– Какая разница, какой веры! – встрял в диалог боцман. Мысли о том, что капитан судна, как его непосредственный начальник, спросит с него, что называется, по полной, не давали ему покоя, внося в эмоциональное состояние долю нервозности.
– Э, не скажи, мил человек, – тут же ответил староста. – Господь, как любящий Отец наш небесный, место в раю всем приготовил. Но не все туда попадут. Лишь тот, кто веру истинную, православную исповедует, тот по ступенькам лествицы Иоанна Листвичника со скрижалями духовными к воротам Царства Небесного подойти сможет. У нас в деревне я за каждого с уверенностью сказать могу, что в вере православной рождаются и с ней в мир вечный уходят.
– И что? – нетерпеливо спросил боцман.
– То, что поручик ваш вполне мог веры латинянской, еретической держаться. Как его на православном кладбище хоронить?!
– А католики что? Не люди?
– Да я разве сказал о том?! – ответил староста. – Все люди. Всех по образу и подобию Своему Господь создал. Но хоронить католика среди православных могил мы не станем. И так народ неспокоен. Пока ваши, – староста показал рукой на накрытое тело поручика Заславского, – не появились, тихо-спокойно было в деревне.
– Значит, это мы виноваты в смерти поручика Заславского! – повышая голос, начинал заводиться боцман.
– А вы в этом сомневаетесь? – вполне спокойно парировал Федор.
– Если бы не ваш, – боцман мельком глянул на Пахома, – бугай, то Заславский был бы жив. Да, выпил, вел себя, возможно, неподобающе, но не погиб бы!
Староста, несмотря на достойное самообладание и отсутствие излишних эмоций, все же начинал терять терпение.
– Мы вас приняли как посланников Божиих! Как близких и родных людей! А это, – Федор вновь простер руку в угол, где лежало тело, – …это на вашей совести! Наши руки чисты!
– Достаточно! – Билый внезапно прервал начинавшуюся ссору, которая неизвестно к чему могла привести. – Хватит обвинять того, кто невиновен! Боцман, я вам уже сказал, что смерть поручика – нелепая случайность, в которой вся вина полностью ложится на него самого! На Пахоме вины нет.
Все посмотрели на этого огромного, крепко сложенного помора. В нем роста было не меньше трех аршин. На лице отразился легкий испуг. В простодушном взгляде читалось негодование: «Виновен, судите!» Он был похож на большого ребенка. В деревне шла о нем слава как о добродушном, всегда готовом помочь человеке, который и мухи не обидит. Обидел. И не муху.
– Слышал? – Билый громко обратился к Пахому.
– Чего? – невнятно ответил тот, оторванный от своих нерадостных мыслей.
– Вины на тебе нет! Не ви-но-вен! – Микола медленно произнес эту фразу, делая усиление голоса на каждый слог.
У Пахома задергались уголки губ:
– А как же…
Он не договорил, указывая на место, где стояла колода.
– Забудь! – поддержал казака староста. – Как страшный сон забудь! Сходишь в церковь, исповедуешься. Господь примет твое покаяние. Ведь Он дает нам испытания по силам. А дух твой, как и тело, крепок. Я знаю, о чем говорю.
– Спаси Господи, Федор! И тебе, Микола, спаси Господи! За слова твои, за помощь.
– Все, – заключил староста. – Давайте расходиться. А то народ волноваться начнет. А это нехорошо.
– Так что, все спишем на случайность?! – неуверенно спросил боцман.
– А что вы хотели? – строго спросил Билый. – Или вы сомневаетесь в правдивости слов свидетелей происшествия?
Боцман захлопал глазами. Все, кто был в лавке, посмотрели на него. Тот замялся:
– Хорошо. По прибытии на корабль я так и доложу капитану.
– Пахом, – распорядился Федор. – Возьми Михайло и отвезите тело в ледник. На третий день, как водится, похороним.
– Хорошо, Федор, – отозвался Пахом. С души у него как камень тяжелый упал. Стало легче. Да и перед Господом на исповеди стоять будет не так страшно. Ощущение вины за случившееся стало не таким острым и понемногу исчезло.
Подпоручика Заславского, как и сказал староста, похоронили на третий день. Похоронили по православной традиции с отпеванием, но могилу все же определили ему в самом дальнем углу местного погоста. Крест на могилу поставили восьмиконечный, православный.
– Латиняне есть еретики, но человек есть тварь Божия. Пусть покоится на кладбище, но подальше от наших православных могил, – таков был вердикт деревенского священника. Но он сам каждый год, в день гибели Заславского, совершал на его могиле поминовение заблудшей души, служа молебен. Возлюби ближнего своего, как самого себя.
Глава 21
Все четверо, за исключением хозяина торговой лавки, вышли на улицу. Деревенские жители, стоявшие толпой, негромко переговаривались между собой, выдвигая различные версии окончания свалившейся на них, как ком, весьма неприятной ситуации. Боцман молча махнул матросам, те подошли.
– Хватит стоять без дела, – недовольно сказал он. – Не для этого сюда отправлены. Оповестите всех наших, что идем на местный рынок. Нужно пополнить запасы провианта и купить кое-что из теплой одежды. Мне рассказали, где у них здесь рынок. Нужно управиться до пятнадцати тридцати. На корабль необходимо вернуться к семнадцати часам.
Оба матроса козырнули и направились исполнять указание.
– Поручика Огинского не видели? – спросил вслед удаляющимся подчиненным боцман.
– Был здесь недолго, все сокрушался и порывался было в лавку зайти, мол, с виновником смерти его друга разобраться. Мы его, следуя вашему приказу, не впустили. Покрутился он еще, о чем-то говорил на повышенных тонах с одним из деревенских, и опосля его уже не видели. Может, в доме, куда его на постой определили, – ответил старший из матросов.
– Ладно, разберемся, – махнул рукой боцман и отправился к тому дому, где мог находиться поручик.
– Что не весел, добрый молодец? – полушутя-полувсерьез спросил Микола. Свежий воздух защекотал в ноздрях, Билый не удержался и негромко чихнул.
– Здрав будь, – сказал Суздалев.
– Спаси Христос, Ваня, – поблагодарил казак. – Так что в кручину тебя повергло?
– А ты, я вижу, бодр и весел?! – съязвил граф. – Чему радоваться? Карусель какая-то, а не жизнь!
– Не то чтобы весьма, но все же.
– Можно узнать причину?
– Так что узнавать? Тайны нет, – Микола потянулся руками, разминая плечи. – То, что Заславский сам виноват в своей смерти, к бабке не ходи. Исходя из показаний владельца лавки, самого Пахома, да и с учетом гнилого характера погибшего, можно с уверенностью сказать, что помор невиновен.
– Удивляюсь тебе, Николай. Как-то все у тебя по полочкам разложено. Да и не только данный случай в расчет беру.
Билый с удивлением посмотрел на односума.
– Ты чего это, Ваня?
– Семья, сын, веруешь, вон, глубоко. Уважают тебя, за своего считают, где бы мы ни были с тобой. Живешь в ладу со своей судьбой.
– Тю, ваше благородие, не смерть ли этого ляха вас так в тоску ввергла?! Серьезно так к сердцу принял?
– И это тоже. Ты пока там, внутри, был, я здесь задумался о жизни своей. Время неумолимо идет, бежит, а когда конец твой, лишь Он, – граф поднял указательный палец вверх, – знает. А я ведь уже давно не юноша, а ни семьи, ни… Эх!
Суздалев в сердцах бросил очередную недокуренную сигарету на землю и с силой прижал ее пяткой сапога.
– Так, Ваня, хорош хандрить. У нас с тобой задачи поважнее есть.
– Какие задачи? Что придумал?
– Вот те раз, ваше сиятельство, а по снегам мы ползком продвигаться будем? Или ты забыл о цели нашей экспедиции?
– Да ничего я не забыл! Устал я, Микола. Да еще и поляк этот. Мысли лежат у меня на душе, будто камень, и скинуть его не могу.
– Это хорошо, что мысли о жизни своей тебя посещать стали. Значит, на первую ступеньку Лествицы Святого Иоанна поднялся. На путь истины ступил. Мы все, Ваня, через это проходим, рано или поздно. К Богу у каждого свой путь, свое время.
– Думаешь, что мое время настало?
– Ой, односум. Не гони лошадей, – подчеркнуто пошутил Билый. – Думаю, что пока рядом не появился очередной объект твоего внимания в женском обличии, можно не волноваться. Но то, что задумываться стал, это уже большая работа над собой.
– Время покажет, Микола.
– Все, хорош хандрить. Включай свой оптимизм. Идем на рынок, помощников себе покупать.
– Кого?
– Собак, Ваня, друзей человека! Федор обещал помочь выбрать.
У Суздалева появилась легкая улыбка на губах. Взгляд стал яснее. Хоть какое-то интересное занятие за последние два дня.
– Ну что, Федор, собак выбрать поможешь? – спросил Билый, подойдя к стоящему в стороне старосте.
– Да собак-то выбрать можно. И не только собак. Вам в походе много что понадобиться может, – ответил Федор. – Только для начала несколько слов деревенским нашим сказать бы, успокоить.
– Так ты ж староста! Скажи.
– Я говорил, но они тебя услышать хотели. Доверяют тебе. Говорят, что ты как волк, юлить не будешь.
– Хорошо, давай поговорю с населением-то. Хотя таланта ораторского за собой никогда не замечал.
– Да там недолго. Скажи как есть, мол, случайность и Пахом не виновен.
– Придумаем, что сказать, – ответил казак, поворачиваясь к стоящей напротив толпе людей.
– Доброго здравия, православные! – обратился Микола к поморам.
– И тебе того же, мил человек! Спаси Господи! Нам тебе не доверять причин нет! Скажи все как есть! – раздались голоса из толпы.
– Да и говорить-то много не о чем, – ответил Микола. – На все воля Божья!
– Да, ты прав! Но все же! – снова раздались голоса.
– Ну, тогда слушайте, – Микола откашлялся. – Я не батюшка, да и грехов на мне немало, но скажу языком вам понятным, ибо одной веры мы с вами. Веры старой, православной.
Из толпы раздались одобрительные выкрики: «Видали! Наш, стало быть!»
– То, что скажу, не мной придумано. Стариком одним, немало на земле этой прожившим. Трохимом кличут. Станичник мой. Так вот, рассказывал дед наш, что в каждом человеке живет доля добра и доля зла. Потому как хоть и создал нас Господь, но во грехе рождаемся. А сердце человека есть поле битвы между добром и злом. И пока мы по земле этой ходим, не утихает битва сия, а порой до такой меры доходит, что человек покоя не знает душевного, – Билый пристально посмотрел на Суздалева и продолжил: – И борьба эта будто противостояние двух зверей, двух сил, тьмы и света. И вместо клыков у зверя темного – зависть, ложь, обиды, ненависть, ревность. А у зверя светлого в помощь лишь два оружия – любовь и истина. Но этого достаточно, чтобы зверя темного в узде держать или совсем победить. А суть этого всего то, что в нас побеждает тот зверь, которого мы больше всего кормим и лелеем.