– «Хай!» – негромко скомандовал Билый. Собаки, расположившись в виде ломаного треугольника, во главе с большим псом хаски неторопливо пошли вперед.
– Будь здоров, – крикнул на прощание Микола.
– Пусть твоя будет всегда хорошо! – прилетело в ответ.
Проходя мимо рядов, столкнулись с боцманом и матросами. Поручик Огинский взглядом, полным ненависти, посмотрел на Федора, Суздалева и Билого. Досталось от него и одной собаке, потянувшейся было обнюхать сапог поляка. Тот брезгливо толкнул собаку носком сапога. Вожак зарычал, оскалив белые зубы и вздыбив шерсть на загривке. Огинский в испуге отступил за спину боцмана.
– Хорошие собачки, – похвалил боцман. – Не чета нашим. Надеюсь, что и продовольствие для своих питомцев вы тоже приобрели. В противном случае в смете у нас не предусмотрены расходы на чужих собак.
– Не волнуйтесь, боцман, – безразлично заметил граф, будто говорил со своим слугой. – Мы в ответе за тех, кого приручили. Честь имею.
– До встречи на корабле. И не опаздывайте к отплытию, – сказал вослед удаляющейся троице боцман. – Иначе отойдем без вас.
– Не извольте беспокоиться. Будем на берегу раньше вас, – ответил Микола. Собаки слегка потянули повод. Пришлось прибавлять шаг.
Всю дорогу до дома старосты шли молча. Каждый думал о своем. Староста о предстоящем походе, Суздалев вспомнил свою последнюю пассию, провожавшую его в порту, а Билый ни о чем не думал. Он мысленно повторял заученные команды: «хай», «джи», «хо», «изм», «вууу».
– Вот и слава Богу, – нарушил молчание Федор. – Дошли. Микола, привяжи собак к забору, сейчас от меня вам подарок будет. Поможешь, Микола?
Билый кивнул. Федор с Миколой исчезли в сарае, и через минут десять они показались вновь, выталкивая через открытые ворота сани.
– Надеюсь, что пригодятся вам и сослужат неплохую службу, – сказал староста.
– А сам как же? – спросил Билый. – Тебе разве не нужны?
– У меня все равно собак нет. В прошлом году медведь-шатун в деревню заглядывал. Вот моих-то четверых и загрыз. Сани остались. Не самому же мне в них впрягаться. А вам в аккурат.
– Ну, спаси Господи, друже! – сказал Микола и обнял Федора.
– Премного благодарны, – вторил граф, протянув руку. Федор слегка кивнул, пожав руку Суздалеву.
– Теперь запоминайте оба. Это важно, – серьезным голосом сказал староста. – Как эскимос сказал, тот, кто управляет упряжкой, зовется каюр. Собак крепят между собой к упряжке шлейками и потягом.
Федор показал ремни и как они крепятся.
– Сани имеют рулевую дугу, вот она сзади, и переднюю дугу, еще называемую баран. Это полоз и подножка. На ней стоят во время движения и помогают собакам, если нужно, отталкиваться. Ведущие собаки, или же одна ведущая, реагируют на команды каюра, ищут тропу и, соответственно, задают темп. Далее идут направляющие собаки. Они помогают держать темп и поворачивать. Последняя пара – это колеса или корневые. Запрягаются собаки цугом, то есть парами, друг за другом. Это еще не все, – загадочно произнес староста. – Ты, Микола, ружье хотел. А я обещал тебе что-то придумать. Так вот.
С этими словами староста подошел к небольшой двери, вставленной в подклеть. Из-за нее вытащил что-то длинное, чуть меньше человеческого роста, завернутое в холщовую тряпицу. Развязал брезент и протянул Миколе штутцер:
– Держи, казак. Отца моего. Но работает безотказно. Сейчас таких уже нет. Я его берегу, чищу, смазываю. Так что механизм работает как часы.
– Ну спасибо, Федор! – с восторгом ответил Микола, принимая штутцер. – Уважил! Но и я в долгу не останусь, что значит по-нашему алаверды.
С этими словами Билый просунул руку за голенище унт и достал свой нож.
– Не один раз выручал меня. Теперь твой. Пусть на память будет.
– Не жаль с таким расставаться, казак? – спросил Федор.
– Для друга ничего не жаль. К тому же не нож играет роль, а руки, в которых он находится.
– И то правда, – согласился староста, глядя на небо. – Вам, судя по всему, скоро отплывать, да и нам в поход в ночь. Давайте-ка в дом. Чаю на дорожку отведаем.
Все трое поднялись по крыльцу в дом. Прасковья быстро собрала на стол. Остатки рыбника и оладий пришлись как раз к случаю. Приятно было запивать эти вкусности горячим ягодным чаем с медом. Насытившись, Микола с Иваном сердечно поблагодарили Прасковью за гостеприимство и радушный прием, перекрестились на образа и в сопровождении Федора вышли во двор.
– Все вот думаю, Микола, – сказал староста. – Как ловко ты сегодня поговорил с деревенскими нашими, и ведь слушали тебя, со вниманием и уважением. Мало кому из чужаков поморы так доверяют. Но ты стал своим среди нас, причем за такое короткое время.
– Знаешь, Федор, – ответил Билый. – Я тебе одну историю расскажу напоследок. Не придуманная. Все в нашей станице произошедшее. Жил в станице нашей казак один. Димитрием звали. Род его казачий, Рева, от самой Сечи Запорожской ведется. Жил на самом краю станицы. Шутил всегда, мол, моя хата с краю, я станицу сберегаю. Так и было. Сколько раз успевал сигнал подать, прежде чем абреки на станицу нападали. Так вот по соседству с ним, с разрешения нашего станичного атамана, как у вас староста, построил себе дом хохол один. И все бы ничего, но завистью был болен сей иногородний. Постоянно старался Димитрию пакость какую-нибудь сделать. То траву сорную вырвет и Димитрию под ворота накидает, то волов своих к нему на надел пустит. Те сено ему переворошат да попортят. А один раз проснулся Димитрий. Настроение хорошее, помолился, на крыльцо вышел, глядь, а у крыльца ведро с помоями. Вздохнул Димитрий, помои вылил, ведро начисто вымыл, насобирал в него самых больших и спелых яблок и пошел к соседу. Сосед услышал стук в дверь и злорадно так руки потер, мол, наконец-то терпение казака лопнуло. Открыл дверь в надежде на скандал. А он любил это дело. А Димитрий ему ведро с яблоками протягивает и говорит:
– Кто чем богат, тот тем и делится!
В общем, не прижился хохол в станице, уехал.
– Это точно. Правильно сказал станичник твой. У кого что есть в избытке, тот тем и делится. – Федору понравилась история Миколы. – А казак-то этот, Димитрий, жив-здоров?
Билый задумался на мгновение, словно перенесся в тот день, когда о гибели односума узнал, и ответил:
– Нет Димитрия. Погиб в бою с абреками. Геройский казак был. Такие казаки – золото Кавказа. Эх.
Федор не стал задавать лишних вопросов, понимая, что для Миколы это душевная рана.
– Да, дела. Упокой, Господи, душу раба Твоего Димитрия, прости ему все его согрешения, вольные и невольные. Даруй ему Царствие и причастие вечных Твоих благих и Твоя бесконечная и блаженная жизни наслаждения, – только и произнес.
– Спаси тя Христос, друже, – сказал Билый и добавил: – Знаешь, Федор, у запорожских казаков, предков наших, существовал славный обычай. В знак побратимства, они менялись нательными крестами. А дальше у них все совместное было, по-братски. Дарили друг другу все, что у них было, все, что добывали в боях. От лошадей до каких-то незначительных вещей. В походах побратимы куска хлеба друг без друга не съедят. И в боях сражались бок о бок, спина к спине, не раз спасая друг другу жизни. И такое побратимство давала казакам уверенность и силу.
– Добрая традиция, казак. Со смыслом. Вроде как крест свой не один несешь, а побратим тебе твой помогает.
– Именно так, Федор, – сказал Микола и, расстегнув ворот савика, снял свой нательный крест. – Вот, побратим, мой крест тебе.
Федор последовал примеру Миколы, сняв с себя свой нательный крест. Видно было, что волнуется староста. С минуту стояли они друг против друга, держа свои кресты за веревочки в руках. Губы шевелились в негромких молитвах. Затем надели на шеи друг другу кресты и обнялись по православному троекратно.
– Пора, – сказал Микола. – Прости меня на первый раз, Федор, если что не так.
– Господь простит. И ты меня прости.
– Прости и во второй раз.
– Господь простит, и ты меня прости.
– Прости и на третий раз, побратим.
– Господь простит, Микола. И ты меня прости.
Суздалев стоял не шевелясь, как завороженный, смотря на сцену прощания этих двух глубоко верующих людей. Один из которых был его односумом, братом. Стоял и с душевным волнением переживал происходящее. Увиденное так подействовало на него, что он до самого возвращения на корабль не проронил ни слова. Билый чувствовал душевное состояние своего друга и не лез с разговорами. Пусть Иван сам обстругает, отшлифует свой крест.
Собак запрягли в упряжку, и они, несмотря на каменистую почву, легко дотащили сани до берега. Через четверть часа показалась и основная группа во главе с боцманом. Сначала перевезли людей, затем вернулись за собаками и продовольствием, купленным на рынке. Суздалев, погруженный в свои мысли, отбыл с первой партией, удалился в каюту и до ужина не показывался. Микола же, увлеченный погрузкой и разгрузкой купленных собак, размещением их в трюме, не заметил отсутствия друга. Да и не нужно было в этот момент общение Ивану Суздалеву. Мысли о целях в жизни, о том, для чего человек приходит в мир сей, завладели его сознанием. В такие минуты человек должен остаться сам с собой наедине.
Боцман по прибытии сразу доложил капитану судна о происшествии, унесшем жизнь еще одного офицера. Капитан, имея рассудок трезвый, не желая обострять ситуацию, не стал искать виновных. К тому же, со слов того же боцмана, намечавшийся было конфликт с поморами ловко разрешил Микола Билый. Но все же приказал изъять все спиртное и запереть под ключ в хозблоке трюма.
– Одни напасти от него. Вторая смерть нелепая. Вернемся в столицу, гуляйте сколько душа пожелает. А на моем судне отныне сухой закон! – сказал как отрезал.
Капитан же Малиновский, в непосредственном подчинении которого находился подпоручик Заславский, после доклада поручика Огинского ходил сам не свой, злобно посматривая на казака и его друга. Но сил и власти что-то предпринять против этих двух, как он любил повторять, выскочек у него не было. Оставалось ждать удобного момента, чтобы отплатить сполна и за полковника Янковского, и за историю с масонами и за все остальное. Придет время, сочтемся.