– Взяв бы я бандуру, та й заграв що знав.
Через ту бандуру бандурыстом став.
А всэ черэз очи, колы б я их мав.
За ти кари очи душу бы виддав.
Марусыно сэрце, пожалий мене.
Визьмы мое сэрце, дай мени твое.
Дэ Крым за горамы, дэ сонэчко сяе,
Там твоя голубка з жалю умырае.
Взяв бы я бандуру, та й заграв, що знав.
Через ту бандуру, бандурыстом став.
– Шо за писня, деда?! – спрашивает Миколка, надевая на мокрое тело бешмет и шаровары.
– Старинная, Миколушка, казачья, – отвечает дед Трохим. – Дед мой спивал, балакал, шо в запорожской вольнице песня эта родилась. Предки наши Крым воевали, татар да турков били. У одного казака жинка молода у хате залышалась. Ждала, стало быть, его. А вин сгинул на войне той.
– Деда, – вновь спрашивает Миколка. – А наши предки Крым-то взяли?
Дед Трохим ничего не ответил, молча поднялся и пошел себе. Миколка вслед ему кричит:
– Деда! Деда!
А тот знай себе идет, не оборачиваясь.
– Деда!
– Микола! – прозвучало откуда-то издалека. – Микола, проснись!
Билый открыл глаза. Темно. Сразу и не понял, в чем дело. В плечо его толкает кто.
– Слышь, Микола!
Билый поправил съехавшую на глаза шапку. Суздалев негромко кричал ему почти в самое ухо.
– Что случилось? – спросил казак.
– Это ты у меня спрашиваешь? – ответил граф. – Ты сейчас кричал, деда своего звал.
– Ааа, – протянул Микола. – Дед не мой, наш, станичный. Сон мне снился. Картинки из детства. Мы на речке почти все лето пропадали на купалке или рыбалке. Халабуды строили, ивняком покрывали. Бабуля, бывало, на обед зовет: «А ну вылазьте, бисовы душы, з рички, бо вэрба в гузни выростэ!»
– Так ты кричал «Деда!», – поправил односум.
– И дед мне приснился. Песню пел добрую.
– Ясно. А я-то думал, что кошмары тебе снятся.
– Слушай, Ваня, – негромко произнес Билый.
– Что? – на понял Суздалев.
– Тише стало вроде. Хотя и темно еще, – Микола осмотрелся. – Снег больше не проникает внутрь.
Суздалев посмотрел по сторонам, наверх, откуда не так давно обильно стекали ручейки снега. Подставил для верности ладонь. Покрутил ею.
– А ведь и впрямь, не просачивается снег-то. Неужто стихло?
– Нет, Ваня, – отрицательно завертел головой казак. – Это может означать лишь одно. Нас укрыло снежным одеялом. А толщину его мы сможем определить лишь утром, когда из нашего укрытия выбираться будем.
– Почему утром? – переспросил граф.
– Помнишь, профессор напутствовал нас на корабле перед выгрузкой на лед?
– Ну!
– Вспомни, он говорил, что бураны здесь сильные, но обычно к утру полностью стихают.
– И что, ты предлагаешь ждать утра? А если нас занесет так, что откопаться не сможем?
– Сможем, – утвердительно сказал Билый. – Снег хоть и плотный, но легкий, потому что свежий, не лежалый. Откопаться будет не трудно. Нужно будет сначала одну из собак наружу выпустить. А там уже и сами. А сейчас давай-ка постараемся заснуть, друже. Силы нужны.
– Не спится что-то, – отозвался Суздалев, потирая слегка побелевшие щеки. – Да и вообще, может, уже утро! Поди разберись здесь. Не понять ничего.
– Нет, Ваня, не утро, – заверил друга казак. – Снег, особенно свежий, молодой, несмотря на то что его много нанесло, структура довольно мягкая. Значит, свет пропускать способность имеет довольно хорошую. Ты видишь свет?!
– А, – отмахнулся граф. – Здесь и днем света белого не видать порой.
– Да и собаки, односум, ведут себя довольно тихо, значит, не время бодрости для них, – добавил Микола. – Стало быть, до утра еще порядком.
– Как скажешь, – согласился Иван и вдруг, будто вспомнив важное, спросил: – Слушай, Микола, а сегодня день недели какой?
– Вот те раз, ваше сиятельство, – удивленно произнес Билый. – Неужто запамятовали?! В пятницу утром мы с корабля сгрузились, почти весь день шли по маршруту, по своему лучу, затем этот буран; значит, сегодня суббота.
– Вот, друже, – сказал Суздалев. – Люди добрые уж от заутрени домой возвратились поди, потрапезничали, на солнышке греются, девок щипают за места мягкие, наливочкой балуются, а здесь хоть умри. Кроме этих, как их… моржей да мишек белых, готовых тебя сожрать каждый миг, нэма никаго.
Иван нарочито сделал акцент именно на два последних слова.
– Эх ты, «нэма никаго», – усмехнулся Микола, слегка стукнув по шапке друга. – Кто меня сам в эту экспедицию затащил, а?! Да еще, оказалось, и обманным путем, можно сказать, в корыстных своих целях!
– Да ладно, Микола, – слегка толкнув в плечо казака, произнес Иван. – Я ж о нас с тобой думал. Вроде как заботу проявил.
– Ах, его сиятельство заботу проявили, – шутливо отозвался Билый, толкнув в ответ графа. – Да еще и толкаться удумали?! Ну, держись!
– Так и я в долгу не останусь!
– На то и расчет был, – сдвинув шапку назад, весело крикнул Микола и снова толкнул Суздалева в бок.
– Ах ты так! – засмеялся граф. – Сейчас отведаешь графских милостей.
Толкая друг друга, стукая по плечам, по спине, друзья сцепились было в рукопашной. Но места, чтобы в полной мере размять затекшие мышцы, было мало. Покряхтев от напряжения, односумы дружески похлопали друг друга и снова уселись на свои места.
– В чем-то ты прав, Ваня, – начал Билый. – Поехали с тобой на край земли, вроде как на благое дело, а как оно все выйдет, вопрос.
– Вот и я говорю, – согласился граф. – День субботний, а мы с тобой где? И как…
– Слушай, – вдруг перебил друга казак. – Сегодня же…
Микола не договорил, снял шапку и осенил себя крестным знамением.
– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!
– Ты чего это? – недоуменно спросил Иван.
– Дмитриевская суббота сегодня, дорогой мой человек, – ответил Билый. – В церкви молитвой всех тех, кого с нами нет, поминать нужно.
– А, – безразлично произнес Суздалев.
– «А», – предразнил его Микола. – История Дмитриевской субботы, позволю себе заметить, связана с Куликовской битвой, в которой немаловажную роль сыграли и казаки. Так вот. Великий князь Димитрий, названный Донским, перед битвой посетил Троице-Сергиеву обитель, где получил благословение на сражение от самого Сергия Радонежского. С Божией помощью, восьмого сентября тысяча триста восьмидесятого года была одержана победа над темником Мамаем. После битвы князь вновь приехал к Святому Сергию Радонежскому, и они совершили поминовение павших воинов. Со временем это стало традицией – чтить память павших воинов не только в Куликовской битве, но и в других военных кампаниях. А также всех православных христиан.
– Ну, нового ты мне почти ничего не открыл, друже, – ответил граф. – Но все равно с интересом послушал.
– Я тебе за то это все рассказал, что суббота Дмитриевская сегодня именно. Стало быть, молиться нужно о упокоении душ всех наших родных, близких, односумов и тех воинов, имена которых не ведаем.
– А как же молиться за человека, если имени его не знаешь?! – удивился Иван.
– Все просто, Ваня. Не зная имени, говори так: «Помяни, Господи, во Царствие Твоем, души усопших, убиенных, павших имена их Ты, Господи, веси…»
– Ясно, – ответил Суздалев. – А услышит Господь?
– Если искренне, с открытой душой, всегда услышит.
Суздалев тоже снял шапку и перекрестился тремя перстами. Усмехнулся.
– Ты чего это?! – спросил Микола.
– Чудно как-то. Вера одна, крестимся по-разному. Ты двумя перстами, я тремя.
– Эх, Ваня, чтобы все понять, разговор не на час нужен. Да и не время сейчас. Давай лучше молитвенно вспомним всех тех, кто ушел в небесные станицы.
Оба замолчали, лишь время от времени осеняли себя крестным знамением.
– А ты знал о том, – нарушил молчание Микола, – что в эпосе у нартского народа, его племена живут на Кавказе, есть свой святой? Зовут его Уастырджи.
– Устыр чего?! – не понял граф.
– Уастырджи, – усмехнулся казак. – Так вот, примечательно то, что этот самый Уастырджи в православной интерпретации именуется как Святой Георгий Победоносец.
– Гляди ж ты, – покачал головой Иван.
– Согласно легендам об Уастырджи, старец является покровителем путников, воинов, мужчин и врагом воров, убийц, мошенников. Он спускался с небес и оказывал покровительство добродетельным горцам, привлекал удачу, вознаграждал за добрые дела и узнавал, помогают ли люди друг другу в беде и нужде.
– Смотри, как все переплетено, – с интересом заметил Иван. – Вроде и религии разные, а святой вроде как один.
– Бог один, Ваня, – продолжил Микола. – Единый Создатель и Отец Небесный. Веры в него разные. Единственная правильная – наша. Поэтому и названа православной.
– Удивляюсь я тебе, односум. До восхищения. Вера в тебе, как тот кремень. Кинжал обломать можно. А я так себе, захожанин.
– Мы с верой не рождаемся, Ваня. Вера в нас со Святым Крещением входит, как тот Свет Божий. И этот Свет, как огонь, поддерживать нужно, постоянно, на протяжении всей жизни земной. Чтобы светлым в жизнь вечную войти. Каждый грех – пятно грязное, свет тот заслоняющее. Вот и ходим мы с душами пятнистыми, не думая о том, что в Царство Небесное грязным входа нет.
– Вот опять ты со своей проповедью, – высказался Суздалев.
– Да нет, Ваня, я не священник, чтобы проповедовать. К слову сказал. У самого грехов по уши. Не знаю, когда отмоюсь от них.
Суздалев посмотрел на друга молча. Ничего не сказал, но нестерпимо захотелось обратиться к Создателю мира сего. Губы зашевелились, шепча «Отче наш».
Билый, чувствуя душевное состояние друга, мысленно просил Царицу Небесную о помощи рабу Божьему Ивану и заступничестве о нем перед Господом.
– Иди ты, бисова душа, – в сердцах произнес Микола. То Малахай видя склоненную голову казака, неслышно подошел и лизнул его в лицо. – Молюсь я, не видишь!
Малахай весело завилял хвостом, перетаптываясь с лапы на лапу и безудержно поскуливая.