Ткань, пропитавшись кровью, присохла к ране. Нужно было открыть рану, чтобы осмотреть.
– Терпи, односум, – сказал Микола и, придерживая одной рукой кожу на боку Ивана, другой рукой медленно стал отрывать присохшую рубаху. Тоненькая, темновато-красная струйка свежей крови просочилась из раны и стекла вниз.
– Это хорошо, – тихо произнес Микола. – Значит, рана чистая, Ваня. Сейчас кровь остановим, и все будет в порядке.
Билый стащил с себя свитер, рубаху, белье исподнее. Оторвал от нижней рубахи лоскут. Снова натянул на себя рубаху со свитером, чтобы не замерзнуть.
Вышел из хижины и, набрав две пригоршни снега, положил его в лоскут. Крепко затянул, похлопал ладонью, уплотняя снег. Насторожился. Откуда-то издалека донесся знакомый уже рык. «Неужто медведь!» – мелькнуло в голове.
Прислушался. Рык не повторился. «Да нет, не показалось, – убедил себя казак, покачал головой, все похлопывая ладонью по лоскуту со снегом. – Ладно, война план покажет. Сначала о друге позаботиться нужно».
Билый зашел в хижину и на всякий случай подпер изнутри дверь доской.
Суздалев лежал все в той же позе. Правая рука свисала с нар. Рядом на полу лежал с грустным видом Малахай. Чуть поодаль сидел другой пес, нетерпеливо перебирая передними лапами. Билый подмигнул Малахаю, мол, все будет хорошо. Тонкая струйка крови истекала из раны. Казак приложил лоскут со снегом к ране и крепко прижал. Слабый стон слетел с иссохших губ односума.
– Ничего, Ваня, все будет хорошо. Кровь остановим. Способ знаю верный. Бабка Аксинья, знахарка наша станичная, рассказывала. Терпи, ваше сиятельство. Терпи. И не такое терпеть с тобой приходилось, – говорил Микола и все крепче прижимал лоскут со снегом к ране графа. Склонился низко, почти касаясь кожи Суздалева губами, зашептал:
– Матушка-земля, исцели хвори, забери боли, усмири рану. Яко же бес Креста боится, тако же и кровь из раны прекратится. Есть на свете три речки широкие. В одной речке кровь течет, в другой вода костяная. А третья река вода простая. Так пусть и у раба Божьего Ивана рана станет не кровяной, не костяной, но простой, не будет ни боли, ни воспаления, ни покраснения, не мучает и не болит, не пухнет, не отекает и не краснеет. Да будет так, как сказано.
Билый провел медленно провел указательным пальцем по часовой стрелке вокруг раны:
– Как на камень черный вода не течет, не поднимается, кровь не будет течь из ран твоих. Кровь не теки, уйди на пески, уйди на камни и в воду глубокую.
Медленно убрал руку с зажатым в ней лоскутом со снегом. Осенил себя крестным знамением: «Господи, на Тебя уповаю, помоги». Посмотрел на рану. Кровь остановилась.
– Края раны бы прижечь, чтобы заражения не было. – Билый вытащил из-за голенища сапога свой нож и положил лезвием в костер. Лезвие раскалилось, Билый поднял нож и приложил к ране Суздалева. Легкий дымок и характерный запах ударили в нос.
– Ааа, – раздался стон односума. – Что… Опять сжечь пытаешься…
Суздалев открыл глаза, замотал головой, как в бреду, стиснул зубы, рукой потянулся к ране.
– Терпи, Ваня! – крикнул Билый, удерживая руку друга. – Сейчас будет легче.
– Ммм, – стонал граф, выпучив глаза от боли и стиснув зубы.
– Все, Ваня! Молодца! Джигит! – похвалил Микола односума, убирая нож от его раны. Края раны стали более ровными, кровь запеклась. – Слава Богу, ты в себя пришел. А то я уж думал, что придется до Большой земли тебя на санях тащить.
– Не дождешься, – с трудом выговаривая каждую букву, произнес Иван. – Если только в карете с извозчиком и цыганами. Шампанского холодного нет?
– Есть только холод!
– Как скучно вы живете, – зевнул Ваня, кривя губы в улыбке.
– Ну, если граф Суздалев изволит шутить, значит, ваш покорный слуга старался не зря.
Радостный лай оглушил обоих. Малахай, подпрыгивая на месте, крутился вьюном, пытаясь запрыгнуть к Суздалеву на грудь. Микола еле удержал его.
– Вот бестолочь! Иди, сторожи!
Малахаю все же удалось вырваться и лизнуть своего двуногого друга в лицо.
Суздалев закрылся руками.
– Да погоди ты, шальной! – не вытерпел казак, хватая незлобно пса за спину. Тот обиженно взвизгнул. Билый присел на корточки, обхватил руками голову Малахая и ласково потрепал его за щеки:
– Пойми ты, лохматенция, слабый он еще, только очнулся. Потерпи.
Пес внимательно смотрел в глаза человеку, ткнулся носом в лицо, будто говоря: «Я все понимаю, человек!»
– Ох, – снова застонал Суздалев, кривясь.
– Что, Ваня, болит?
– Болит, Микола. Но терпимо.
– Не геройствуй, Ваня, скажи как есть. Я же по ране вижу.
– Вот те крест, казак, – граф поднес руку со сложенными пальцами ко лбу, перекрестился.
– Теперь вижу. Только ты не хорохорься, односум. Рановато. В сознание буквально сейчас пришел.
– Ладно, командир, слушаюсь. Или, как там у вас в станице бы сказали, слухаю, – Суздалев попытался засмеяться. Но острая боль пронзила живот.
– Молчи уж, «слухаю», – передразнил друга казак. – Тебе сейчас ни смеяться, ни кашлять ни в коем случае нельзя!
– Выходит, ты сейчас мой личный лекарь, так? – слабым голосом сказал граф. – Попал в лапы к коновалу. Не везет.
– Еще как везет! – усмехнулся казак. – Меньше разговаривай, Ваня, силы береги, слаб ты еще, – назидательно заметил Микола.
– Да я хоть сейчас встать… – Суздалев хотел сказать «смогу» и попытался встать. Вновь острая боль пронзила тело. Лицо графа исказилось в гримасе боли. Он закрыл глаза и без сил лег на нары. Горячая волна прошла от сердца к голове, отключая сознание. Иван снова провалился в забытье.
– Вот те и «хоть сейчас», – в сердцах проворчал Билый, поправляя свисающую с нар руку односума. – Сказал же лежи, не вставай.
И тут же по-отцовски, заботливо произнес:
– Эх, Ваня, душа беспокойная. Спи, односум. Сон – первое лекарство сейчас для тебя.
– Рррр-гав, – раздался негромкий лай. Малахай вертелся у двери, нетерпеливо пританцовывая лапами.
– Тихо ты, шальной, – ласково пригрозил казак. – До витру приспычыло? Ну, идите оба, побегайте.
Билый убрал доску, которой припирал дверь, и оба пса радостно выбежали наружу. Густое облако пара вырвалось из открытой двери. Микола поежился.
Холодно. Тусклый, оранжево-белый диск солнца висел низко, почти касаясь на горизонте огромных ледяных торосов.
Где-то там корабль, спасение. Но сейчас идти нельзя, Суздалев не вытянет, да и всего с двумя собаками сани тянуть по такому снегу будет довольно сложно. Нужно ждать, пока Ваня оклемается.
Микола прикрыл дверь. Пока собаки разминают лапы, нужно осмотреть хижину. Может, что полезное найдется. Ведь полковник с его людьми жили здесь, по всей видимости, не одну неделю. Значит, не без запасов.
Билый медленно обвел взглядом стенки хижины, потолок. Через прорубленное отверстие весело устремлялся вверх серо-сизый дым от костра. Чуть в стороне от отверстия внимание Миколы привлекла небольшая ниша. Она представляла собой сбитую из досок полку, прикрепленную чуть выше человеческого роста.
Казак подпрыгнул, насколько вышло. Ноги отвыкли от повседневных занятий, которыми увлекал себя Микола и на службе, и в жизни станичной. Осмотрелся казак, смекнул, что к чему. Стол из досок, хоть и сбит был кособоко, но все же хоть какая-то помощь. Подтащил поближе, взобрался.
– Шаткий. Равновесие потеряй, и кирдык, – сказал вполголоса Микола. Постарался выпрямиться, держа равновесие. Получилось. Теперь вполне можно было разглядеть, что было в нише. В двух небольших ящиках, накрытых куском брезента, Билый обнаружил котелок, почти до края наполненный пшеном. Он подтянул его к себе руками. Несколько зерен просыпались через край и закатились между досками. Рядом с котелком лежал брезентовый мешок. Микола ткнул его кулаком, рука ощутила мягкость.
– Неужели? – мелькнула в голове мысль.
Развязав мешок, Билый довольно цокнул языком. Он был прав в своей догадке. В мешке лежал свитер и двое теплых штанов. И тут ему как подсказка явилась мысленно: «На убитых поляках надеты шубы! Они им уже не понадобятся, а нам в самый раз! Не замерзать же. Нужно будет, пока еще светло, сходить и взять. Господи, прости за мысли эти».
Во втором ящике ровным рядом стояли четыре банки тушенки. Билый осмотрел их внимательно. Банки оказались целыми, не вздутыми. Микола взял ящик в руки: «Пригодится. Хоть небольшой, но на растопку сгодится». Наклонил к себе, чтобы спустить его на стол. Банки съехали в сторону наклона. За ними по дну ящика скатились несколько патронов к штуцеру и один за другим выпали, стукаясь о стол. Билый попытался их удержать, но сам потерял равновесие, стол под ним закачался, одна ножка подогнулась, и казак бухнулся вместе с ящиком и столом на пол. Успел подставить ногу, что смягчило падение, но одна банка все же упала на руку.
– Хай те грэць! – выкрикнул казак в сердцах. Потер ушибленное место. Прошло. Оглядел свою добычу. Неплохо. Патронов было пять. Каким образом они оказались в том ящике? Случайно кто-то забыл, когда оставлял провизию и теплые вещи, следуя негласной традиции полярников, или же специально положил, мол, всякое бывает и иной раз пять патронов могут спасти от беды?
– Впрочем, какая разница?! – рассуждал вслух Микола. – Стоп, а где котелок с пшеном и мешок? Неужто вместе со мной приземлились?
Но на полу рядом ни мешка, ни котелка не было. Билый поднял голову, посмотрел на нишу. Темные доски были покрыты легким инеем. Природа создала причудливый рисунок.
И мешок, и котелок с пшеном стояли на краю полки.
– И как дальше, пластун? – спросил сам себя. – Стол теперь только в огонь. Толку от него никакого. Если со скамьи попробовать?
Микола поднял одну половину сломанной скамьи и, сделав шаг, поставил ее рядом со столом. Сразу стало ясно, что затея неудачная. Слишком низкая была скамья. Казак опустил ее снова на пол. Скамья упала, издав металлический звук. Микола удивленно посмотрел на пол. Среди переломанных досок лежал его штуцер. Билый поднял его. Покачал головой. Приклад был разломан. Но стволы целехоньки, не погнуты.