Пятно так же внезапно исчезло, как и появилось, будто растаяло среди льдов и снега. Билый взглянул на небо, покачал головой:
– Эх, сейчас бы ночь с зирками, Шлях наш Чумачий, Стожары. Вмиг бы дорогу определил. А тут белым-бело и конца-края не видать.
Внезапный порыв ветра, ударив в грудь казака, пробежался по лицу и защипал щеки. Со стороны, где еще минуту назад Билый видел что-то темнеющее на снегу, с порывом ветра донесся негромкий рык.
«Будто олень горный», – подумал Билый. По снегу, словно белые змейки, забегали снежные ручейки поземки. Ветер постепенно крепчал, грозя разразиться пургой.
«А ведь северный дует, лютый, – оценил пластун, поворачивая голову направо и зачем-то нюхая, словно зверь, воздух. – Значит, восток там. А нам и нужно идти на восток».
Следующий порыв ветра вновь донес характерный звериный рев.
– А зверюга-то, если судить по голосу, не мелкий, – напрягаясь внутренне, произнес негромко казак. – Да и буран разыгрывается. Нужно побыстрее найти место, где переждать стихию возможно будет.
Быстрым шагом, стараясь не упасть, Микола спустился с пригорка и наметив направление, по-своему, по-пластунски, по-кошачьи, помчался туда, откуда пришел с полчаса назад. Порыв ветра стукнул в спину, донося до слуха казака слабый рык неизвестного зверя.
– Подъем, ваше благородие, – громко крикнул Билый, подбегая к упряжке. Малахай, завидев бегущего человека еще издалека, вскочил и в волнении переминался с лапы на лапу, негромко поскуливая. Суздалев дремал, укутавшись с головой в меховую шубу.
– Унтер-офицер Суздалев, – гаркнул во весь голос Билый, склонившись над односумом. – Сполох!
– Я! Где горит?! – выпучив глаза и озираясь недоуменным взглядом, произнес сонным голосом граф. Пытаясь резко встать на ноги, наступил на полы шубы и мешком свалился с саней, чем вызвал задорный лай собак в упряжке. Малахай заботливо подошел к другу, обнюхал его и попытался помочь встать, потянув за рукав. Суздалев мягко оттолкнул пса, все еще до конца не осознавая, что случилось.
– Да не горит, Ваня! – весело отозвался Микола. – Скорее, наоборот, холодит. И если мы с тобой в течение следующей четверти часа не найдем укрытия, где можно будет с этой четвероногой гвардией переждать буран, придется искать тогда уже нас, а не экспедицию. А судя по тому, какие у нас отношения с шляхтичами, искать вряд ли кто будет.
– Так ты кричал горим вроде?! – наконец придя в себя, сказал граф.
Билый вновь усмехнулся, подкрутив усы.
– Эх, ваше сиятельство. Тебе точно нужно в станице пожить. Сполох – это оповещение, когда случилось что или весть важную донести треба. Где здесь, среди льдов, что-то гореть может?!
– Да ну тебя, – отмахнулся Суздалев. – Я-то думал, и вправду горим.
– Сгорим, Ваня, непременно сгорим, если не поторопимся, – утвердительно произнес Билый, указывая на белые змейки-бурунчики, ползущие по снегу. Ветер крепчал с каждой минутой, поднимая снежную пыль в воздух. Граф, осознав всю серьезность ситуации, вскочил на ноги и поправил сбившуюся на глаза меховую шапку. Потянулся было, чтобы занять место на подножке.
– Э нет, ваше сиятельство, – отстранил его казак. – Здесь уж я собаками покомандую. Да и к тому же я место присмотрел, пока на разведку ходил.
– А я что же, не гожусь в погонщики?! – стушевался Суздалев. – Я же тренировался!
– Я этого не сказал, но в данный момент будет разумнее, чтобы на подножке стоял я.
Граф не стал сопротивляться: «Пластун в природных условиях что та рыба в воде. Чутье звериное, взгляд орлиный». Уселся в сани, укутавшись в шубу, подняв воротник так, что и глаз не было видно, и, решив подшутить над односумом, махнув рукой, крикнул: «Трогай!»
– Слухаю, барин, – так же в шутку отозвался Микола и, уже обращаясь к собакам, крикнул: – Хай.
Малахай, завидев то, что оба человека заняли свои места в санях, переместился вперед, давая сигнал готовности остальным собакам. «Умный пес, ладный! Не соврал эскимос», – подумал Микола. Как только прозвучала команда «Хай», собаки, ведомые Малахаем, сорвались с места и помчали сани сквозь снежную бурю. Снег хлестал по лицу, забивая густую казачью бороду и усы, намерзая постепенно сосульками. Через очки, защищавшие глаза и от солнца, и от ветра, Билый выискивал взглядом лишь ему знакомые ориентиры, намеченные еще при разведке. «Джи», – гаркнул казак, и Малахай, а за ним и вся упряжка собак стали брать правее. Вот и торосы, где Микола видел издалека то ли моржа, то ли тюленя и откуда доносился густой звериный рык. Собаки, чуя непогоду, несли во всю прыть. До слуха казака снова, теперь уже явственно, донесся зычный рык. «Неужто правда олень? – пронеслось в голове, и тут же подумал: – Откуда горному оленю здесь взяться».
– Уууур, – словно удар, отозвалось в голове.
Билый машинально повернулся в сторону звука. Через наполовину залепленные снегом очки сумел разглядеть огромную белую голову с черными глазами и окровавленной пастью.
– Джи! Джи! Хай! – во все горло крикнул казак. Собаки резко забрали вправо и понесли сани дальше. Левый полоз саней наехал на небольшой снежный бугор, но удержались, не опрокинулись. Суздалев подпрыгнул, стукнувшись о спинку. Толстая шуба смягчила удар. Руками крепко вцепился в края саней, выругался.
– Хай! Хай! – казак вошел в раж, погоняя упряжку собак. Те несли опрометью, видимо тоже почуяв зверя.
Сани подпрыгивали на снежных ухабах. Суздалев, боясь выпасть из них, крепко держался за спинку.
– Вууу! – раздался наконец оклик Билого. Собаки встали. – Прибыли, ваше сиятельство. Выходим.
Суздалев мгновенно оказался на ногах.
– Ты чуть сани не опрокинул, – в сердцах крикнул он.
– Зато не достались на обед чудищу снежному.
– Опять тебе нечисть грезится?!
– Ага. Только нечисть, как ты выразился, вполне реальная, – Билый ответил таким тоном, что у Суздалева не осталось и тени сомнения о серьезности того, о чем говорил односум.
– И вправду зверь грозный? Неужто сам, – при этих словах Суздалев показал указательным пальцем на снег под ногами, – на поверхность земли выйти решился?!
– Все шутишь?! Если не ошибаюсь, то белый медведь, – уверенно ответил казак. – Я, когда в разведку ходил, видел то ли моржа, то ли тюленя. А потом оттуда, где я его видел, рык звериный раздался. Я сначала подумал, что олень. У нас олени по весне в горах так ревут. А когда на санях мимо того места проезжали, то увидел я этого «оленя». Морда – что у двух Малахаев, пасть в крови. Скорее всего, медведь того моржа задрал.
– Так надо ноги уносить подобру-поздорову! – заволновался Суздалев, шутливый тон сменился на серьезный.
– Не надо, Ваня, – со знанием дела сказал казак, успокаивая друга. – Мы далеко отъехали, да и медведь, пока свою добычу не доест, не сдвинется с места. А добычи, если моржа он завалил, хватит ему на пару дней.
Буран разыгрывался все больше, обрушивая снежные порывы на все вокруг. Мгновенно потемнело. Суздалев поежился: «Жутко. Такой метели в столице и в помине нет. Еще и медведь этот. А ну как явится и съест не поперхнувшись, как я ту матушкину кулебяку, что она на выходные готовит. Что-то не похоже на охоту. Словно местами поменялись с дичью. Высунется из бурана, и не успею стрельнуть!»
– Слушай, Микола, – высказал вслух свои опасения граф. – А ты уверен, что медведь нас не учует?
– Боишься, Ваня?! – с усмешкой ответил казак. Приходилось кричать, так как порывы ветра были настолько сильны, что своего голоса не было слышно. – Правильно делаешь. Я и сам боюсь. Одно дело – на картинке мишку этого видеть, другое – когда чуть ли не лицом к морде. Страшный зверь. Но в такой буран он с места не сдвинется.
– Думаешь? – все так же неуверенно крикнул в ответ Суздалев.
– Ты бы пошел в такую погоду на охоту?
– Я пока еще из ума не выжил.
– А зверь, Ваня, тем более дикий, порой умнее человека. Не журысь, ваше сиятельство. Бог не выдаст, свинья не съест.
Суздалев промолчал. Слова односума прозвучали довольно уверенно. Это успокаивало, но все равно оставалось то чувство, которое испытываешь обычно ночью, стоя у лафета орудия, в ожидании появления врага. Билый, видя сомнения друга, чтобы отвлечь его, крикнул:
– Давай-ка лучше, Ваня, укрепление делать. Видишь, что погода творит?! Того и гляди сорвет одежду, и окоченеем с тобой. Будет радость медведю то.
– И как укрепляться-то будем? План имеется?
– Да мудрить-то много и не нужно, – подойдя почти вплотную, крикнул Микола. – Я не зря привел нас именно сюда. Здесь торосы высокие, за ними как за стеной будем. А чтобы не сильно заносило, сани перевернем на бок и придвинем к торосу, насколько возможно ближе. Сани большие, в них залезем, места и нам и собакам хватит. Да и теплее всем вместе будет.
Суздалев утвердительно кивнул головой.
– Только собак не отвязываем, так надежнее, – добавил Билый, подталкивая друга к саням. – Давай ка, друже, на раз-два взяли!
Глава 27
Оба односума крепко вцепились в боковину саней и, с легкой раскачкой, опрокинули их на бок. Собаки, видя старания людей и не осознавая их замысла, суетливо топтались на месте, повизгивая. Малахай деловито подошел к опрокинутым саням, обнюхал их и, посмотрев на Суздалева с Билым, гавкнул. Мол, к чему это? И что дальше?
Суздалев потрепал пса за загривок и потянул за ремень упряжки. Малахаю два раза объяснять не нужно было. Он покорно последовал за двуногим другом. Билый собрал остальных собак, и все восемь живых душ через десять минут сидели в укрытии, устроенным из опрокинутых на правый бок саней. Сзади хорошей защитой служил большой, высотой аршинов пять, ледяной торос. Буран снаружи ревел раненым зверем, занося все кругом снегом. Стихия неистовствовала, будто говоря: «Не сметь лезть в мои владения. Не дам вам просто так отыскать то, что ищете!» Снежные ручейки, пробиваясь через неплотно прижатые к торосу поручни саней, оседали на шубах и шапках людей и шкурах, лежащих по обе стороны собак. Сидели вначале молча. Каждый думал о своем. Билый то и дело стряхивал с рукавов шубы оседающий снег. Но снег летел и летел. Вскоре Миколе это надоело. Он прислонился спиной к торосу и надвинул глубоко шапку на глаза. Малахай, приподнявшись на лапах, понюхал воздух и деловито улегся между сидящими рядом Суздалевым и Билым. Микола положил руку в толстой меховой рукавице на спину пса. Рядом с ним стало уютнее. Говорить не хотелось. Накричались с Ваней, стараясь перекричать порывы ветра. Легкая усталость разлилась по телу. Билый прикрыл глаза, слушая мелодию разбушевавшейся стихии.