметил Билый. На замечания граф неразборчиво пробурчал, но остался верен этикету.
С горем пополам справившись с двумя оладьями, Суздалев отложил вилку с ножом и до конца завтрака пил лишь чай, изредка поддевая маленькой чайной ложечкой мед из миски.
– Наелся? Или не по душе оладьи-то? – негромко поинтересовался Билый.
– Аппетита нет, – сухо отозвался Суздалев.
– Ох и вкусны! – продолжил Микола, слизывая с пальца увесистую каплю густой сметаны.
– А ты, я вижу, недостатком аппетита не страдаешь, – съязвил граф, делая небольшой глоток чая.
– Так мы с Миколой уже и по хозяйству управились, и по душам поговорили, и свежего воздуха надышались вволю. Оттого и аппетит хоть отбавляй, – заметил староста. – Нужно было, Иван, с нами на волю выйти. Природа она завсегда на пользу человеку. Глядишь, и сам бы бодрее был, и аппетит нагулял.
– А, – безразлично махнул рукой граф. – Пустое все это. Успеется еще погулять. Сегодня вновь отходим, а там… – Граф снова махнул рукой, теперь в сторону окна, – там уж нагуляемся. От души.
Видя беспричинное волнение односума, Микола незаметно толкнул его ногой, мол, перестань хандрить. Суздалев серьезно посмотрел на Билого и пожал плечами.
– А вы, значит, здесь и родились? – спросил вдруг граф, обращаясь к Федору и Прасковье.
Федор усмехнулся в усы, разгладил длинную бороду, посмотрел с любовью на супругу свою.
– Как и предки наши, и предки предков наших, – ответил он. – Издавна, почитай уж более пятисот лет, поморы земли эти населяют. Здесь, от Беломорья, и уклад жизни нашей начался и так и идет из века в век, от поколения к поколению.
– Так оседло и живете?! И из этой глуши никуда? – удивленно, с долей некоторого сарказма спросил вновь Суздалев.
Федор более серьезно взглянул на гостя. Шутит или подначивает?
– Вот не пойму, мил человек, ты вправду интерес к нашей истории имеешь или же так, для красного словца спрашиваешь?
Билый вновь стукнул ногой односума.
– Отчего же, – спохватился граф, осознавая, что для гостя он ведет себя слишком вызывающе. – Интерес вполне здоровый. Каждый народ в империи нашей имеет право на существование и, соответственно, свои территории проживания. Казаки, к примеру, – посмотрел на Миколу, – на Кубани живут.
– Не совсем так, Иван, – поправил Микола. – Есть еще терские, что у Терека живут, донские, те у реки Дона, сибирские, семиреченские, яицкие, амурские и так далее.
– Вона как! – удивился Федор. – Поди ж ты. Мудрено.
– Так вот, – продолжил Суздалев. – Те же татары, к примеру, тоже свою территорию имеют. Да и не только они. Тысячи народов, населяющие империю Российскую, расселены по своим землям историческим. Мы же – великороссы, – говоря это граф приосанился и приподнял подбородок, – населяем центральные территории, города крупные и столицы. По этой причине мне интересно, чем и как живут народы малые.
– Не пойму я, мил человек, куда ты клонишь, – сказал староста. – Но для меня нет народов малых или больших. Господь всех создал одинаковыми, по образу и подобию Своему. Но, коли интерес к истории нашей имеешь, то слухай. У нас поговорка есть такая: помору все от моря. Жизнь народа нашего пошла от промыслов морских. Издавна пращуры наши рыбу ловили, тюленя добывали, жемчуг со дна моря доставали. Оттого и в народных байках наших пословицы присутствуют: и радость, и горе – помору все от моря; у моря живем, морем кормимся, море – наша кормилица! Вот у вас поле. Там и сеют, и жнут. А наше поле – наше море. По поверью, от наших предков идущему, хозяин моря есть бог морской, Николой кличут. Он рыбой всей ведает, ему она служит, его слушает. А чтобы бдительность Николы усыпить да с уловом быть, брали пращуры наши, да и мы сейчас, в поход сказочника, что твой дед Трохим, – Федор кивнул Миколе. – Так вот сказочник сей перед ловом начинает байки гутарить, чтобы, стало быть, Николу – бога морского убаюкать. Если удается убаюкать, то и рыба без присмотра остается, здесь только и успевай ее в сети тащить.
Федор сделал глоток чая. Посмотрел на гостей. Казак слушал с неподдельным вниманием. Граф также глядел не без интереса. Спесь сменилась вниманием. Федор незаметно подмигнул супруге. Та улыбнулась в ответ.
– Сами себя мы зовем трескоедами, так как рыба есть наше основное блюдо на столе, а главный промысел – рыболовство. Как сезон начинается, так мы, почитай все мужское население деревни, на своих карбасах, лодках специальных, на тоню выезжаем. Строят карбасы следующим образом: в лесу нужно найти несколько деревьев с подходящим толстым изогнутым корнем – они называются кокоры. Кокора – самая прочная часть дерева, угол перехода толстого корня в нижнюю часть ствола (комель). Из кокор делают заготовки, которые называются коргами. Затем корги пилят на несколько брусьев. Эти брусья сшивают вместе. Получается судно с острыми носом и кормой. Отношение у поморов к карбасам особое – старые суда никогда не ломают и не сжигают. Их оставляют гнить на берегу, это своеобразное выражение уважения к своему главному транспорту. Поэтому на берегу, если заметили, у нас множество гниющих лодок. Вот на таких карбасах мы и выезжаем на тоню.
– Тоню? – переспросил Билый.
– Тоня – то место сезонной ловли так называется. На кочах мы, как и предки наши, ходим рыбачить в Норвегию и Сибирь Восточную. Кочи – то легкие парусные суда, для плавания по северному морю приспособленные. Особая форма делает их неуязвимыми для льдов. В некоторых деревнях процветает добыча соли. «Поморка» считается самой чистой и качественной. Отправляем ее к вам на Большую землю. Ну, а с начала лета почти во всех наших деревнях начинается жемчужный промысел. Мужчины, в основном кто помоложе, ныряют за раковинами, а дети и женщины собирают их в корзины из пересыхающих рек. Украшения разные с того жемчуга делаем.
– Женка в нарядах – мужик ейной добытчик, – поддакнула, слегка зардевшись от внимания гостей, Прасковья.
– Правильно, душа моя, – поддержал супругу Федор и, обращаясь к гостям, сказал: – В семейной жизни у нас всегда ценилось уважение друг к другу. К тому же у нас равноправие. Когда мужья уходят надолго в поход, женка оставалась за главу семьи – «большухой». Иной раз и сами жены в море ходили на промыслы. А бывало, что и кормщиками становились на рыбных промыслах.
– Глянь-ка, – восхищенно сказал Билый. – Прям как у нас казачки наши. И хозяйки в хате, и если нужно, то и врагу отпор дать смогут.
Федор взглянул на свою супругу, а та смущенно отвела глаза.
– Кому еще чаю? – спросила по-хозяйски. – Чай силы дает. А они вам, люди добрые, еще понадобятся.
Микола с Иваном протянули свои кружки. Прасковья вмиг наполнила их ароматным, дымящимся напитком.
– Вот так и живем, – сказал Федор, нарушив невольное молчание. – Как предки заповедали, так и мы детям своим передаем и традиции, и веру.
– Эх, было бы времени побольше, я бы с вами пошел на промысел, – задорно произнес Микола. – Люблю я это дело. Но у нас река, Мартой называется. А у вас, вон, целое море! Да и окромя рыбы зверь диковинный водится. Морж, тюлень и эти, большие такие, фонтаном с головы дышат.
– Киты? – поправил казака староста.
– Кашалоты! – довольно произнес казак.
Федор улыбнулся:
– А ты откель за животину эту ведаешь?
– Было дело, – Микола глянул на Суздалева. Тот снова пожал плечами, мол, мне-то что, ты говоришь. – С Иваном перед отбытием в экспедицию на лекцию профессора одного ходили. Он знаток мест ваших, северных. Да и дальше заходил, к самому океану. Вот на лекции той и узнали за красоты и диковины края северного.
– Гляди-ка, Прасковья, знаток профессор-то, – с улыбкой сказал Федор. – Здесь, брат Микола, век проживешь, и всего так и не узнаешь. Ну раз профессор про живность знает и до океана доходил, стало быть, кое-что да видал. А профессор ваш за блуждающее кладбище или за священную рощу ведает?
– Это что за диковина такая? – удивился молчавший до сих пор Суздалев. – Из сказки неужто кладбище такое?!
– Да нет, мил человек, вполне себе правда. Сопки на окраине деревни нашей видели?
– Ну, – кивнул Билый.
– Ветра порой здесь до такой силы бывают, что верхний слой почвы сносит, обнажая пески. Вот там и есть кочующее кладбище. Хороним своих мертвецов, по традиции православной, в аккурат за деревней, недалеко от церквы. А ветра наши северные чудят, дуя с силой неудержимой, до песков почву снося. Пески эти перемещаются, потому что половину года ветер дует с материка в сторону моря, а полгода – в противоположном направлении. Из-за этого пески перемещаются, роняя кресты, обнажая гробы и человеческие кости.
– Жуть какая, – произнес Суздалев, поежившись.
– Не удивительно, что и нечисть у вас здесь свободу чувствует, – добавил Микола. – Особенно русалки.
– Нет, брат, – возразил Федор. – Рядом с кладбищем роща священная находится. Она и защищает покойных от нечисти.
– Если не ошибаюсь, то роща эта еще из времен седых начало свое ведет, – со знанием дела сказал Билый.
– Верно зришь, – улыбнулся староста. – Именно так. До сих пор бережно храним эту рощу. Это место силы, глубоко чтимая святыня наша. Земля там с особой энергетикой. Чужим туда вход воспрещен, дабы не осквернили. Осквернение подобно смерти. Предки наши издревле примечали, что в роще этой какой-то особенный покой для души. Деревья и кустарники, цветы и даже трава растут буйно и отличаются большей красотой, чем в других местах. В священной роще всегда полно живности: птицы да зверя разного. Ежели чадунюшка, скажем, хворает или покоя не знает, матери их в рощу носят. И дети на глазах преображаются. Еще во времена дохристианские люди в рощу ходили и просили силы небесные помочь в том или ином деле.