етрах в двадцати от хижины.
«Зимой в еде у куропаток большого выбора нет. Любой корм съедят. Поэтому и пробовали трупы клевать. Значит, от них не отойдут и сейчас там сидят. Могу вспугнуть, но уверен, что после на пшено слетятся, а там как Бог даст», – размышлял пластун.
И вправду. Только стал подходить Микола к тому месту, где лежали тела обоих поручиков, резвая стайка белых куропаток взлетела практически из-под ног и, пролетев с десяток метров, опустилась в снег. Казак, пользуясь моментом, наскоро установил ловушку, насыпал под ящиком пшено, насколько позволяла длина веревки, растянул ее, зажав конец в кулаке, и залег, накидав на себя снега. Лежал, казалось, долго. Стали понемногу мерзнуть конечности, но решил ждать до последнего. Наконец раздался характерный шорох крыльев. Микола не видел самих птиц и ориентировался исключительно на слух, как и тогда, в турецкую кампанию, когда брали ясырь – турецкого офицера. В окружении ночи, в кромешной тьме, приходилось ловить каждый шорох, каждый звук и сортировать их по принадлежности к животному или человеку. Тогда справились с заданием лихо. Много чего поведал офицер. Довольно было воинское начальство. Да и команда пластунов-охотников под его командованием – сотника Билого, не избежала похвалы и наград. Тогда было легче. Темная, летняя ночь была союзником. Сейчас же все наоборот. Солнечный день и кругом холодный, леденящий снег. Да и куропатки, с их природной боязнью любого шороха, это не турок, потерявший бдительность от собственной важности и величия.
«Где наша ни пропадала», – мелькнуло в голове, когда совсем рядом послышался шорох крыльев. Микола выждал несколько секунд, рассчитывая, что куропатки, заинтересовавшись пшеном, как раз начинают его клевать. Расчет был верным. Билый резко дернул за веревку, и ящик мгновенно упал.
– Фрррр, – донеслось до слуха казака.
– Неужто все зря? – Микола быстро вскочил на ноги и подбежал к ящику. Выдохнул. В глазах горел огонек азарта. Как и у всех охотников, заполучивших добычу. Под ящиком трепыхалось несколько птиц. Билый не знал, сколько именно. Но сколько бы их ни было, это была его добыча.
– На безрыбье и рак рыба, на безлюдье и Грицко дворянин, – произнес казак, запуская правую руку под ящик, левой с силой придерживая его сверху. Поймав одну птицу, он крепко сжимал ее в кулаке, вытаскивал из-под ящика и, зажав голову между указательным и средним пальцами, делал резкое движение рукой вниз. Тело птицы отрывалось от головы и падало в снег, орошая его струйкой алой крови и, дернувшись несколько раз, замирало. Следующая тушка упала рядом с первой. Закончив с последней птицей, Билый опрокинул ящик, убеждаясь в том, что больше ни одной птицы не осталось, и, довольный, осмотрел свою добычу. Семь тушек достаточно крупных куропаток лежали кучкой у его ног. Казак цокнул языком:
– Если одна куропатка в день, да с пшеном, то вполне хватит на неделю. А там побачимо. Война план покажет.
Остаток светового дня прошел за скубанием пойманных птиц и разделкой тушек. Ночью, примерно с того места, где Билый обезглавливал куропаток, доносился негромкий рык, будто собака глодала кость. Билому с трудом приходилось сдерживать обоих псов. Они готовы были сделать подкоп под стеной и выбежать наружу. Но вечная мерзлота была недоступна для когтей собак. Утром Микола обнаружил у хижины следы, похожие на лисьи. Профессор Ледовский говорил о каких-то белых зверях, похожих на лисиц. Называются они как-то странно: песец.
– Ну, лиса или этот песец, не страшно. Зверь мелкий. С ним и Малахай справится.
День проходил за днем, и казалось, они тянулись бесконечной чередой. Каждый из них был похож на предыдущий, и пребывание здесь превращалось в рутину. Суздалев шел на поправку. Рану Микола смазывал жиром, вытопленным из куропаток. Кровь больше не сочилась, края раны стали не такими рваными. Но граф был все еще в забытьи, лишь временами приходя в сознание, и паузы, когда Иван лежал без сознания, становились все короче. Скорее, было уже не беспамятство, но глубокий сон. Организму нужны были силы, и он черпал их во сне.
Билый беспрестанно молился, подобно монаху. Это особенно помогало, когда односум пребывал в долгом, глубоком сне. Говорить было не с кем, с собаками особо не полюбезничаешь. А молитва спасала. Одиночество не было таким давящим, да и польза была.
Микола был уверен, что Господь слышит его молитвы и помогает раненому другу. Между делом, выгуливая регулярно собак, казак занимался гимнастикой. Какая-никакая, а польза. Мышцы приобретали прежний тонус. В одну из таких прогулок Билый услышал характерный звук, который был ему уже знаком. Неясный рык, доносившийся издалека, заставил принять меры безопасности.
Казак прикрепил больший ствол от штуцера к спинке саней, разрезав один из мешков на ленты. Этими лентами и привязал ствол к саням и загнал в него один из найденных патронов.
– Теперь, если придет незваный гость, то, если не убить, ранить или даже испугать можно будет вполне действенно.
Билый ежедневно менял повязку на ране у Суздалева, прикладывая вытопленный жир куропаток, тем самым защищая ее от инфекции. Мерял температуру, касаясь своими губами лба односума. Слушал дыхание, которое из поверхностного и частого стало глубоким и ровным. Иван шел на поправку, хотя еще и оставался без сознания. Смущало лишь одно – Суздалев непроизвольно мочился прям в штаны. От этого они не просыхали до конца и источали довольно резкую вонь.
– Помоем и переоденем. Благо есть еще штаны, – рассуждал Билый. – Главное – поправляйся, Ваня.
– Поправлюсь, твоими молитвами, – раздалось в ответ. Суздалев медленно сел на нарах.
Бледное до этого лицо приобрело розоватый оттенок. Граф широко улыбался.
– Вот и слава Богу! – радостно крикнул Билый, заключая в объятия односума. В два прыжка Малахай очутился возле своего двуногого друга и, поднявшись на задние лапы, умудрился лизнуть графа в нос.
– Тише вы, оглашенные, – сказал с улыбкой Иван, – задушите.
– Так радость-то, Ваня! – ответил казак. – Бог услышал молитвы.
Билый разогрел остатки каши, сваренной вчера вечером, и они с Суздалевым поужинали. В запасе оставалось две куропатки и несколько пригоршней пшена.
– Не густо, – сказал Микола. – Пора снова на охоту собираться. Пшено нужно приберечь для приманки. Да и собаки в основном мясо едят, а пшено им до грэця. Так, Малахай?
Пес не ответил. Микола посмотрел на него. Тот сидел в сильном напряжении, перебирая передними лапами, повернув голову в сторону.
– Малахай! – окликнул казак.
Пес подскочил на ноги, заметался, побежал к двери и с силой толкнул ее. Следом за ним выбежал и второй пес.
– Малахай! – крикнул в сердцах Суздалев, понимая, что собака учуяла опасность. И тут раздался громкий протяжный рев. Точно такой же, как ревут самцы-олени в горах по весне, когда начинается гон. Точно такой же рев, какой слышал Микола у торосов.
«Медведь!» – мелькнуло в голове, словно молнией ударило. Осознавая всю опасность сложившейся ситуации, казак пулей вылетел наружу и похолодел от увиденного зрелища. Громадный, аршин в пять зверь стоял на задних лапах, злобно рыча на осаждавших его псов. Суздалев, превозмогая неприятные ощущения в ране, выбежал следом. Глаза от страха расширились.
– Малахай! – снова крикнул Билый до боли в горле. Тот не слушал, увлеченный проснувшимся в нем охотничьим инстинктом. Оскалив клыки, он, подобно волку, крутился вокруг медведя, пытаясь схватить его за лапу. Второй пес не отставал от своего собрата. Пользуясь тем, что медведь стоял на задних лапах, оба пса изловчились и замкнули челюсти на его голеностопах. Медведь взвыл и резко пошел вниз, опускаясь на передние лапы. Раздался громкий собачий визг.
Медведь махнул лапой, выставив длинные острые когти, и один из псов отлетел метров на пять в сторону. Медведь, не давая ему опомниться, в два прыжка оказался рядом и схватил пса зубами. Раздался приглушенный хруст, и лапы пса повисли, из раны брызнула кровь.
– Малахай! – закричал Суздалев, думая, что его любимца больше нет. Слева раздался знакомый лай.
– Малахай, – уже радостно повторил Микола. – Малахай, фуу! Ко мне!
Пес нехотя подбежал к хозяину. Медведь, покончив с псом, не думал сдавать позиции. Он приближался прыжками. Уже можно было различить его окровавленную морду. Билый с Суздалевым стояли как завороженные.
– Рррр, – раздался злобный рык Малахая, выводящий казака из оцепенения. Мысль сработала мгновенно. Микола отступил к прикрепленному к саням стволу. Рука машинально потянула за веревку, привязанную к спусковому крючку. Раздался грохот. Сквозь облако порохового дыма Билый увидел, как медведь, попытавшийся вновь встать на задние лапы, споткнулся и слегка завалился на бок. Белая шерсть окрасилась мелкими пятнами крови. Он заревел громко и протяжно. Казак глянул на штуцер. Ствол разорвало практически пополам.
Сознание обожгло: «Раненый медведь будет пострашнее любого зверя».
Мысль сработала мгновенно.
– Ваня в хижину, пулей!
Суздалеву не нужно было повторять дважды, и он скрылся за дверью хижины.
– Малахай! – надрывно крикнул казак. Пес среагировал моментально, бросившись к хозяину. Видимо, его звериное чутье подсказывало, что это лучший вариант в данной ситуации. Меньше минуты понадобилось Билому, чтобы, взяв за шкирку Малахая, забежать в хижину, затащить за собой пса и накрепко припереть дверь.
Медведь зарычал протяжно, не поняв сначала, куда делся человек с собакой. Потянув ноздрями воздух, направился к двери. Несколько раз задел лапой. Двери качнулись, но, подпертые досками, удержались, не сломались. Медведь потоптался на месте, будто обдумывая, что делать дальше. Билый слышал его тяжелое дыхание. Слышал, как скрипит снег под его лапами. Внезапно все стихло.
– Ушел? – спросил граф. Малахай негромко порыкивал, подбежав к стене, у которой были приделаны нары.
– Вроде, – отозвался Билый. – Но к бабке не ходи, еще вернется. К тому же раненый.