– Ну да! – Граф развел руками, продолжая еще улыбаться.
– Что «ну да»? – Билый насупился.
– А что такого?! – спросил Суздалев недоуменно.
– И много ты знаешь полковников Янковских в армии? Особо приближенных к императору? Не тот ли это господин, чьими стараниями нас в форт упрятали?!
– Тот! – отмахнулся граф и тут же добавил: – А может, и не тот!
– Ваня! Ты меня нервируешь! – Билый начал закипать.
– Прости, друже. Подвел, что ли, опять тебя? Так не хотел! То дела минувшие. Бог прощал и нам велел. Ты глобальнее думай! Какая польза нам от этого будет! Самого любимчика императора спасаем! Да такое никогда не забывается.
– Иван Матвеевич, – казак покачал головой. – Там в форте день за год шел. Как умом-то не тронулись? Опыты на нас ставить хотели! В унтера разжаловали!!! Да ладно звания! Их вернуть можно. У тебя невеста погибла! Кто ее вернет?! И этого полковника мы собираемся искать?! Спасать?! В своем ли ты уме, братец?!
– А может, – начал тихо, с какой-то гортанной хрипотцой, говорить Суздалев, и с лица его вмиг слетела дурашливая улыбка, лицо побелело, нос заострился. – Просто поискать? И найти? А там уж как кривая выведет! Кто говорил о спасении, а?
И как-то страшен граф стал за минуту. Словно призрак из прошлого, упырь, нечистый. Сгорбился весь, потеряв офицерскую стать. Казак медленно перекрестился, не веря в такую перемену. Его вдруг стала накрывать страшная догадка. Но он не хотел в нее верить. Душу засвербело! «Неужели… Да не может такого быть!»
– Что думаешь? – прошелестел зловеще Иван. В глазах дворянина блеснул нездоровый огонь.
Билый молча отшатнулся, настолько граф в эту минуту ему показался не человеком. И Суздалев, почувствовав, что вышел из устоявшегося образа, принялся опять разгибаться, превращаясь из скрюченного старика в молодого да бравого графа. Но какой это был долгий процесс! Показалось, что время замерло. Казак неторопливо перекрестился еще раз, не сводя взгляда с друга. А тот уже начинал овладевать собой, ярость и жажда убийства выходили из него, нервно бурля потоками. Улыбнулся, подмигнул, приосанился, закрутил привычно ус. Делано рассмеялся, смахивая колючие снежинки с лица.
Микола вдруг понял чужой замысел и весь смысл этой авантюры. Как раньше не углядел? Всё же на поверхности было. Простая арифметика: сложи два и два. Думал, взаправду интерес у графа к Арктике, к китам, к снегу, к научным открытиям, а тут месть… Личная месть! Да знал же Ванятку – не тот человек, чтобы прощать обиды, порой за косой взгляд и плохое слово, и не только в свой адрес, мог уже стреляться. «Почему сразу не увидел очевидное?! Так привык доверять?! Что же ты, друже, так подвел меня? Я же семью, дитятко своё, родителей и станицу сколько не видел?! Мне же дом уже снится чуть ли каждую ночь!»
Казак зыркнул на друга глазами. Тот невинно улыбался.
А может, прав был односум, что не сказал ему изначально? Ведь мог бы запороть всё, сорваться нечаянно. Выдать нечаянным словом. Вспыхнуть, как спичка. Может, потом и отошел бы, но сначала всё высказал, как по дому соскучился, как ценен отпуск для военного, как дороги близкие. Но ведь и граф непростой человек в жизни, односум! Товарищ по фронтовому братству. Такого не предашь и не кинешь в трудную минуту. Отошел бы, высказав всё, и помог бы Ванятке, ведь как брат младший, непутевый. За таким присмотр нужен постоянно. Но были бы упреки. Пускай мимолетные. Но такие самые ранимые и обидные, после которых остается осадок. А им еще много каши хлебать из одного котелка. И осадка быть в дружбе не должно.
Билый в очередной раз подивился холодному рассудку графа. «Хоть из графьев, а ведь свой! Из какого теста сделан?!»
Это же какую надо иметь выдержку, чтоб так себя в руках держать. Ведь он с самого начала все рассчитал и обдумал каждый шаг. Взвесил!
И дружбу, и месть.
Все в себе держал. Переживал. Не каждый так жить сможет, себя изнутри поедая. Живя в смертельной обиде и только одним стремлением – отомстить.
А чтоб ничего не сорвалось, прошло гладко и без недоразумений, его взял с собой. Конечно. Чего тут думать! Кому еще смог бы довериться в последнюю минуту, только проверенному односуму!
Микола кивнул, думая: «Не подведу, друже», вслух говоря:
– Спаси Христос. Ну что, потрапезничаем? Голоден, друже?!
– Еще как, – расплылся в обычной улыбке граф. – Что мне твои баранки с утра! Сейчас бы дюжину яиц, да ветчины, да варенья вишневого! С матушкиной усадьбы! – говорит, а у самого глаза мертвые, неживые. Под камнем душа. И не разбить.
– Будет тебе яичница! Вот в станицу ко мне приедешь, такую с потрохами утиными сделаю, или же шакшуку, съешь вместе со сковородкой!
– Приеду когда-нибудь, – серьезно сказал Суздалев. И такая уверенность прозвучала, что Билый ни на секунду не усомнился.
В каюте без лишних жильцов стало свободнее и спокойнее. Жаль, что под конец пути. После обеда занялись подготовкой к последнему броску. Молча чистили штуцера, готовили одежду и обувь, проверяли снаряжение. Микола, как бы невзначай, проверял все за товарищем. Увидев, что в сумку граф положил роман про индейцев на английском языке, вздохнул – ну что с таким делать будешь, лучше бы патронов взял лишних. Не удержавшись, приоткрыл книгу. С титульного листа на него сурово смотрел воин в перьях. Пахнуло неизведанным. Аляска манила к себе. Казак захлопнул книгу и вернул ее на место.
Уже к вечеру прибежал вахтенный, отрапортовал, что сбор в офицерской кают-компании через пятнадцать минут. Идя по тесному коридору, односумы посмеивались, ожидая увидеть в помещении свинарник, но, видимо, матросы потратили не один час на уборку, приводя кубрик в человеческий вид. И на удивление поляки выглядели свежо и опрятно, не считая поручика Паца. От шляха несло стойким сивушным запахом. Пропойца. С таким каши не сваришь. Взлохмаченные волосы он лишь слегка уложил, и те сейчас стояли непослушными вихрами. Шрам через лицо белел, выделяясь рубцом на желтоватой коже. Покрасневшие глаза смотрели на вошедших с туманной ненавистью. Капитан Малиновский, напротив, тщательно был выбрит, надушен, и даже на форменном кителе блеснул чистотой подкладной воротничок. Худое, осунувшееся от усталости лицо слегка вытянулось, изображая легкую улыбку, и, взмахнув, длинными тонкими руками, он жестом пригласил присаживаться. Тут же теряя интерес к русским добровольцам. Офицер наслаждался триумфом власти, чувствуя себя старшим. Сейчас выйдут на лед, и власть капитана судна закончится. Ротмистр Замойский, одетый как и Малиновский, но, в отличие от остальных, по форме, дружелюбно принялся улыбаться. Огромного роста, простодушный офицер был рад встрече и даже попытался отодвинуться, освобождая место возле себя. Билый улыбнулся ему в ответ – жестом показал, что места для двоих мало и вообще, не стоит беспокоиться. Замойский пожал плечом. Он слегка сутулился, боясь сесть и распрямиться в полный рост, чтобы не сломать что-то. Поручик Денгоф и сейчас был при документах; подняв голову от карты, он подслеповато посмотрел на вошедших и снова уткнулся в изучение топографии, во взгляде сквозило полное равнодушие, словно в кают-компанию вошли призраки. Поручик Мосальский тогда сразу не понравился – дерганый, резкий, как сказал граф Суздалев – из модников кокаинистов, и сейчас вел себя так же. Хохотнул и тут же спрятался в тень, чтобы снова показаться, скрестить руки на груди. Причем пальцы офицера сначала выбили неслышный ритм по телу, а потом уже прошлись по столешнице. Рыжий Огинский сидел рядом с Пацом. Неразлучные друзья исходили ядом и ненавистью, ожидая момента для сальной шуточки или подколки. «Шесть душ, а какие разные, – подумал Билый, неторопливо крестясь на красный угол. – Только бы Ванятка не сорвался, не учудил бы чего раньше времени!»
Граф улыбнулся, разжимая губы, весьма даже неплохо, и поприветствовал всех, говоря:
– Господа! – садясь на край скамейки, бесцеремонно отодвигая задом Огинского и освобождая место для односума. Шляхтич дернулся, но Пац его придержал за рукав. Оба осеклись под прямым немигающим взглядом капитана Малиновского – поставил как юнкеров на вытяжку. Билый кивнул, неплохо для старшего группы, значит, есть уважение.
– Может, в картишки? – предложил Пац, дыхнув перегаром. – Выпить не предлагаю по понятным причинам.
– Отставить, господин поручик, – тут же отозвался Малиновский со своего места.
– А я что? Я просто пытаюсь быть вежливым.
– А не найдется ли у вас, Иван Матвеевич, папирос? – спросил ротмистр Заславский. – Знатный у вас табачок! Так пах чудесно!
– Найдется, – усмехнулся Суздалев, доставая золотой портсигар. Билый покосился на темные вытянутые папиросы, трепетно нюхая южный дорогой табак.
– Премного благодарен! – Заславский угостился и жадно раскурил, счастливо улыбаясь. Впрочем, угостились все. Огинский умудрился вытащить три штуки. Граф, так же улыбаясь, защелкнул почти пустой портсигар, возвращая его в карман.
Только раскурили, вошел профессор Ледовский в сопровождении капитана корабля. Ученый был явно взволнован. От новостей его распирало. Предстоящий спуск будоражил. Да и его, гражданского, присутствие в офицерском собрании ставило на один уровень с чинами военными. А это дорогого стоило.
– Все задымили! Света почти не видно! – осуждающе сказал ученый, присутствие его здесь придавало значимости. – Господа офицеры, как же вы так за здоровьем не следите?!
Все присутствующие машинально потушили папиросы. Кокаинист Мосальский хохотнул, на миг показываясь и привычно прячась в тени. «Как стать нечисть!» – пронеслось в голове у казака.
– Что, друзья мои? Засиделись?! Завтра выпустим! Денгоф, давайте вашу карту поближе сюда. Капитан, с вашего позволения, я начну.
Старшего команды, Малиновского, явно укололо, что капитан судна берет инициативу, по привычке, опять на себя. Но промолчал. Денгоф, который изучал маршруты, вопросительно посмотрел на своего командира, и тот едва заметно кивнул.
Пожилой мужчина крякнул, заметив нехитрые манипуляции добровольцев, поправил фуражку. Склонился над картой.